Андрей Кокоулин - Будем жить

• Название: Будем жить
• Автор: Андрей Кокоулин
• Жанр: Научная Фантастика

---

Скафандр белый, с блистерными вставками, а картриджи оранжевые.

Когда мы идем обратно, я замечаю короткий всполох, облизавший края пробоины. Я что-то думаю, что-то думаю, Карпинский ме…

"Муравей" вплавляет магнит над люком и цепляет на него уже заряженный скафандр.

У него нет военной подпрограммы, он хоть и универсальный, но готовился, в основном, для исследовательских, поисково-спасательных и ремонтных работ. Плюс приоритеты.

Поэтому когда в пробоину заползает толстая, черная двухметровая "колбаса", вся в шестигранных чешуйках, он не видит в ней опасности.

А потом становится поздно.

Я не знаю, чем в него выстрелила "колбаса". Чем она в нас выстрелила. Но это снова похоже на смерть. На третью, наверное, по счету.

Мозг у "Муравья" вырубается начисто.

Он хлопается на брюхо, разбросав лапы в стороны. Плоская голова выворачивается, упирая лобовой окуляр в крановую балку. Левый манипулятор в остаточном электрическом спазме скребет настил палубы.

Меня трясет, меня раздергивает на ощущения и сны, кажется, свет звезд проносится сквозь меня, бомбардируя фотонами.

Как светло!

Прежде, чем отключиться, я замечаю будто бы в любопытстве изогнувшуюся надо мной "колбасу". Она посверкивает чешуйками.

Тварь…

Нет меня, нет меня, нет меня.

Сознание возвращается вместе с тенями, медленно бредущими мимо к трюму. Тени черны, но поблескивают крапинами.

Карпинский ме… Отставить!

Память, как саморазворачивающийся архив, обрушивается на меня. Эвакуация, прыжок, "Муравей", Рылов, карантин.

"Колбаса"!

Нас подбили таэтвали, и теперь они здесь, на корабле!

Так. Мне плохо, мне больно, но границ уже нет. Я могу мыслить связно, а не убогими повторяющимися обрывками. Связ-но.

Мозг "Муравья" девственно чист. Сенсоры молчат.

А я? Я же жив. Каким образом? Система, это оператор. Есть кто-нибудь? Ответьте оператору. Я — Бессонов.

Глухо.

Усилием воли я давлю приступ паники. План действий, план действий… Мантра повторения позволяет сконцентрироваться.

План. По пунктам.

Анализ обстановки: критическая. Таэтвали на палубе. Что им нужно? Мы друг друга совсем не знаем. Их космос и наш почти не соприкасаются.

Крупных конфликтов у нас не было, хотя корабли и зонды в нейтральных секторах пропадали. Около двух десятков, насколько я помню.

Но по нам-то…

Стоп. По нам грамотно влупили. Челнок наш они еще на планете изучили, мы же под их кляксами и монтировались, подкараулили у точки выхода из прыжка, совершенно типовой, часто используемой, с разбросом в десять тысяч километров — и, пожалуйста, эвакотранспорт пропал без вести.

Забавно.

Получается, все из-за челнока? Или из-за того, что в челноке?

Ах, идиот!

Мне хочется постучать кулаком себе по лбу. Жалко, не могу. Дети, идиот, дети. Триста без малого человек. Материал для изучения. Игрушки для опытов.

Взрослые им, видимо, не нужны, раз нас…

Ладно, обрываю я мысль, с этим ясно. Дети. Что я могу? Могу ли я хоть что-то, запертый в мертвом "Муравье"?

Посмотреть бы на уродов визуально.

Крановая балка в окуляре раздражает. Свет вспыхивает и гаснет. Затем мне кажется, что в свете начинают присутствовать тревожные нотки трюмного аварийного.

Сволочи. Добрались.

Спокойно, Бессонов, спокойно. План. Возможности. Есть ли хоть какие-то?

Я изучаю "Муравья", я нахожу какие-то отголоски системы, ее эхо, бесполезные крупицы команд, мусор и ошметки, я бьюсь с вводом-выводом, я пытаюсь восстановить самые простые понятийные связи, самый функционал, но скоро понимаю — не получится.

Быстро — не получится. Если вообще не.

Но как-то же выходило управлять! Пусть на интуитиве, пусть подпрограммы подхватывали и преобразовывали…

Зараза!

"Муравей", миленький, шепчу я, а давай мы пошевелимся, давай мы голову нашу, плоскую, неразумную, в сторону створа повернем. Ну же!

Я напрягаюсь, как напрягался, втаскивая на борт ящики с оборудованием. С одной стороны я, с другой — Фукуока. Девяносто килограмм ящик.

И — раз!

Где-то что-то в "Муравье" тоненько взвизгивает.

Я везде, я всюду, я жилы и провода, я ток и топливные реакции. Я же могу! Я — человек, пусть мертвый, пусть, но чтобы сдаваться?

