Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

• Название: Арабская поэзия средних веков
• Автор: Аль-Мухальхиль
• Жанр: Древневосточная литература

Арабская поэзия средних веков еще мало известна широкому русскому читателю. В его представлении она неизменно ассоциируется с чем-то застывшим, окаменелым — каноничность композиции и образных средств, тематический и жанровый традиционализм, стереотипность… Представление это, однако, справедливо только наполовину. Арабская поэзия средних веков дала миру многих замечательных мастеров, превосходных художников, глубоких и оригинальных мыслителей. Без творчества живших в разные века и в далеких друг от друга краях Абу Нуваса и аль-Мутанабби, Абу-ль-Ала аль-Маарри и Ибн Кузмана история мировой литературы была бы бедней, потеряла бы много ни с чем не сравнимых красок. Она бы была бедней еще и потому, что лишила бы все последующие поколения поэтов своего глубокого и плодотворного влияния. А влияние это прослеживается не только в творчестве арабоязычных или — шире — восточных поэтов; оно ярко сказалось в поэзии европейских народов. В средневековой арабской поэзии история изображалась нередко как цепь жестко связанных звеньев. Воспользовавшись этим традиционным поэтическим образом, можно сказать, что сама арабская поэзия средних веков — необходимое звено в исторической цепи всей человеческой культуры. Золотое звено.

Вступительная статья Камиля Яшена. Составление, послесловие и примечания И.Фильштинского. Подстрочные переводы Б.Шидфар, И.Фильштинского, А.Куделина, М.Киктева.

---

* * *

Вкушу ли я от уст моей желанной,
Прижму ли к ним я рот горящий свой?

Дыханье уст ее благоуханно,
Как смесь вина с водою ключевой!

Грудь у нее бела, как у газели,
Питающейся сочною травой.

Ее походка дивно величава,
Стройнее стан тростинки луговой.

Бряцают ноги серебром, а руки
Влюбленных ловят петлей роковой.

Влюбился я в ряды зубов перловых,
Как бы омытых влагой заревой.

Я ранен был. Газелью исцеленный,
Теперь хожу я с гордой головой.

Я награжден за страсть, за все хваленья,
За все разлуки жизни кочевой.

К тебе любовь мне устрашает душу,
Того гляди, умрет поклонник твой.

Но с каждым днем все пуще бьется сердце,
И мучит страсть горячкой огневой.

Мне долго ль поцелуя ждать от той,
Что в мире всем прославлена молвой?

Что превзошла всех в мире красотой —
И красотой своей и добротой?

* * *

Сторонишься, Хинд, и поводы хочешь найти
Для ссоры со мной. Не старайся же, нет их на деле.

Чтоб нас разлучить, чтоб меня ты сочла недостойным,
Коварные люди тебе небылицы напели.

Как нищий стою, ожидая желанного дара,
Но ты же сама мне достичь не дозволила цели.

Ты — царская дочь, о, склонись к протянувшему руку!
Я весь исстрадался, душа еле держится в теле.

В свой ларчик заветный запри клевету и упреки,
Не гневайся, вспомни всю искренность наших веселий.

Когда ж наконец без обмана свиданье назначишь?
Девичьи обманы отвратней нашептанных зелий.

Сказала: «Свиданье — в ближайшую ночь полнолунья,
Такими ночами охотники ловят газелей».

* * *

Велела мне Нум передать: «Приди! Скоро ночь — и я жду!»
Люблю, хоть сержусь на нее: мой гнев не похож на вражду.

Послал я ответ: «Не могу», — но листок получил от нее,
Писала, что верит опять и забыла сомненье свое.

Стремянному я приказал: «Отваги теперь наберись,—
Лишь солнце зайдет, на мою вороную кобылу садись,

Мой плащ забери и мой меч, которого славен закал,
Смотри, чтоб не сведал никто, куда я в ночи ускакал!

К Яджаджу, в долину Батха, мы с тобой полетим во весь дух,
При звездах домчимся мы в Мугриб, до горной теснины Мамрух!»

И встретились мы, и она улыбнулась, любовь затая,
Как будто чуждалась меня, как будто виновен был я.

Сказала: «Как верить ты мог красноречию клеветника?
Ужели все беды мои — от злого его языка?»

Нею ночь на подушке моей желтела руки ее хна,
И уст ее влага была, как родник несмущенный, ясна.

* * *

Атика, меня не брани, — и так я несчастен.
Ты снадобье лучше спроси для меня у врача.

Я полон той ночью, с тобой проведенной в долине,
Где славят Аллаха, в Нечистого камни меча.

Пытаюсь я скрыть от людей свои тайные муки —
Лишь умные видят, насколько их боль горяча.

О добрая девушка, знатного племени отпрыск,
За верность в любви награди своего рифмача.

* * *

Мой друг спросил: «Кому теперь ты раб?
Ты полюбил Катул, сестру Рабаб?»

