Валд Фэлсберг - Прокол (сборник)

• Название: Прокол (сборник)
• Автор: Валд Фэлсберг
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-9934-8452-2-2

Валд Фэлсберг — автор-открытие для любителя содержания и формы в лучших классических традициях, но совершенно новом ракурсе. Название Прокол в контексте провокативной обложки на тему круцификса — каламбур, характеризующий суть вызывающих, на первый взгляд, остроумных по прочтению и глубоких по послевкусию рассказов. Владея оригинальными и самобытными языковыми средствами, автор постоянно провоцирует читателя на столкновение общепринятых литературных и кинематографических штампов с жизненной правдой, создавая реальный антиголливуд.

Рассказы увлекают шокирующими поворотами и перевёртышами сюжета с парадоксальной, но всегда закономерной развязкой, мастерски выстроенной межстрочной организацией смысловой линии и виртуозными диалогами.

Книга подарит яркие впечатления ценителям тонкостей текста и откроет умение находить новизну в повседневном и важном.

---

Я чую. Не только дома. Хоть и казенный оклад снизился, благополучие моей семьи растет. Ибо я недавно открыл в нашей казнильне харонову частную практику. По схеме, подсмотренной в родильне: частный платный уход с бесплатным завершением в казенной операционной. И спрос большой, так же, как на платные роды. Клиенты, вот, мне нередко говорят, мол, какая разница, каким способом они прикончили своих жертв. Да и присяжные то и дело трупы считают, но, мол, каждый умирает один раз, так не все ли равно, как… Однако ж самим, оказывается, даже очень не все равно. А супругу я пристроил в социальную службу — по реабилитации освобожденных. У них прекрасное взаимопонимание. И она приглашает меня выездным лектором. Я рекламирую рецидивистам свою услугу. И у нас хорошие успехи: ни один ее клиент пока что ко мне не обращался.

Нет, нехватки женской руки в моей жизни больше не наблюдается. Наоборот — даже излишек. Так и сохнет до сих пор на сквозняке чердака, как серая воронья нога.

Сувенир хренов.

Песнь на двух языках

Метель ерошит мою белосолнечную шевелюру. Ты достаешь из машины багаж. Расцеловав, отдаю укутанную Лапочку в твою правую руку. В левой — чемодан. Ты предо мной безоружный. Быстро опушивающаяся снежинками вишневая рубашка раскрывает черные кудри. Я впускаю в них пальцы и льну к твоему плечу.

— Брысь! — ты говоришь.

— Мм, — я хнычу, — тааак не хочется оставить тебя на два дня…

— …другим! — ты дразнишься. — Смотри, сама не споткнись!

— На таких не падают, — я под распахнутым пальто напрягаю свои, как ты дразнишься, точеные из слоновой кости ноги в трико безупречных очертаний.

— Наоборот, именно на белых падкие, аж жуть: вся смуглая живность — испанцы, итальянцы, францы…

Я запираю твой рот, алчно вдыхаю из него все ехидности, что могли б еще следовать, хватаю сумку и брусь в родной аэропорт.

Скоро приходит сообщение. Всмех отзваниваю:

— Да я ж тебя еще больше!

* * *

Громадный аэропорт. Меня встречают и доставляют в гостиницу. В вестибюле здороваюсь с некоторыми участницами возле бара и направляюсь в свою комнату.

Все живут в уютных двухместных номерках. У меня отменная сокомнатница: хохотливая пожилая россиянка. Притом не очень в ладах с английским и рада переводчице с прибалтийским акцентом.

* * *

Вводная сессия начинается в пять. Сразу замечаю его. Помимо седого хозяина семинара — единственный мужчина. Смуглый, кудрявый, с проседью на висках. Прилегающая рубашка обтягивает рельефные плечи. Обнаженные улыбкой перламутровые зубы слишком ослепительны, чтоб быть естественными.

Мое место у круглого стола — прямо напротив него. Сажусь, скрещиваю ноги, подтягиваю вперед мини-юбку и устраиваюсь наискось, чтоб не пялиться на него все время.

Поочередно представляемся. Он грек. Важный, из международного комитета. «Любите и лелейте его!» — хозяин подшучивает.

* * *

Ужин в ресторане. Являюсь с опозданием. Все оборачиваются на меня. Он — в изящном костюме, сударыни — кто еще в спортивных штанах и свитере, как на семинаре, кто нарядилась в джинсы и футболку. Я так не умею. Мое аскетично замкнутое коктейльное платьишко обнажает, как ты дразнишься, чульи швы со стройных каблучьев по самый скандал.

Выискиваю свободное место. Одно рядом с ним. Перламутрово-зубастая улыбка слишком сердечна, чтоб быть естественной. Не решаюсь направиться туда, но он встает и отодвигает стул.

Треплемся с окружающими дамами. Избегаю нечаянного обращения к нему. Но ловлю себя на том, что говорю для него. Я очень остроумна.

Он крайне остроумен.

Приходит сообщение. Улыбаюсь и отвечаю.

* * *

После ужина все рассасываются по номерам. Мы с русской — в староград. Заснеженная средневековая постройка за месяц до Рождества уже сказочно высвечена, и я чувствую себя вне реальности.

Неподалеку встречаем хозяина с ним. Продолжаем путь вчетвером.

