Артур Мейчен - Мейчен

• Название: Мейчен
• Автор: Артур Мейчен
• Жанр: Мистика

Названием настоящего сборника избранных произведений английского писателя Артура Мейчена (1863–1947) послужило первоначальное, рабочее, название романа «Холм грез», написанного в 1897 г. и опубликованного в 1907 г., а также орденское имя Avallaunius, данное писателю в 1889 г. при инициации в Храм Исиды-Урании Герметического ордена Золотой Зари; наряду с романом, по отзывам рецензентов «самым декадентским произведением английской литературы», в состав книги вошли повести и рассказы разных лет, без которых никакая антология английской прозы XIX–XX вв. не может считаться полной. «Незримое здесь и взывает к тебе» — это изречение на алтаре полуразрушенной деревенской церкви, столь сильно поразившее воображение юного Мейчена, могло бы, наверное, стать эпиграфом ко всему его творчеству, в котором христианство тесно переплелось с кельтской традицией. Прекрасный знаток античной мифологии и средневековой мистики, всю свою жизнь посвятивший изучению оккультных наук, магии и друидических практик, А. Мейчен положил в основу своего творчества глубочайшую символику традиционного Знания, разобраться в которой читателю помогут обстоятельная вступительная статья и примечания. Впрочем, выдающийся литературный талант позволял писателю настолько естественно и органично «имплантировать» в свои произведения скрытые и явные аллюзии на герметические науки, что эти хоть и темные, но всегда интуитивно понятные намеки нисколько не мешают восприятию художественных достоинств его стилистически безупречной прозы. «В красоте этой книги есть что-то греховное, — писал в рецензии на роман “Холм грёз” лорд А. Дуглас. — Она подобна странной орхидее, цвет которой болезненно-щемящ и отталкивающ одновременно, а аромат — непереносимо сладостен и едва не лишает сознания. Жестокость этой книги куда более дика, нежели самые жестокие из представленных в ней описаний… Она подобна ужасной литургии во славу боли, растравляющей самое себя, боли, положенной на музыку, каждая нота которой строго выверена: мелодия становится воистину непереносимой, ибо каждая фраза отточена до совершенства, а модуляции — непревзойденны».

---

Возвратятся сидевшие под тенью его, будут изобиловать хлебом, и расцветут, как виноградная лоза, славны будут, как вино Ливанское».[Ос. 14: 6–8.]

Сияющие драгоценные красоты Апокалипсиса слишком хорошо известны, чтобы я цитировал их тут. Итак, я размышлял о недоразумении, из-за которого тот человек считал образность старого гимна «языческой», ибо она была прекрасна и чувственна. Но ведь христианский миф как раз славен постоянным и обильным использованием подобной образности. В основании Небесного Сиона драгоценные каменья, да и яаление Всевышнего описывается в символике драгоценных камней:

«…и Сей Сидящий видом был подобен камнюяснису и сар-дису; и радуга вокруг престола, видом подобная смарагду».[От. 4: 3.]

В точном соответствии с этой священной, символической и чувственной системой христианская Церковь решила вопрос с публичными службами, взяв за пример Иудейскую обрядовость. Было ведь сказано неким простодушным писателем, что желающие насладиться настоящим «язычеством», должны идти к мессе, ибо в наши дни они нигде больше не увидят цветочные гирлянды, священные завесы, святые лики, горящие факелы, облачка благовоний, верховных жрецов в облачениях и белый танец процессии. Нигде больше они не услышат музыку, взывающую к богам. И из сказанного очевидно, что современные секты, которые мыслями, словами, делами отделяются от этой системы чувственной символики под тем или иным предлогом, не имеют права называться христианскими. Их религия теряет «плоть», становится тощей и серой, призраком, но ни в коем случае не призрачной в старом английском значении этого слова. Что же до изгнания злого, грозного, ужасного «привидения» истинной религии, то было бы неплохо отыскать всемогущего заклинателя, чтобы он навсегда отправил нечистую силу в глубины Красного моря!

Однако есть еще одна ошибка в сравнении христианства и язычества, возможно, более банальная, чем та, о которой я говорил, и, в общем-то, заслуживающая, чтобы ее поместили в Академический перечень Вульгарных Ошибок. Это недоразумение приводит к тому, что считается, будто добрые христиане должны вести строгую жизнь, а добрые язычники могут делать, что хотят. А всё лавр, голубки, пеан и «нимфы обнаженные в лесу» мистера Суинберна.* Полагаю, многие видят в язычестве сплошное пированье; как будто истинные язычники исполняли религиозный долг, исключительно увенчивая себя — и других — венками из роз, распевая оды в честь нимф и граций, вкушая фалернское вино и — что ж — услаждая себя другими способами. Языческий мир — будто необъятное Телемское аббатство,* где каждый может делать, что хочет, и нет никаких правил или законов, а также слов «нет» и «нельзя». Итак, не иначе как быть мне pelra scunduli и lapis ojfensionis1 для некоторых из моих друзей, однако должен все же сказать, что не верю в большую разницу между принятой «моралью» обычной греческой деревни в пятом веке до Рождества Христова и принятой «моралью» обычной английской деревни наших дней. Я обдуманно говорю «принятой», ибо верю в то, что католическая вера предлагает избравшим ее ясный путь истинной святости, о котором упорно, хотя и не осмысленно,

