Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

• Название: Арабская поэзия средних веков
• Автор: Аль-Мухальхиль
• Жанр: Древневосточная литература

Арабская поэзия средних веков еще мало известна широкому русскому читателю. В его представлении она неизменно ассоциируется с чем-то застывшим, окаменелым — каноничность композиции и образных средств, тематический и жанровый традиционализм, стереотипность… Представление это, однако, справедливо только наполовину. Арабская поэзия средних веков дала миру многих замечательных мастеров, превосходных художников, глубоких и оригинальных мыслителей. Без творчества живших в разные века и в далеких друг от друга краях Абу Нуваса и аль-Мутанабби, Абу-ль-Ала аль-Маарри и Ибн Кузмана история мировой литературы была бы бедней, потеряла бы много ни с чем не сравнимых красок. Она бы была бедней еще и потому, что лишила бы все последующие поколения поэтов своего глубокого и плодотворного влияния. А влияние это прослеживается не только в творчестве арабоязычных или — шире — восточных поэтов; оно ярко сказалось в поэзии европейских народов. В средневековой арабской поэзии история изображалась нередко как цепь жестко связанных звеньев. Воспользовавшись этим традиционным поэтическим образом, можно сказать, что сама арабская поэзия средних веков — необходимое звено в исторической цепи всей человеческой культуры. Золотое звено.

Вступительная статья Камиля Яшена. Составление, послесловие и примечания И.Фильштинского. Подстрочные переводы Б.Шидфар, И.Фильштинского, А.Куделина, М.Киктева.

---

* * *

В кубок по уши влюбленный и коленопреклоненный,
Горлышко кувшин распялил, раб из глины обожженной!

И струна послала нынче флейте нежное посланье,
И они слились в едином развеселом колыханье.

Благородные особы нынче пьют, вину доверясь:
Трезвым быть в денек подобный — непростительная ересь!

Развлеките меня, ведь в жизни все — развлеченье, живем пока!
Жизнь, после которой приходит смерть, — отчаянно коротка.

Берите услады у времени, нам отпущенного взаймы,
Удары судьбы не медлят: пройдем и исчезнем мы.

Так дайте у этого мира мне взять все отрады его!
Когда я его покину, мне будет не до того.

* * *

Мою молодость отняло время, я теперь седой человек,
Юность лик от меня отвратила, я простился с нею навек.

Образумился я на диво после вешней былой суеты:
Стали помыслы благочестивы, целомудренны сны и мечты.

Приказав позабыть о кубке, запретил мне дурить имам,
И вино от меня вернулось к виночерпиям — просто срам!

Поневоле я стал воздержан, ведь имам этот между мной
И усладами краткой жизни нерушимою встал стеной!

* * *

Я наконец опомнился, но после каких безумств настали хлад и грусть.
Так не ищи любви на том погосте, куда я больше в жизни не вернусь!

Я нынче охладелый седоглавец, и юноши зовут меня: «Отец!» —
Мне нынче места нет в очах красавиц и в теплоте строптивых их сердец.

Я развлекаюсь, сам себе переча, почти лишен душевного огня.
Подумать только! Никакая встреча совсем уже не радует меня!

Я всеми позабыт в домах соседних — в своем привычном дружеском кругу,
Но, впрочем, есть веселый собеседник, на шалости его я разожгу!

Да есть еще хозяйка винной лавки, она исправно верует в Христа,
И постучался к ней, едва зарделась рассветная густая теплота.

Она услышала, кто к ней явился, узнала забулдыгу по шагам,
Того, которого не любят деньги, да и за что любить меня деньгам!

Потом она покинула лежанку, с кувшинов сбила хрупкую печать,—
Так сон дурной оставил христианку, ей веки перестал отягощать.

Ночь распустила крылья в блеске винном, вспорхнула, чтоб лететь в свои шатры,
Медь меж большой бутылью и кувшином был солнца луч припрятан до поры!

И вот хозяйка принесла мне в кубке такого золотистого вина,
Зрачки которого блестели, хрупки, ресницами не скрыты допьяна!

Вино хранилось бережно в подвале, и тень его гнала полдневный зной,
Когда чертоги дня торжествовали и душный день кипел голубизной.

Бутыль, увита в мягкость полотенец, стоит со сверстницами заодно,
А в ней, как созревающий младенец, крепчает вдохновенное вино.

Так будь подобен утреннему свету, и мрак гони, и пальцы растопырь,
Еще не пробужденный, не воспетый, дух винограда, мальчик-богатырь!

И подал мне мое вино с улыбкой, как чудо-ветвь сгибая тонкий стан,
Неумолимый виночерпий, гибкий и облаченный в шелковый кафтан.

И мускус цвел на лбу его широком, и виночерпий был, как солнце, юн,
А на виске его свернулся локон, как полукруг волшебной буквы «нун»!

