Римантас Будрис - Нежнорогий возвращается в лес

• Название: Нежнорогий возвращается в лес
• Автор: Римантас Будрис
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1977

Лирические познавательные рассказы из жизни природы. Современный литовский писатель, ученый-биолог, неутомимый путешественник воспитывает своими произведениями бережное отношение к прекрасному миру живой природы.

Для среднего возраста.

---

— Жаворонки летят, — сказал отец сыну.

Они шли через площадь к дому. Остановились послушать.

— Почему у них такая короткая песенка?

— Жаворонок поет только при солнце. А фонарь в такой темноте для него что-то вроде солнца. Только холодное это светило, не настоящее оно.

— А если разжечь фонарь ростом с солнце?

— Солнце, детка, останется солнцем. Птице ведь нужна и синева неба. Черная пашня — тоже. И много еще всякого ей нужно. Такого, что бывает только при солнце. Иначе жаворонку не запеть.

Летели жаворонки. В тумане, поверх фонарей. Едва начав песенку, не допевали ее…

Декабрь. День-деньской кочуют пески

Опять не управился с дневником. Не записал про ягоды. Про алую рябину. Пока она в изобилии краснела по осени, казалось, иначе и быть не может. Но к середине первого зимнего месяца довелось мне углубиться подальше в дюны, оттуда вступить в старый смешанный лес и тут под высокой сосной примечаю: жмется рябинка. На ней чудом держится одна рдяная кисточка. Поредевшая, всего в несколько ягод, но зато как алеет!

Было дело — краснела, наливалась рябина, летели, спешили птицы, звонкоголосые дрозды… С налету кидались на рябиновые деревца и клевали в свое удовольствие, щипали ягоду. Часть склевали, часть просыпали — на дереве ни одной не забыли. Всему свое время, у каждого свой удел.

Эта уцелевшая кисточка не показалась бы мне особенной, если бы поутру, выйдя за дровами для печурки, не увидел я черного дрозда.

Зачем он тут, возле домика? И почему остался в этих краях, когда задувают сердитые декабрьские ветры?

Его сородичи давненько подались на юго-запад, где больше туманов, дождей и совсем мало снега. Путь недалек — всего лишь до Германии, самое большее — до Франции. Там черным дроздам удобно пережидать зиму. А этот певун остался, вот и сидит, вжал голову в плечи. Завидел меня — щебетнул, снялся с березовой ветки, отлетел чуть подальше. Снова сидит на березе, убрал шею.

Понимай он по-нашему, я бы пригласил его в домик погреться. У меня и поселиться можно. Вместе бы стали ждать весны. Скакал бы с жердочки на жердочку в просторной клетке, рядом с зябликом, которого я оставил себе от осеннего потока. Замечательно, когда в зимний день рядом с тобой друг, пусть даже разговаривать не умеет, а просто скачет туда-сюда. Это тоже своего рода речь.

Я смотрю, как попрыгивает зяблик, и как будто понимаю, что он хочет сказать, скучно ему или весело. До весны проживет со мной миляга зяблик.

Сети все стоят, распяленные на столбах. Полезай-ка, дроздишка, в сеть, перебирайся ко мне.

Нет, черный дрозд поторчал на березе и улетел куда-то.

Остались в лесу кое-какие ягоды. Остался один дрозд. Может, оттого не улетел, что не склевал своей доли ягод. А то и рябиновое деревце сберегло малость от осенних благ на тот случай, если объявится голодная птица…

А еще издавна я мечтаю залучить в свою сеть кого-нибудь из орлиного племени. Говорят, залетают в наши края беркуты, но по сей день моя мечта так и остается мечтой.

Ветер подналег. Гонит песок по дюнам. День-деньской трудится ветер, тонкий песок пылит, стелется, шуршит на бегу, змеится струйками. Нескончаем его путь. И после студеных ночей, когда проясняется небо и набирает силу морозец, и в муторное ненастье песок все бежит, кочует, все струится, спешит; неведомо, где истоки узких песчаных ручейков, куда они торопятся, где их конец… Вечный странник — песок…

Сегодня у меня поездка на тот берег залива. Он давно меня влечет — тростники, пологий край суши, порыжелые поймы. Знакомые рыбаки обещали заехать, и мы вместе отправимся туда, где кряквы стайками покачиваются на бурых осенних волнах. Птицы не расстанутся с заливом, пока он весь не замерзнет.

Ветер присмирел. Непривычно видеть, что вода не клокочет, что крутобокий баркас не ходит ходуном. Сникла волна. Низкие тучи расползлись, повисли легкой дымкой, над которой угадывается солнце. Даже синева неба как бы проступает сквозь пелену тумана.

Множество уток явилось с севера. На родине у них уже зима. Реки скованы льдом. И озера в ледяной броне. А до нашего побережья стужа еще не добралась. Пытается заявить свои права, прибрать залив, навести ледяной мост, но дунет теплый вест, и опять отсрочка.

В узких бухточках, речных протоках — иной мир. Песка здесь нет. Знай шуршат камыши.

