Михаил Бару - Записки понаехавшего

• Название: Записки понаехавшего
• Автор: Михаил Бару
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-904584-06-1

Внимательному взгляду «понаехавшего» Михаила Бару видно во много раз больше, чем замыленному глазу взмыленного москвича, и, воплощенные в остроумные, ироничные зарисовки, наблюдения Бару открывают нам Москву с таких ракурсов, о которых мы, привыкшие к этому городу и незамечающие его, не могли даже подозревать. Родившимся, приехавшим навсегда или же просто навещающим столицу посвящается и рекомендуется.

---

К счастью, у наших детей уже нет этих ассоциаций. Нет ни рядов, ни передовых отрядов. И дело теперь у каждого свое. А уж у внуков… не стану я загадывать про внуков. Черт его знает, как там будет. Говорят, что загад не бывает богат. Наш загад — самый нищий из всех загадов. Еще и самый загадостный.

* * *

Шагаю я по Шайсе Энтузиастов и слышу, как рядом идущий мужчина по телефону говорит:

— Не, Санек, я виноват по всем этим блядским правилам. Нарушил я, а не он. Сейчас пешком иду. Но он-то, он каков мудила! Неужели увернуться не мог?! Понакупили себе прав! Только бибикать и умеют. Козлы…

* * * День Святого Патрика

Вчера на Новом Арбате дул сильный ветер и было холодно. Из тёплого было только оранжевое надувное солнце, которое несли впереди парада в честь дня Святого Патрика. За солнцем шли синеногие барабанщицы, у которых от холода палочка на палочку не попадала, штук семь ирландских волкодавов и один ирландский же терьер. Волкодавы мёрзли и жались к ногам своих хозяев. Случись им нужда задавить кролика — и тот бы отделался лёгким ирландским испугом. За ними ехал грузовик с бутафорской пивной, грузовик с адептами Святого Толкиена, которые размахивали мечами и издавали боевые кричалки и даже сморкалки, грузовик с волынщиком, грузовик… не помню с кем, а уже за этим грузовиком шли разные оркестры. Милицейский оркестр исполнял «Катюшу», военный оркестр наяривал «Нам разум дал стальные руки-крюкикрылья», а ещё один оркестр — «Прощание ирландки славянки», окончательно превращая, как сказал классик, «похороны в ирландские поминки». Было весело.

А будь я московским мэром или даже президентом, я бы каждый год в их ирландский праздник отсылал бы в Дублин подарки. Мы за «Вечерний звон» перед Ирландией в неоплатном долгу. А вовсе не за «Гиннес», за который мы, что ни выходной, то и расплачиваемся, расплачиваемся…

* * *

На шоссе Пессимистов Экклезиастов Энтузиастов, рядом с моей конторой, разрыли тротуар и вдруг нашли теплотрассу. Теплотрасса шла себе мимо и шла, никого не трогала. И никому от неё не было ни холодно, ни жарко. И вдруг её нашли. Трубы там оказались такой ветхости, будто в последний раз им делали ремонт при Иване Васильевиче. Сослуживец мне говорил, что сам не видел, как из лужи на дне котлована вытащили два пустых штофа мутно-зелёного стекла из-под горькой настойки «Опричная», три истлевших бухарских халата, оставшихся от тогдашних дворников-таджиков, и стрелецкий кафтан, из дырявого кармана которого сыпались полушки да пятаки. Вообще я заметил, что по весне работники теплосетей лихорадочно зарываются в землю. Наверное, они там, в лужах на дне этих ям, откладывают яйца или личинки… а зимой, когда прорвётся горячая вода, лезут откапывать вылупившихся сантехников, слесарей и сварщиков.

* * *

Холодно. С одной стороны весна, а с трех других еще зима зимой. У стенки подземного перехода на корточках сидят два бомжа — мужчина и женщина с лицами цвета как закалялась сталь. Мужчина курит и внимательно рассматривает заплеванный бетонный пол.

Женщина тянет к прохожим красную, гусиную от холода руку с горсткой мелочи и громко причитает на весь переход: «Господи, мне для полного счастья только твоих блядок не хватало! Господи…»

* * *

Поздней весной, когда зацветают акации и яблони возле объединения «Агат», когда нежно зеленеют липы и тополя рядом с огромным зданием таможенного комитета, когда газоны усеивают неистребимые одуванчики, когда небо голубеет так по-детски и так наивно — кажется, что и само Шоссе Энтузиастов на какое-то время приобретает человеческий облик. И мечтается, что в таможне работают не хапуги и взяточники, а Верещагины, которым за державу обидно, что объединение «Агат» занимается не… и все в лунную пыль от Урала до Гибралтара, а изготовлением женских украшений из агатов и других поделочных камней. Но… все это ненадолго. Акации и яблони быстро отцветают, одуванчики безжалостно скашивают газонокосилками, листва на липах и тополях покрывается черной пылью и копотью, и в таможенном комитете все возвращается на свои порочные круги…