— Что это за памятник? — я спрашиваю хозяина.

Чувствую легкое прикосновение к плечу:

— Я тебе расскажу!

Минуточку серьезно слушаю. Потом уже несерьезно. Он ничего не знает о памятнике.

Всю остальную прогулку до полуночи хохочу. Он все рассказывает, рассказывает — обо всем, что видим. И все это неправда. Он несет, как ты: полную чушь, остроумно, мило и изящно.

Он открывает дверь даме, подает руку — не мне одной. Приятно, но не мелочь.

«Доброй ночи» дружески сдержанно. Сердечно-перламутровая улыбка — естественна.

* * *

Следующий день — практика в манежной пыли. Эластичные джинсы натягиваю не только ради удобства: моим ногам на пользу неусовершенствование их очертаний.

В деле я дока. Лучше евротряпочниц. Он видит это. Я хочу, чтоб он меня видел все время.

Он очень видит меня. Все время.

* * *

Ужин в ресторане. Являюсь с опозданием. На меня оборачиваются все. Я в пурпуре, разрезанном до чульего кружева. Мои беломраморные плечи к концу осени загорели, как ты дразнишься, до черна слоновой кости.

Джинсов и футболок сегодня меньше: и другие участницы переоделись в женщин.

Выискиваю место. Одно находится искоса напротив отворотов его смокинга. Я отодвигаю стул. Он встает и склоняет голову. Перламутровая улыбка слишком естественна, чтоб быть просто сердечной.

Беседуем с окружающими дамами. Говорю без нужды громко. И его слышу хорошо.

Мы предельно остроумны.

* * *

— Позволите пригласить ваши шпильки потоптать заметенный староград?

— Единственный способ узнать: пригласить!

* * *

После недолгой прогулки вьюга заметает нас в теплую кофейню. Греемся горячим вином. Он говорит все время.

Ненавязчиво играет рояль.

Вдруг его пальцы ненавязчиво играют на моем белосолнечном запястье. Это не мешает беседе. Я хохочу все время напролет.

— Можно мне закурить? — он обращается за разрешением, как всегда.

— А мне?

Он закручивает и мне косячок своего ладана. Вообще-то, я не курю. Однако ж его дым превкусён.

Сердечная естественно-перламутровая улыбка вдруг превкуснá. Это на миг прерывает беседу.

Приходит сообщение. Улыбаюсь. Отвечу позже.

* * *

— Не замерзла? — он спрашивает в лобби, осторожно стряхивая с меня снег.

— Не-а, — я лгу.

— Позволишь мне показать свой номер?

— Могу показать и наш — у всех же одинаковые!

— Не у всех, свой я утром сменил. На люкс, — он лукаво смотрит мне в глаза.

— Не хватало крутизны?

— Жду гостей…

— В столь поздний час лютым зимним вечером?

— Северяне. Тьмы и стужи не боятся.

— А мы успеем разведать твой люкс до гостей?

— Наш.

* * *

Будуар королевский.

Звучит сиртаки: мило штамповый сувенирчик мне, мало знающей о его родине, от него, ничего не знающего о моей.

На столе — ваза красных роз. Тринадцать!

— Гостям, — он поясняет и зажигает свечи.

Возле постели за тумбочкой шторка. Тяну за шнурок: раскрывается стеклянная стенка душа.

— Тоже гостям? — я заигрываю. — Минуточку! — и проскальзываю туда, закрывая занавес.

Течет вода. Я пишу весточку.

* * *

Беззащитная спина изгибается и дрожит под едва терпимо щекотными ласками — то увиливая, то влачась. Он обвивает мои руки вокруг своей шеи и играет на них кларнетом. Он пьет мои губы, уши, шею, плечи, межключичную ямочку, срывает красный занавес вниз и жгучей магмой над тундробелосолнечными сопками взвергает в алоснежные вершины. Потом легкой ватой поднимает меня и тяжелым золотом проливает по одеялу.

В накаленных губах тает черный капрон. Блудные пальцы лихорадочно собирают пурпурно прекрасные волны всё выше. Мой сувенир: искомой завесы нет, лишь беспощадно алосеверное сияние в солнцеплюшевой оправе — просветление взору, утомленному южнознойным бордо в ночетёмном бархате.

Меж чёрными кружевами безупречных очертаний под светотени свечей безудержно сыплется слепящий перламутр. В троне из слоновой кости по влажным от жажды губам льется песнь страсти чужим языком — сладко, горяще, пьяняще…

* * *

— Зайду в душ, — говорит он.

— Это такой греческий обряд после блуда? — я дразнюсь.

— После? Нет, между! — он аккуратно поправляет мне платье обратно на грудь. — Ты тем временем посмотри, что хочешь, — он включает телевизор, — но не вольна раздеться: не женский это труд!

Переключаю телепрограммы. Приходит весточка. Я улыбаюсь и тихонько отзваниваю. Потом выключаю телевизор и… отрываю занавес!

Плачущее стекло. Смеющий — темный, мускулистый, в мыльных кудрях с груди до упора, красив в своем немом расплохе.

— ?!

— Смотрю, что хочу!

* * *

Аэропорт. Толкучка. Еще слепым от скупых минут сна в кресле, взор нащупывает тебя…