Я увидел одно из чудес, на которые способны пернатые. На гибкой ветке, склоненной над водой, — гнездышко ремеза. Теперь, когда облетели листья, оно великолепно видно. Эта синичка вьет свое гнездо из травянистых волокон, крепко вяжет к тонким прутикам. Стенки гнезда проконопачены растительным пухом, жилье получается теплое, ветру не продуть. И крыша есть, ни капельке дождя не просочиться. Круглый, ладный домик. Сбоку — вход, отстоит коротеньким желобком, вроде крылечка. С него, этого крылечка, в круглый леток протискивается пичужка. Сейчас гнездо пустует, никому до него нет дела. Сколько было хлопот и забот, пока соорудил его ремез-папаша, а нужно оно было, пока не вывелись и не улетели птенцы.

По отмелям, на торчащих из воды корягах, восседают птицы. Чужие. Шея длинная, а при посадке согнутая. Хвост — широкой лепешкой, будто взят у другой птицы и приклеен. Засели пришельцы на корягах и долго, пристально глядят на воду. То ли рыбу высматривают, то ли задумались о чем-то…

Это кормораны. Черные, угрюмые гости осенней поры.

Проносятся быстрые крачки.

Льда еще нет, что же это за белые пятна в тростниках? Четко выделяются. Лебеди!

Велика привязанность лебедя к родным местам. Он бы рад никуда не лететь, и в дорогу его гонит только крепкий лед. Появится ледяная кромка у берега, затянет ледком протоки — лебеди все еще медлят с отлетом. Плавают, стараются, будто помогают воде не замерзнуть. Но мороз возьмет свое, и однажды утром, а то и до восхода солнца, покинут лебеди родину. Тогда и воцарится крепко зима.

Снялись кряквы. Издали они кажутся черными. Летят темные утки над белыми лебедями. Покружат, покружат и снова опустятся…

Сказка чистого поля

Нынче пустое поле грезит о высоких легких облаках. Поле пустынно стелется под сизым осенним небом. Небо точно смерзлось в ровные серые тучи. Будто они и не движутся, стоят на месте, нависли понизу. Изредка из них сеется мелкая невзрачная крупка — снег. Но ее сметет, сдунет куда-нибудь на зажатые морозом земляные проплешины, и нет снега. Пустынно голое поле, гнетет его серость неба, и грезит поле о высоком звонком куполе, о легких облачках, которые некогда проплывали над ним в вышине, а по зеленой траве мчались их стремительные тени…

Давно опустело поле. Острыми хребтами застыли борозды, залубенели, заскорузли от ветра. Широкими лоскутами зеленеют озими. За полем начинается болото, порыжелое, тусклое. Бурая трава, серые кусты — нет им конца. Лишь на краю болота бугрится лохматый стожок сена, растрепанный ветром, рыхлый, забытый. Видимо, кто-то летом косил на болоте, сметал в стожок немного осоки и решил дождаться первых заморозков: тогда можно будет увезти сено. А потом махнул рукой — да ну ее, жесткую болотную осоку. Вот и остался стожок стоять в одиночестве. И зайцам до него нет дела. Зайцы залегли на пашнях, кормятся вместе с куропатками в зеленях — на что им сухая болотная осока.

Грезит голое поле о высоких облаках…

Однажды утром, а возможно, это было и в полдень — как его отличишь теперь от утра! — увидело ровное поле, что на сухом стожке на краю болота есть птица. Крупная и осанистая. Могучая птица, гордая. Величия ей не занимать у высоких небес…

Это было самое настоящее «чисто поле», о котором поется в песнях. Оно и окрест себя могло видеть далеко и широко. И теперь всей своей ширью, всей своей гладью оно стремилось к одинокой птице на заброшенной кучке сухой болотной осоки. Ведь птица была — сама мечта о высоте и облаках.

Ровное поле видело птицу. А птица, сидя на бурой косматой копне, озирала голое пространство.

Птице понравилось это пустынное место на краю болота. Впереди — поле, пашня, зеленые клочья озимей. Позади болото, ровное, как и поле, безмолвное и угрюмое. Далеко могла глядеть птица с лохматой копны. Птица была одна, и одиночество было ей по душе.

Бродил по полю ветер, вздувал пыль с ребристой пашни, где ухватит, взметет снежную сечку, ему непонятно, чего он ищет, зачем мечется, просто так, бесцельно кидается по полю вдоль-поперек. Птица, та недвижна на ветхом стожке, можно принять ее за изваяние из темного камня.

Оперение у птицы густого бурого цвета, чуть посветлей — на груди. Светло-бурый, гладко оперенный шлем безыскусно и плотно облегает голову и плечи птицы. Ноги сильные, мощные, такие и валун с поля поднимут. А распластает птица крылья — белое поднебесное облако охватит. Клюв крепкий, с благородной горбинкой. Взгляд ее устремлен вдаль и словно видит то, что доступно лишь ей одной. Этот взгляд как высокая мысль.