Я отвечал: «Горю от страсти я,
Как при жаре в песках гортань твоя!»

Кого теперь я к Сурайе пошлю
Поведать ей, как без нее скорблю?

Меня разоблачила Умм Науфал,
Влюбленного убила наповал.

В дом к Сурайе, едва смягчился зной,
Она пришла. «Здесь Омар твой, открой!»

И полногрудых пять рабынь тотчас
Под локти госпожу ведут, шепчась,—

Так в божий храм, лишь позовет Аллах,
Паломники спешат в святых местах.

Прохладное хранит ее жилье:
Как у священных статуй, стан ее,

Перед которыми, склоняясь в прах,
Творит молитву набожный монах.

Со свежими щеками, с ясным лбом
Невольницы красуются кругом.

Меня спросили: «Правда ли, что к ней
Питаешь страсть?» — «И до скончанья дней!

Моя любовь, — сказал я, — глубока,
Как бездна звезд над бездною песка!»

Зарделась Сурайя — о, сладкий миг!
И золотым стал золотистый лик.

Она была, как белый солнца луч,
Показывающийся из-за туч.

Налюбоваться на нее нельзя —
Так вьется змейка, по песку скользя!

А ожерелий жемчуг и коралл…
Кто, видя их, от страсти не сгорал!

* * *

Ты, отродясь умевший только врать,
Упреки брось, советов зря не трать.

Знай, для меня ничто — твои слова.
Ушел бы ты хоть на год, хоть на два!

Советуешь, а хочешь обмануть.
Всех ненавидишь, — сгинь куда-нибудь!

Ответить я могу на клеветы.
Умею отвечать таким, как ты.

Любовь — услада одиноких дней,
Так не мешай искать отрады в ней.

Оставь Рабаб, не смей корить ее —
Она души прохладное питье.

Клянусь Аллахом, господом моим,—
А в клятвах я — клянусь — непогрешим,

Меж смертными всех суш и всех морей,
Со мной Рабаб всех ласковых щедрей.

Меня среди паломников узнав,
Решив, что я неверен и неправ,

Отворотилась, плакать стала вновь,
Но победила прежняя любовь.

А я — не ты: чтоб распрю обуздать,
Я правого умею оправдать.

* * *

Душа стеснена размышленьем о муке любовной,
О страсти к тебе, — но уж поздно, любовь отошла!

Когда б ты меня одарила, могло бы лекарство
Мой дух исцелить — и тебе подобала б хвала!

Одна ты виновна, что я, непокорный и дерзкий,
С родными порвал, хоть и не было крепче узла.

И вот я оставлен, последнею близкою брошен,
Опорою, мне никогда не желавшею зла.

Я — путник, проливший последнюю жалкую воду,
Когда его манит обманная марева мгла;

Он жаждет воды, по за маревом гонится тщетно,
Так я — за тобою, ты жаждой мне душу сожгла.

Сувайла сказала, сама между тем на сорочку,
На бледные щеки горячие слезы лила:

«О, если бы Абу-ль-Хаттаб, не дождавшийся дара,
Вновь начал охоту, стрелка бы я страстно ждала.

Судьба возвратила б счастливые дни золотые,
И нашу любовь не язвила б людская хула».

Слова ее мне донесли — и всю ночь я метался,
Как будто бы тело язвила мне вражья стрела.

Сувайла! Не слаще прозрачная влага Евфрата
Для сына пустыни, сожженного жаждой дотла,

Чем губы твои, хоть и льну я к тебе издалека,
Не веря, чтоб женщина верной в разлуке была.

* * *

Я в ней души не чаю — и томлюсь.
И для нее любовь — нелегкий груз.

Ей угождаю, если рассердилась,
Она уважит, если рассержусь.

Знать не хочу, что думают другие,
Развеселится — я развеселюсь.

Из-за меня она с семьей в разладе,
Я для нее с родней порвал союз.

Откажет мне в глотке воды прохладной,
Когда томим я жаждой, — подчинюсь.

Нет у нее оружья боевого,
Но с ней сразись — и победит, клянусь!

* * *

Я жалуюсь, моя изныла грудь,
Меня терзает страсть, не обессудь:

Я в девушку влюблен, она живет
В далекой Мекке, в доме рода Сод.

Осталась в Мекке, длинен путь оттуда,
Далеко Мекка от селенья Лудда.

«Мой дом — твой дом», — она не скажет мне,
За страсть мою наказан я втройне.

Твои слова хранить мой будет слух,
Доколь не испущу свой бедный дух.

Прощальный помню шепот в миг, когда
Уже верблюжья звякнула узда.

Из глаз исторглась бурная струя,
Она сказала: «Пусть погибну я,

Будь рядом всякий час, не позабудь —
Увидимся опять когда-нибудь!»

* * *