Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 3

• Название: Личный демон. Книга 3
• Автор: Инесса Ципоркина
• Жанр: Ужасы и Мистика

Третья, заключительная книга о Катерине и о ее пути от удобной неприметности до возвышения на пиратской виселице. За которым следует падение прямиком в преисподнюю, где Катерину уже ждет законный супруг и никогда не виданная, хоть и рожденная ею дочь. И опять-таки не скажешь, к счастью ли возвышение, к горю ли падение и так ли страшен черт, как его малюют…

---

Денница-младшая с детства ненавидит мгновение, когда на лице собеседника проступает вначале недоумение, потом обида, а после — упрямство пополам с хитростью, и вот уже подменыш, оказавшийся на месте приятного собеседника, пытается добиться согласия юной воспитанницы старых богинь. Все эти герои, полубоги, хитрецы, норовящие потягаться славою с Локи и Одиссеем — знают ли они, чем рискуют, когда врут прямо в глаза маленькой ведьме?

Фессалийские колдуньи[18] писали пророчества кровью по зеркалу. Чья это кровь была, а, чужеземец? Кто теперь вспомнит… Ты хочешь знать будущее? Хочешь или нет? Отвечай, не отводи взгляд! Ты принес мне сладости и игрушки, хитрец, надеясь, что девчоночье сердце дрогнет при виде твоей улыбки и горки тянучек? А знаешь, при виде чего оно действительно дрогнет?

Катерина замирает, глядя в бликующие, точно расплавленное олово, глаза своей дочери. А те все надвигаются и надвигаются, закрывая собою небо, словно тучи, освещенные высоким солнцем. Словно орбитальное зеркало, расправляющее лепестки. И вот перед Катей и правда зеркало, нет, зеркальный коридор, тянущийся вдаль насколько хватает взгляда и теряющийся в тумане, сером, бархатном. Катерина не может оторвать глаз от клубов тумана, боится вздохнуть, боится моргнуть, чтобы не упустить ни единого видения, скользящего по серым туманным занавесям, ей хочется смотреть на них и смотреть. Саграда тянется всем телом туда, вглубь тоннеля, сияющего, будто глаза ее дочери — и получает сокрушительную пощечину, от которой голова ее, кажется, сорвется с шеи и улетит в угол спальни.

Зеркальный коридор схлопывается, но недостаточно быстро, чтобы Катерина вскользь не ощутила чувства нефилимов, в которых соединились человеческая жадность и ангельская властность. И легкого касания довольно, чтобы Катя вспомнила: однажды и ей показалось, что она исполинша. Нефилим.

Тогда катино самоощущение точно наизнанку вывернуло: вдруг исчезла катеринина всегдашняя незаметность, гарантия безопасности и самое большое унижение в жизни, сменившись величием, которого не существовало, попросту не могло существовать в реальности. Наверняка ни монархи, ни президенты, ни патриархи не испытывали такого. Когда земля проваливается под твоими ногами, не вынеся тяжести. Когда с вышины твоего роста не видать разницы между юнцом и стариком, мудрецом и идиотом, развратником и девственником, мужчиной и женщиной. Когда прошлое, настоящее и будущее сливаются в единую тусклую вспышку. Когда люди готовы тебя слушать. Слушать и слушаться.

Да только тебе все равно уже. Ты ничего не хочешь от них. Разве что иногда протягиваешь руку и на ощупь выбираешь того, кому придется вынести величайшую милость и величайшую беду, что может выпасть на долю человека — любовь бога. Или не вынести.

И неважно, какими пороками и добродетелями отмечен твой избранник. Разве можно быть достойным божьей любви, если ты всего лишь человек? Смешно.

Ты, главное, продержись подольше, смертный. Цепляйся за свою короткую жизнь, за земную твердь, за привычное бытие, за вешки знакомых ощущений. Не смотри вниз, в воронку без дна, в око урагана, надейся, что спасешься, надейся изо всех сил, вращаясь во вспененном вихре — по кругу, по кругу, по широкому туру адского танца.

Катерина, переводя дыхание, перебирает все, что удалось удержать в памяти, вынести контрабандой из зеркального тоннеля, созданного двумя исполинскими живыми зеркалами — ее дочерью от Люцифера и дочерью Кэт от Велиара. Очи нефилимов гибельные, глубже болота, хуже тумана — затянет, захлестнет и голоса подать не успеешь. А вдвоем, глаза в глаза, зрачок к зрачку, нефилимы открывают тропу в срединный мир, мир людей, всему, что от века обречено скитаться по нижним и вышним мирам, чему природой столько силы не дадено, чтобы ходить между людьми и менять их судьбу. А всё малышка Абигаэль, дочь Агриэля, и почти-уже-не-малышка Денница, дочь Денницы.

Как они дотянулись друг до друга через три столетия, через десятки жизней, через тысячи морских миль, через дымящийся мрак, через закругляющийся горизонт — Саграде неведомо. Только одно ей известно: время для нефилимов не имеет значения. Всего лишь пустое человеческое слово, у людей таких много. Дотянулись и навели тропу через туман безвременья, через гейсы[19] Самайна и коловороты Бельтейна, от которых матери Эби и Дэнни бежали без памяти, спасая свои слабые тела и души.

