Петр Константинов - Под звездами Фракии

• Название: Под звездами Фракии
• Автор: Петр Константинов
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-289-00200-6

Сборник включает произведения двадцати восьми болгарских писателей: среди них — Николай Хайтов, Генчо Стоев, Слав Хр. Караславов, Георгий Алексиев, Коста Странджев и др. Они рассказывают о далеком историческом прошлом страны, и в частности Пловдива — одного из древнейших городов на Балканах, об участии болгарских патриотов в антифашистском Сопротивлении, о созидательном труде народа в социалистическом обществе.

---

Тогда парни с той улицы, где живет победитель, достают свои самострелы и стреляют, а мать парня-победителя наутро разносит по соседям каравай, украшенный орлиными перьями и посыпанный солью и перцем, — так положено, раз ее сын победил всех парней в деревне.

Моя сестренка любила такого парня. Ваклю его звали. Он вел мужское хоро, сестра — женское. Пляшут, переглядываются, и словно не музыка меняет движения танцующих, а их взгляды. Ваклю свистнет, присядет, подпрыгнет, взмахнет кнутом, а сестренка замашет платочком, девушки — за ней, и хоро завьется волнообразно, словно ветром заколышет хлеба в поле. Глядишь не наглядишься на такое хоро. Потом девушки идут домой, берут медные ведра и, не меняя нарядов, отправляются к колодцу за ключевой водой.

В тот день мама проводила сестренку до калитки и все так же грустно посмотрела ей вслед. У меня даже мелькнуло в голове: уж не больна ли сестра какой неизлечимой болезнью? А то ведь она и зимой полуразутая ходит. Босыми ногами по грязи ступает, и ноги у нее так иной раз покраснеют, что, кажется, уколешь — не кровь, а огонь полыхнет. Лицо зарумянится — как гвоздка, и лоб засеребрится росой.

И ведь надо же, был у нас в селе такой Славойчен Георгий. Несколько лет он пас быка, и со стороны трудно было определить, кто из них более дикий и сильный. Всё по тюрьмам, потому и за плуг не брался. Вернется, бывало, а барахло свое не приносит. Спросят, чего ж так, говорит:

— А чего приносить, не сегодня-завтра опять туда.

Парни же в селе не ждали так пасхальных хороводов, как его возвращения, потому как умел он красть девушек. Наверно, мама знала, что он вернулся из тюрьмы, потому с такой тоской смотрела вслед сестренке. И страх не обманул ее. Сестра пошла по воду и не вернулась. Георгий украл ее для Камбера. Намотал косы на кулак и потащил. Волосы стали отрываться от головы. Георгий понял, что так не дотащит, перекинул ее через плечо, а Камбер с двумя самострелами прикрывал. Только когда похитители скрылись за Красным холмом, девушки и женщины вышли из оцепенения, закричали, но после драки кулаками не машут. Подружки принесли к нам ведра и коромысло, истертое плечом сестренки. Мама в это время раскатывала тесто. Даже не всхлипнула — рухнула наземь, и глаза закатились. Мы ее водой облили, и она вроде очнулась, но с тех пор взгляд у нее какой-то отрешенный. А отец почернел, как дуб, обожженный молнией, и стал не курить табак, а жевать. Смотрю как-то — топор точит. Показалось мне, собирается идти искать сестру. Но куда? Дорог много, а по какой идти? Кто-то видел, как сестру переправляли через Марицу. Другие же говорили, что видели где-то в Бакырлийских горах. А что до Славойчена Георгия и Камбера, так известно: с ними тягаться — с белым светом проститься. Мама закрылась в комнате сестренки и не выходит. До сих пор у меня в ушах стоит ее плач.

— О, Василка, доченька, дом без тебя обезлюдел, двор опустел. Розы поникли, некому их полить. И подружек голоса не звучат, и парни не ходят у нашего дома!

А наш черный пес задерет голову и воет на луну. Да и как не выть! Моя сестра любила его, не только корки, как мать наказывала, но и хорошие куски подкидывала, а он ловил их на лету. Как ее украли, пес не подходил к дому. Мы относили ему хлеб на гумно, но он не ел. Помрачнел, залохмател, и мне казалось, что вор войдет во двор — пес не залает. Ждал только — луна появится, он и завоет.

Мама все чаще закрывалась в комнате сестры. Однажды отец хлопнул дверью, схватил в охапку приданое, сколько поместилось, и потащил на гумно. Мать повисла на руке отца:

— Меня подожги! Дитя наше глаз не жалело, сердце свое оставило в приданом. Если подожжешь, в огонь брошусь.

И отец сдался. Первый раз я видел, чтобы он отступил. Жалко было и сестренку, и мать с отцом, пошел я к псу на гумно, там и выплакался.

В воскресенье во дворе у Камбера заиграл кларнет, загремел барабан, скрипка затянула мелодию. Все село сбежалось смотреть. Мать с отцом скрылись в погребе, чтобы не слышать музыки и песен сестренкиной свадьбы.