1 Камень преткновения и краеугольный камень (лат.). мечтали преданные своей вере древние греки; а святость подразумевает сверхмораль, или этику, поднятую до немыслимых высот. Прелестная сказка «Дафнис и Хлоя» принадлежит более позднему времени, но я не сомневаюсь, что очень многие священники преисполнились бы радостью, будь их юные прихожане так же невинны, как Дафнис и Хлоя. А если принять во внимание, что у наших селян советчики и пастыри куда просвещеннее и почтеннее, чем были у двух очаровательных влюбленных, думаю, придется признать: Девоншир и Норфолк не очень-то сияют благонравием в сравнении с Древней Грецией. Короче говоря, крестьянский двор не более пример благонравия греческого, чем английского. Вне всяких сомнений, некоторые из греческих деревенских обрядов привели бы английскую гостиную в ужас, но английская гостиная не Всевышний и не церковный собор, и ее приговор: «Мы все потрясены» — не вызывает доверия. Конечно, было бы большим упрощением реконструировать язычество с культом роз и вина из недостойного поведения порочных людей в больших городах давних времен, ведь эти люди ни в коей степени не являлись язычниками. Они — атеисты и дебоширы, какие есть в любом прогнившем и деградировавшем обществе; и также было бы большой натяжкой судить о нашей цивилизации по поведению худших представителей сегодняшнего Лондона или Парижа, так что не стоит принимать «Афродиту» Луиса за истинную картину жизни и нравов язычников. В те давние времена и даже в более поздние, когда Апулей писал свои двенадцать книг «Метаморфоз», обычно называемых «Золотым ослом», ведь они не были задуманы как свидетельство возвышенной и эстетической чистоты язычества как такового. Конец повествования, где говорится о том, что Луций стал священнослужителем одного из египетских культов, несет в себе и строгость, и очищение, и формальное соблюдение обычая; последние страницы содержат нечто гораздо больше, чем просто нимфы в чаще, вино, цветы и воля вольная.

Но вот покидаешь период гниения и распада, а также обыденного атеизма и попадаешь в настоящую Древнюю Грецию в то время, когда создавалась великая греческая литература, и трудно понять, откуда вообще появилась бессмыслица о всеобщей вольнице. Почитайте трагедии Эсхила и Софокла и увидите, насколько далеки истинные идеалы Древней Греции от глупой Пантомимы Преображения с искусственными цветами, красными лаймами[Вид лимона.] и голыми ногами, что зачастую представляют некоторые из нас. Участь обреченных домов, участь гордых людей, участь сатанинского невежества, которое могло бросить вызов даже небесам, участь Великого Царя, верующего в свое воинство и оружие, ужасные декреталии судьбы — вот о чем пишут драматурги, и невозможно представить, что люди, посвятившие свою жизнь чувственным удовольствиям, люди, которым неведомы законы нравственности, могли быть тронуты этими аскетичными и страшными повествованиями. Великий белый театр под открытым небом, тысячи зрителей, актеры «на котурнах» и в масках, скрывающих неуместные человеческие эмоции, декламация — все подчинено тому, чтобы неадекватный «драматизм» не испортил великий труд; белый хор, исполняющий старинный танец возле священного алтаря и поющий в монотонном «церковном» стиле; слепой Эдип, в конце концов исчезающий в Священной Роще, в нематериальном мире успокоения и спасения, — вот картина Древней Греции, которая совсем не похожа на Розовую Вольницу наших неоязычников. Если характеризовать аттическую драму одной фразой, то ее можно назвать Доктриной Предопределения, положенной на медленную музыку. В самом деле, люди, способные вообразить мстительных Фурий, имели четкое представление о добре и зле, и не стоит даже говорить, что это подтверждается самыми разными свидетельствами. Кстати, необходимо помнить, что Платон и Аристотель были довольно серьезными людьми, которые до сих пор оказывают влияние на серьезных людей во всем мире.

У меня есть еще одно соображение, отвергающее популярное представление о язычестве как о не имеющем границ выра-

женни чувственности. Мистер Эндрю Ланг* красноречиво и с большим знанием дата показал нам, что греческая мифология и ритуальность являются варварскими, развитыми и украшенными людьми, в высшей степени одаренными эстетически; он показат нам грубый источник классической религии на примере верований австралийских аборигенов и им подобных. Отсюда следует больше, чем может показаться на первый взгляд; отсюда следует то, что греками правила и повелевала очень сложная и всеобъемлющая система религиозных ритуалов, обрядов очищения и традиционных обычаев, запрещающих и приказывающих; и вот в этих границах люди могли делать все, что им заблагорассудится. Исследователям варварских времен известно, что у тогдашних людей были другие нормы морали и поведения, отличающиеся от наших, но эти нормы строго соблюдались; ни один абориген, ни один негр ни при каких обстоятельствах не может поступать, как ему вздумается. Вне всяких сомнений, эти люди так же, как древние греки, имеют права, которые мы не можем одобрить; но, с другой стороны, дикая Австралия, Центральная Африка и Древняя Греция подчиняются и подчинялись законам и обычаям, запретам и установлениям, которые показались бы излишне строгими даже шотландским пресвитерианцам семнадцатого столетия. В древнем язычестве (и в том, что сохранилось до нашего времени у дикарей) были приняты обряды посвящения, болезненные для тела и внушающие страх духу; прежде чем мужчина обретал право на удовольствия, он должен был доказать свою способность терпеливо и храбро переносить страдания.

В итоге я прихожу к мысли, что наши современники, которые прославляют язычество, на самом деле не были бы счастливы, доведись им жить в Афинах. Ну а что касается Спарты —!