Жорж Санд - Прекрасные господа из Буа-Доре

• Название: Прекрасные господа из Буа-Доре
• Автор: Жорж Санд
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1995
• ISBN: 5-5029-070-2

Жорж Санд (настоящее имя Аврора Дюпен, по мужу Дюдеван, годы жизни 1804–1876) — классик французской литературы XIX века. Она автор широко известных романов «Индиана», «Мопра», «Консуэло», «Грех господина Антуана».

Предлагаемая книга повествует о жизни дворянства Франции рубежа XVI–XVII веков.

---

Вот прекрасные деревья, черными колыбелями склоненные над бледно-золотыми лугами, радостными, как весной, покрытыми розовыми осенними цветами; на гордого лебедя, на парящих в небе перелетных птиц.

Все это музыка, что я тебе пою, это юность, чистота, надежда, дружба, счастье.

Не слушай чужой, непонятный тебе голос. Он нежен, но лжив. Он потушит солнце у тебя над головой и осушит ручьи под ногами, загубит цветы и подрежет крылья поднебесным птицам; вокруг тебя будут царить мрак, холод, страх и смерть; источник божественной гармонии, о которой я тебе пою, навеки иссякнет».

Лориана больше не видела д'Альвимара. Погруженная в свои мечты, она не видела и Люсилио. Она перенеслась в прошлое и, вспомнив Шарлотту д'Альбре, сказала себе:

«Нет, нет, никогда я не прислушаюсь к голосу демона!»

— Друг, — обратилась она к волынщику, когда тот закончил мелодию, — твоя игра доставила мне большое удовольствие, спасибо тебе. У меня нет ничего, чтобы отблагодарить тебя за чудные мечты, что навевает твоя музыка; поэтому прошу тебя принять эти нежные фиалки, символ твоей скромности.

Она отказалась подарить фиалки д'Альвимару и у него на глазах отдала их музыканту.

Д'Альвимар торжествующе улыбнулся, сочтя этот вызов более дразнящим, чем признание. Но Лориана ни о чем подобном и не помышляла; прикалывая фиалки к шляпе волынщика, она прошептала:

— Мэтр Жовлен, я прошу вас, будьте мне как отец, и не уходите, пока я сама не скажу.

Благодаря острой итальянской проницательности, Люсилио сразу обо всем догадался.

«Да, да, я понял, — отвечал его выразительный взгляд, — положитесь на меня!»

Он уселся на толстые корни старого тиса на довольно почтительном расстоянии от них, как слуга, ожидающий приказаний, но в то же время достаточно близко, чтобы от него не ускользнуло хоть одно слово д'Альвимара.

Д'Альвимар все понял. Его боятся, ну что ж, тем лучше! Питая к музыканту высокомерное презрение, он, не задумываясь, возобновил свои ухаживания на глазах у него, как если бы тот был пустым местом.

Но его опасный магнетизм утратил свою силу.

Лориане казалось, что молчаливое присутствие честного человека, такого, как Люсилио, служит противоядием. Ей было стыдно показаться ему тщеславной и пустой. Под его взглядом она чувствовала себя в безопасности. Увидев, что испанец все сильнее обижается и раздражается, она приготовилась защищаться.

Д'Альвимар попросил, чтобы она отослала этого несчастного, при этом достаточно громко, чтобы тот услышал.

Лориана твердо отказалась, заявив, что хочет еще послушать музыку.

Люсилио сразу же взялся за инструмент.

Д'Альвимар достал из камзола остро наточенный испанский нож и, вынув его из ножен, принялся им поигрывать, будто бы просто так; то он собирался что-то вырезать на коре дерева, то кидал его перед собой, словно демонстрируя свою ловкость.

Лориана не поняла этой угрозы.

Люсилио сохранял неподвижность, хотя был слишком итальянцем, чтобы не знать холодную ярость испанцев, и догадывался, куда, будто бы случайно, может вонзиться блестящее лезвие стилета.

При любых других обстоятельствах его беспокоила бы судьба инструмента, в который, как казалось, д'Альвимар целится, чтобы продырявить. Но ведь Люсилио выполнял волю Лорианы, сражался за ее невинность, как Орфей своей победоносной лирой за свою любовь. Он храбро заиграл одну из записанных им накануне мавританских мелодий.

Д'Альвимар счел его поведение вызывающим, и тлевший в его груди очаг горечи снова жарко запылал.

Он был весьма ловок в метании ножа и, желая напугать неуместного свидетеля, принялся кидать нож рядом с ним; сверкающее лезвие пролетало все ближе и ближе от музыканта, но тот продолжал наигрывать нежную и жалобную мелодию. Отошедшая на несколько шагов Лориана стояла к ним спиной и не видела этой жестокой сцены.

«Меня не испугали пытки и угроза смерти, — сказал себе Джиовеллино, — не побоюсь их и теперь; я не доставлю испанцу радости увидеть меня побледневшим от страха».