Система — ок, внушаю себе я, движители — ок, корпус — ок, сенсоры…

Я делаю несколько безрезультатных попыток. "Муравей" почти не отзывается, за исключением шевелений сервоприводов, окуляр все также смотрит вверх.

Сволочи! Гады!

Хорошо, думаю я, пойдем по-другому. Я — "Муравей". У меня восемь лап и два манипулятора, пластисталевое брюхо и полиуглеродное все остальное.

Я — не человек.

Я пытаюсь ощутить себя многоногим, приземистым механическим насекомым, я отбрасываю всю муть, вроде памяти, человеческих привычек, вообще всего человеческого. Я сосредотачиваюсь на том, чем я хочу быть.

Давай же, родной, говорю я себе. Ты можешь! У тебя нет другого выхода! Давай! — ору я.

И неожиданно поворачиваю голову. Ненамного, но поворачиваю. Зрение смещается с балки чуть дальше, захватывая красноту аварийных фонарей.

Очень, очень хорошо. Видишь?

А еще чуть-чуть? Ну-ка! Можно ведь! И отщелкиваются позвонки шеи.

Я чувствую, как она затекла. Тьфу, человеческое. Нет этого. Трутся сочленения, напряжение подается на искусственные мышцы, нагреваются волокна. Ходят под пластисталью оживляющие разряды, дергается лапа. Какая? Левая задняя.

Еще бы сенсоры, хотя бы тепловизор…

Я не успеваю подумать об этом, как видимая окуляром картинка меняет цвета с обычных на темно-синие. Холодно, нет тепла. Только сквозь стенку медотсека проступает бледно-желтое, похожее на сидящего человека пятно.

Рылов.

Вспышки света слепят. Применяю фильтры. Где-то внутри разгорается радость, приглушенная, рабочая, от послушных тебе частей и механизмов.

Встать или подождать?

Выбирать мне не приходится — из зева отомкнутого трюма выступают облитые аварийным красным фигуры. Первой сантиметрах в сорока над палубой плывет "колбаса", я фиксирую закрепленную на ней криостазисную ячейку. За "колбасой", видимо, контролируя ее, неуклюже переступают таэтвали в чешуйчатых скафандрах — трехлапые, похожие на плохо подстриженные кусты с обрубками корней.

Секунду я размышляю, остался ли кто-то в трюме.

А потом "колбаса" оказывается в пределах досягаемости.

Я не встаю, нет.

Я с натугой завожу манипулятор под тварь, наверное, такую же искусственную, как и я, и включаю резак.

Нашего ребенка тебе, да?

"Колбаса" успевает проплыть еще полметра, прежде чем из нее начинает валиться какой-то порошок, какие-то черные иглы, сцепленные друг с другом, металлические ленты и шарики замерзшей жидкости.

Она режется легче, чем титанопласт.

Отскакивают в палубу шестигранники. Из разреза тянется, застывая, зеленеющая смола. Пропоротая "Колбаса" плюхается на заднюю часть, чуть не придавив мой манипулятор.

Ага!

Я поднимаюсь из мертвых. Из таэтвалей в меня бьют лазерные пучки, но я быстр, я проворен, я все-таки "Муравей".

Переборка, потолок, присесть за балкой.

Кажется, в стенку медотсека, ничего не понимая, стучит Рылов.

Свет, тьма, свет, тьма, длинные тени, настороженно качающиеся в разные стороны.

Я справа, перебегаю, о, восемь моих быстрых лап! Я жив! Голова прижата, магнитные захваты — раз-два. Прыжок, мягкое касание настила.

Первого таэтваля я утаскиваю к пробоине и, проколов лапами, выкидываю наружу — лети. Второй убегает в трюм, и мы долго прячемся друг от друга в зловещем аварийном свете.

Детей вам, да?

Я нечеловечески холоден и зол. И я поздно засекаю третьего. Он прячется за штабелем подготовленных к отправке ячеек, куст кустом, сволочь, и стреляет в меня, когда я скрытно подползаю ко второму.

Луч играючи отсекает мне две задние лапы и прожигает дыру в корпусе. Было восемь, стало шесть, корпус — ёк. Ну-ну.

Я кручусь, уходя из зоны поражения, скрываюсь и жду, контролируя створ. Попутно освобождаю от держателей один из резервных фризеров.

Таэтвали выжидают.

Интересно, вызвали они подмогу или нет?

Я кидаю в их сторону фризер и, вскрыв контур, узкой технической шахтой шуршу к ним в тыл. Взрыв чуть подправленного фризера рассыпает кристаллы льда по всему трюму. Осколки баллона вонзаются в стены. Я рискую детьми, я понимаю, но это необходимый риск.

Таэтваля, который меня ранил, я застаю врасплох.

Я ловлю поганый куст, прижимаю его к себе, и именно он принимает на себя испуганный луч последнего оставшегося из абордажной команды.

Дальше мне почему-то не страшно.

Мне срезают манипулятор, прижигают голову справа, но я ковыляю к мертвецу, который еще не знает, что он мертвец, как сама смерть.

Смерть сегодня шестилапа, да.