* * *

Весна вселяет в нас безумий череду,
Но это лучшее из всех времен в году.

Отраду и любовь весна тебе дает,
Как бы в залог своих улыбчивых щедрот!

В проснувшемся лесу щебечет птичий хор,
На зелени лугов — веселых песен спор,

Лужаек островки расхохотались вдруг:
То благодатный дождь все оросил вокруг!

* * *

Загорится зорька пламенем-пожаром,
Выеду я утром на коне поджаром;

Выеду я утром по привольной сини,
На коне буланом с вызвездью на лбине.

Лихо мы скакали (спали звери в норах).
Нам земля раскрылась в лентах и узорах

И в цветах — незрячих и еще несмелых:
Вся в бутонах алых, желтых или белых!

Лепестки бутонов, нежные дремотно,
На уста похожи, сомкнутые плотно.

А иной — в соцветьях — распустился, зыбкий,
И глядит с опаской иль с полуулыбкой,

А пруды — прозрачны, луговины — немы,
И, дождем омыты, — блещут, как дирхемы!

И слезой, что чутко спит в глазу влюбленном,
Кажется нам солнце в воздухе зеленом.

А потом большими, жадными глотками
Мы вино хлебали, жаркое, как пламя.

Лишь взглянув на это дьявольское зелье,
Захмелеть возможно, начудить с похмелья!

Завертела дева смуглою ладошкой —
Взмыл в полет за дичью лунный сокол дошлый!

Заблистали перья, как кольчуги звенья,
А в очах вдруг вспыхнул светоч нетерпенья!

Клюв его кинжальный остротою страшен
И порою словно пурпуром окрашен.

Голова похожа на округлый камень,
И пестреет грудка буквами-значками,

Будто бы пергамент с тайною крамолой…
Ну, а хвост отточен, как палаш тяжелый.

Он подвижен злобно, как змея без кожи,
А кривые когти с письменами схожи.

Крыльев чернь, повыше рукавицы алой,
Оторочкой темной кажется, пожалуй…

* * *

Мы попали под дождь, утонули в пучине морской.
Нет, не я умолял, чтоб ниспослан был ливень такой!

Приближаясь к закату, взирая на нас из-за туч,
Солнце шлет нам последний, вечерний, болезненный луч,

Но не может прорвать облаков непроглядный свинец,
Как бессильный старик, что пошел с молодой под венец.

* * *

Платье желтое надела — и очаровала нас,
И пленила, покорила множество сердец и глаз,

Словно солнце на закате, волоча по нивам пряным
Драгоценные покровы, что окрашены шафраном!

* * *

Меня взволновала молния, блеснувшая в туче алой,
Когда закатное солнце посылало нам взгляд усталый.

Свет молнии то показывался, то шастал по дальним нивам,
Как будто скупец какой-то зажигает костер огнивом.

* * *

Красавице Хинд что-то не по душе густая моя седина:
Мою голову, как плотной чалмой, окутывает она.

О красавица Хинд, это вовсе не мне скоро так побелеть довелось,
Побелели пока лишь пряди одни, лишь пряди моих волос!

* * *

Любовь к тебе, о соседка, бессмысленною была,
От нее отвлекали другие помыслы и дела,—

И узнал я то, во что прежде молодой душой не проник,—
Поседел я, и седина мне подсказала, что я старик.

Созидающий замки зодчий, собирайся в далекий путь,
Человек, до богатств охочий, распроститься с ним не забудь!

* * *

Жил я в мире поневоле, будто кто меня заставил,
Я не прилагал стараний, ни хитрил и не лукавил.

Все изведав, знаю — нечем веселить мне сердце боле,
Жизнь — сосуд, где угнездились страсти, горести и боли!

Жизнь кляня, уйду однажды в царство вечного ночлега,
Не оставив ни отростка, ни ствола и ни побега!

* * *

О друг мой, разве не веришь ты, сколь чудесны мирские дела,
Зиждителю мира, его творцу — благодарность и похвала!

Та жизнь, которую вижу я, заставит влюбиться в смерть:
Завидна мне участь того, над кем уже помрачилась твердь!

Твердым-тверда глухая скала, и гладки ее края,
По которым скользит дождевая капель и ноженьки муравья,

Но и эта скала — в миг большой беды — не терпимей меня отнюдь.
Эти боли порой заставляют меня к пряной горечи рта прильнуть.

Ну так кто ж из объятий рока когда выходил невредим и дел,
Даже если он в жизни отрады знал и годами жизни владел!

Жизнь унизит его. Он, что был велик, униженье воспримет вдруг.
Поневоле меч власти придется ему уронить из безвольных рук.

Беспечный, в пучине невежества ты купаешься, душу губя,—
Так бойся судьбы — я вещаю тебе, предостерегаю тебя!

* * *