Отвернувшись, он продолжал играть так сосредоточенно и совершенно, как если бы спокойно сидел за столом Буа-Доре.

Д'Альвимар прохаживался взад-вперед, время от времени останавливаясь перед музыкантом и целясь в него, всем видом показывая, что испытывает искушение кинуть в него нож. Под действием странных чар, что служат нам наказанием за дурные шутки, он и в самом деле начал испытывать этот чудовищный соблазн.

Он покрылся холодным потом, в глазах потемнело.

Люсилио чувствовал больше, чем видел глазами, но предпочитал рисковать жизнью, чем хоть на секунду показать страх врагу своей родины и хулителю человеческого достоинства.

Глава двадцатая

Во время этой ужасной сцены буквально в двух шагах от Лорианы находился еще один странный свидетель — молодой волк, выращенный на псарне, который перенял привычки и повадки собаки, но не ее инстинкты и нрав. Он охотно ласкался ко всем, но ни к кому не был привязан.

Лежа у ног Люсилио, он с беспокойством наблюдал за жестокой игрой испанца, и когда кинжал раза два или три упал рядом с ним, он поднялся и укрылся за деревом, не беспокоясь ни о чем другом кроме, как о собственной безопасности.

Однако поскольку игра продолжалась, зверь, который начал чувствовать свои зубы, много раз показывал их молча и, полагая, что на него нападают, в первый раз в жизни испытал инстинкт ненависти к человеку.

С горящими глазами, напряженными подколенными суставами, ощетинившимся и дрожащим позвоночником он укрылся от д'Альвимара за огромным стволом тиса, где выжидал подходящий момент, и откуда он вдруг бросился, чтобы схватить его за горло.

И он сделал бы это, если не задушив, то по крайней мере ранив, если бы не был сильно отброшен ударом ноги Люсилио.

Внезапно прерванное пение и жалобный звук, который издал мюзет, отброшенный артистом, заставил Лориану обернуться.

Не поняв того, что произошло, она лишь увидела д'Альвимара, который вне себя от гнева вспарывал ножом брюхо зверю.

Он совершал этот акт расправы со всем жаром мести. Можно было легко видеть на его бледном лице и в его налитых кровью глазах таинственную и глубокую радость, которую он испытывал, имея возможность убивать.

Он трижды вонзил нож в трепещущие внутренности, и при виде крови его рот исказился столь сладострастным образом, что Лориана, вся дрожа, схватила обеими руками руку Люсилио, говоря ему тихим голосом:

— Смотрите, смотрите! Чезаре Борджа! Вылитый!

Люсилио, который неоднократно видел в Риме портрет, написанный Рафаэлем, и сам еще более почувствовал это сходство, сделал знак головой, что он этим был сильно поражен.

— В чем дело, сударь? — спросила взволнованная Лориана торжествующего испанца. — Вы вообразили себе, что находитесь в центре леса, и полагаете, что мне будет приятно, когда вы поднесете мне голову или лапы зверя, которого я кормила из своих рук и только что ласкала перед вами? Фи! Вы понятия не имеете о соблюдении приличий, и с этим окровавленным резаком вы похожи скорее на живодера, чем на дворянина!

Лориана была в гневе, она не испытывала больше ничего, кроме отвращения к этому чужестранцу.

Он, словно очнувшись ото сна, просил прощения, говоря, что это волк хотел его сожрать, что это была плохая компания в доме и что он счастлив, что имел возможность освободить мадам от инцидента, который мог бы произойти и с ней.

— Так он набросился на вас? — спросила она, глядя на Люсилио, который утвердительно кивнул головой. — И куда же он вас укусил? — продолжала она. — Где же рана?

И поскольку д'Альвимар не был поранен, она возмутилась страхом, который он испытал перед животным еще таким молодым и столь малоопытным.

— Слово страх не совсем точное, — ответил он с некоторым проявлением ярости, — я не думаю, что его можно адресовать тому, у кого еще в руке орудие убийства.

— И вы еще так гордитесь, что убили этого волчонка! Если бы это сделал ребенок, ему было бы простительно, но вовсе не мужчине, которому достаточно было ударить хлыстом, чтобы избавиться от него. Я говорю вам, сударь, что вы ужасно испугались и что это мания тех, кто любит проливать кровь.

— Я вижу, — сказал д'Альвимар, внезапно удрученный, — что я навлек на себя вашу немилость, и я нахожу в этом, как и в остальном, результат моей злой участи. Она столь упряма, что порой у меня возникает мысль уступить ей победу в битве, где я не нахожу ничего, кроме потерь и огорчения.

Было немало правдивого в том, что только что сказал д'Альвимар, и поскольку после того, как он машинально вытер свой кинжал, он, казалось, колеблется, класть ли его в ножны, Лориана, пораженная мрачным выражением его взгляда, поверила, что он немного безумен вследствие какого-либо большого несчастья, и приготовилась быть следующей жертвой.