И теперь с наведенной тропы, из клубов тумана навстречу Кате вынырнула Макошь, хозяйка перехода из этого мира в мир иной, подательница жизни и смерти, матерь жребия, с лицом, укрытым мглистой маской. А Катя замерла, точно птица в руке безумного брухо, еще живая, но готовая к самому худшему: убьют ее? или напророчат такое, что страшнее смерти?

— До чего ж ты стала… хилая, — сетует Макошь, гладя катину щеку, как будто Катерина старой богине сестрица, да еще и болящая. — Неужто ничего не помнишь? Так-таки ничего? Катя, Катенька… Ге-ка-та[20] моя… Вспоминай, девочка. Вспоминай. А как вспомнишь — свидимся. Прямо здесь. — И мать жребия растворяется в собственных отражениях, одарив Катю еще одним поглаживанием по щеке и вниз — по горлу, к ключичной ямке, где дыхание мкнет от ужаса.

Все, что Саграда успевает, это протестующе взвыть во тьму тоннеля:

— Нет! Нет! — И прочь, прочь, в мир живых, отродясь не возлагавший на нее никаких надежд.

Открыв глаза, Катерина запускает руки себе в волосы, мокрые от душного ужаса, чувствуя, как по шее течет, скользит каплями в ложбинку между грудей, ребра ходят ходуном.

— Макошь сказала… — задыхается она, — Макошь сказала, что я Геката. А Денница и Эби открыли ей тропу, всем им тропу открыли — старым богиням и Мурмур, всем, кто там был, на Самайне и Бельтейне, всем и всему… Мы опоздали.

— Люблю я людей, — глубокомысленно замечает Тайгерм, уткнувшись лицом в катину макушку. — Как они легко приходят в отчаяние!

— Значит, тропы открывать юная Денница умеет, — кивает Уриил. — Надо бы узнать, что она еще умеет.

— А как? — теряется Катя. — Я боюсь ее расспрашивать. Вдруг она решит, что я ее обманываю и… рассердится?

Гнев исполинов — исполинский гнев, границ его не знает никто. Кто готов на себе проверить, на что способен взбешенный подросток, наделенный силой ангела и нечеловеческим темпераментом?

Люцифер переглядывается с Наамой: Саграда его, в сущности, послушнейшая девочка, мягкий воск в умелых руках.

— Есть способы. — Князь тьмы успокаивающе гладит мать своего последыша между лопаток, точно норовистую кобылу. — Старые способы, безошибочные… Человеческие.

* * *

Ребекка-Мурмур прищуривает глаз, приподнимая бровь — совершенно так же, как ее отец, дьявол. Катерина что угодно поставить готова: это игра, умелая актерская игра. Ни в жизнь хитрая дьяволица не выдаст истинных чувств за карточным столом. Особенно играя против ангела луны, демона гнилья, матери обмана и своей маленькой подруги, которая одна опасней остальных, вместе взятых.

— Ухо потри, — небрежно замечает Дэнни.

— Что? — изумляется Мурмур.

— Ты в затруднении всегда ухо чешешь. Не это, правое, — хихикает Денница-младшая. — Нет уж, я пас, видать, тебе стрит-флэш[21] пришел! Слышали вы, неудачники? У нее стрит-флэш! Стрит-стрит-стрит-флэш-флэш-флэш! А у тебя только каре! У тебя вообще две двоечки. И джокера нет ни у кого, нет джокера.

Дэнни скашивает глаза, высовывает язык, попеременно доставая им до острого подбородка и до носа, прижимая пальцем вздернутый кончик.

— Сучка, — смачно роняет Уриил, швыряя карты на стол. — Чтоб я еще раз с тобой за карты сел! Плакала моя ставочка.

— Да что ты ставил-то! — бурчит Сабнак, тоже пасуя. — А я всерьез продулся.

— Ничего, мальчики, вдругорядь повезет, — утешает Наама расстроенных партнеров и со вздохом сбрасывает. — Фолд.[22] Ну, что у тебя там?

Мурмур, все с тем же прищуром собирает веер карт в стопку, кладет на сукно (и откуда у меня в доме стол с зеленым сукном? — успевает изумиться Катя) и резким движением ладони вскрывает идеально ровной аркой. Дэнни вскакивает со своего места, подбегает к Рибке и, обнимая ее сзади за шею, швыряет на стол свою руку,[23] безнадежно проигрышную. С зелени на остальных игроков насмешливо пялятся две пары и два кикера[24] на двоих. Наама издает совершенно кошачье шипение, Уриил старательно глотает все, что собирался сказать, Сабнак восхищенно присвистывает, а Мурмур берет Денницу-младшую за подбородок и нежно целует в искусанные, обветренные, совсем еще детские губы.

Как будто клеймо ставит. Мое. Мое. Сколько бы веков ни прошло — мое. Навечно.

Катерина в отчаянии оглядывается на Люцифера. Тот смотрит на свое старшее дитятко, приподняв бровь — и в зрачках его полыхает геенна огненная.

— С вами, девки, за карточный стол не садись, — бормочет Сабнак. — Так сквозь рубашку и смотрите.