А Ваклю, кого любила моя сестра, вскочил на коня, перевалил за гору, и никто его больше не видел. Я же встал на высокое место так, чтобы когда повезут нашу сестру мимо дома, она меня увидела. Прошумели глашатаи на конях. Показалась свадьба. За пляшущими ничего не видно. Если бы у меня было три пары ресниц, все равно не смогли бы они остановить моих слез. Пусть текут. Пусть все смотрят на меня. Пусть смеются. Пусть Камбер и Славойчен Георгий почувствуют свою вину. С сестренкой мы и в поле, и на хоро — везде были вместе. Мама все мне наказывала, чтобы я ее берег от парней.

Грянули выстрелы, раздался взрыв. Как будто назло матери и отцу, чтоб слышали, что свадьба проходит мимо нашего дома. Певец запел: «Невеста с домом прощается…» Какой дом, какое прощание? Из нашего дома только сестра была на свадьбе, с кем ей прощаться. Свадьба шумела, словно река, вышедшая из берегов. А я реву и только думаю: посмотрит сестра на кучу мусора, где я стою, а если посмотрит, то увидит меня? Сквозь красную фату ничего не видно, а откинуть фату — плохая примета.

Свадьба приближается. Сестренка в повозке. Рядом с ней Камбер — черный, будто мартовским солнцем опаленный и северным ветром обожженный. Мне хотелось крикнуть: «Сестра!..» Но комок подкатил к горлу… Тоска поднималась откуда-то изнутри. Я услышал: «Смотрите, смотрите, братишка-то ее как плачет!» Только тогда сестра повернула голову, но Камбер ее одернул. Свадьба удалилась, но мне казалось, что сестра все еще смотрит в сторону нашего дома. Я побежал в погреб, а там отец жует табак, мама сжалась в углу и плачет, но без слез. Слезы все вытекли, когда украли сестру.

3

После свадьбы мама слегла и долго не вставала.

Камбер не пускал сестру даже в гости.

Однажды вечером он прислал с посыльным подарки. Маме — туфли, отцу — выделанной кожи на подметки, а мне — ботинки, подбитые гвоздями. Напрасно посыльный их мял и нахваливал. Отец ничего не взял, и я снова остался в ободранных лаптях.

На следующий вечер хлопнула калитка. Пес пулей пронесся, и слышим — скулит. Выходим и видим — бросается на кого-то, но не кусает. Мы обомлели. Сестренка пришла!

Мы ее обнимаем, а ей руки не поднять. Сено убирали, сестренка сказала, что лучше нашего дома нет, так Камбер ее за это вилами — и рука у нее повисла.

Мама запричитала:

— Девочка моя, да они же разбойники. Скотину больше жалеют, чем человека. Что человек — не съешь, не выпьешь, только для работы.

Бог знает почему, но сестра не плакала. Наверно, и ее слезы все вытекли. Не вымолвив ни слова, она вошла в хлев, погладила волов. Пошла в сад. Цветы высохли, впервые она вышла из сада без цветка в косах. Не хотелось ей прихорашиваться, а было ей всего шестнадцать лет. Вернулась, села к столу, а пес в окно заглядывает, страшно ему, что сестренка исчезнет. Мама чем только ее не угощала, но она, словно боясь чего-то, поела немного и встала.

— Поешь, доченька. В чужом доме невестка не смеет ни хлеба попросить, ни шкаф открыть.

— Ох, мамочка, как меня украли, ни разу я не наелась, не выспалась.

— Женская доля горькая. Поешь, если хочешь, и иди, а то этот разбойник прибежит.

Меня же черт, что ли, дернул за язык, говорю:

— Василка, а ты меня видела, как я ревел на куче мусора, когда свадьба была?

Несчастная сестра ничего не сказала, только спрятала лицо в ладони и ушла. Пес до самого дома Камбера прыгал перед ней, но Камбер прогнал его камнями, и снова мы услышали, как пес воет на гумне. Мама была все такая же безучастная. День лежит, два ходит. А меня кто ни встретит, всё сосватать стараются то за одну, то за другую, ведь последний я остался в семье. А я мальчишка был крепкий, видно было, что парнем становлюсь, но в пятнадцать-то лет еще какой парень, молоко на губах не обсохло.

По вечерам на хоро парни меня подталкивали к взрослым девушкам, а я, как бойцовый петух, скакал и пощипывал их. Одна мне оплеуху, другая за чуб, а иной раз и от их матерей получу по загривку. А если б осуществились их проклятия, мокрого б места от меня не осталось, потому как ругали меня крепко: «Чтоб тебя громом ударило!» Как-то на хоро подтолкнули меня к Елене Пейчевой. Только я к ней потянулся, она мне руки вывернула и говорит:

— Иди-ка ты спать, вырастешь, тогда и приходи девок щупать!

Сразила она меня. Вернулся домой я, как побитый щенок. И уже тогда решил: только она, и никакая другая. Днем и ночью молился, чтоб поскорее в тюрьму посадили Георгия, чтоб не мог он ее для кого-нибудь украсть.

4

К худу иль к добру, у соседей подрастала дочка. Звали ее Иванка Чумакова. Но куда ей до Елены! Как сороке до горлицы. Дядя Ваня, брат матери, проложил дорожку к Чумаковым. Тот ему деньги обещал, а мне ниву у Каратейновых дубов и лужок в Селу-Чеир. От радости мой дядя шапку до неба подбрасывал. Мама только в себя стала приходить, и опять глаза погрустнели: наверняка догадывалась, куда мое сердце рвется.