* * *

Еще всё только просыпается, еще продирает глаза, еще поле покрыто нечесаными лохмами прошлогодней травы, еще в лужах валяются оттаявшие серые лоскутья прошлогодних облаков, еще в темном овраге полумертвый сугроб высунул почерневший язык и дышит из последних сил, еще божьи коровки, улетевшие в конце осени на небо, только собираются вернуться, только пекут черный и белый хлеб, который нам обещали, внимательно следя, чтобы он не подгорел, еще лягушка пинает лапкой своего дрыхнущего без задних ног супруга и говорит ему: «Я хочу, чтобы этой весной у нас родились восемьсот мальчиков и семьсот девочек», а это бесчувственное бревно поворачивается на другой бок и храпит пуще прежнего, еще дождевой червяк кряхтит и вылезает из земли навстречу голодному как зверь грачу, шепча про себя: «Уже ползу, ползу! И незачем так громко каркать!», еще… но уже лихорадочно машут в разные стороны сверкающими крыльями пьяные от апрельского ветра бабочки, уже безотрывно смотрят на них, пуская радужные слюни… А вот команды смотреть не было. Была команда купить батон белого и полбуханки черного, три кило картошки, кило лука и быстро домой. Еще суп варить на неделю, еще пылесосить, еще пыль вытирать и мыть полы, еще с сыном физику учить — последний раз у ребенка в школе ты был, когда забирал его из детского сада… С балкона посмотришь. Через решетку все видно. Да глаза-то не таращи так! У нас восьмой этаж: выпадут — не поймаешь!

* * *

Утром рано на работу иду, а вокруг весна, тепло, воробьи чирикают взахлеб, ноги у девушек такие длинные, что редкая птица не раскроет клюв от восхищения. Короче говоря — ничего не радует. Только бы домой вернуться, броситься на неубранную постель, уснуть и видеть сны о весне, воробьях и длинных девичьих ногах…

Рядом со мной идет молодая пара. Она — высокая, красивая, статная, даже могучая, с толстой косой до пояса. Такая не то что коня, а и ферзя на полном скаку остановит. Как в сказке говорится — бежит — земля дрожит. Мужик Конь под ней пал — полдня лежит. Конь Мужик, кстати, у нее маленький — на голову ниже. Само собой, тщедушный и в очках. Ну это как раз понятно. Теперь такое время — мужик или вовсе не родится, или бабой родится, или уж родится мужиком, но больно мелким и завалящим. У кого ноги кривоваты, у кого шея былинкой, а у кого, смотришь — энурез диатез еще и к сорока годам не прошел. А тех, которые уродились — жены по домам прячут. Сами за них работают, сами пиво пьют с друзьями, сами по мужикам шляются. Так только — чтоб совсем не закис, разрешат ему сбегать мусор выбросить. Да и то — в темное время суток.

Но этот хоть и ростом не вышел, зато жизнерадостный. То чуть обгонит даму свою, то вернется к ней, то сзади обойдет — просто юла. И улыбается, точно ребенок. Подходим мы к метро. Тут я замешкался, докуривая сигарету, а пара прощаться стала. Притягивает она его к себе, курточку на нем одергивает, потом немного от себя отстраняет, оглядывает по-хозяйски и говорит с нежностью в голосе:

— Ну… заебись.

Нагнулась, поцеловала и легонько ко входу в метро подтолкнула. Он и пошел своими ножками.

Я докуривал и думал — правда ведь… того. Как он с работы придет — так его ужином накормят и… того.

* * *

В Москве настоящая весна. На остановках в метро на каждую выходящую из вагона красивую девушку приходится по две входящих, не менее красивых. Ещё две недели назад это соотношение было один к одному. Не говоря уже о каком-нибудь феврале, когда входили и выходили только закутанные в шубы и платки существа черт знает какого пола или милиционеры. И ведь речь идёт о скромной Серпуховско-Тимирязевской линии, которая и на карте-то обозначена серым цветом. А если взять Кольцевую? А станции внутри Кольцевой? И все эти крылышки, и разноцветные пёрышки, и даже перламутровый педикюр, до сей поры скрытый, и бретельки на честном слове, на одном только суффиксе этого слова, и сверкающая пыльца вокруг глаз, и сами глаза, и губы, на которые смотришь, не в силах оторваться, и кусаешь, кусаешь свои…

* * *

На «Войковской» в вагон ввалился рыбак. Во всей своей рыбацкой сбруе. В многодневной щетине, в резиновых сапогах, доходивших ему до подбородка, с огромным штопором коловоротом на плече, ящиком для пустых бутылок снастей. На измождённом рыбалкой лице у него можно было прочитать буквально по складам все события этой удивительной ночи с седьмого марта на четырнадцатое. Одним словом — рыбак, каких много. Других я и не видал никогда. Стоило ли о нём рассказывать? Не стоило, конечно, если бы он в свободной руке не держал огромный букет мучительно белых роз. Что же такое надо было не поймать, чтобы возвращаться домой с букетом? А может, он и поймал, но оказалось…