Николай Чебаевский - Страшная Мария

• Название: Страшная Мария
• Автор: Николай Чебаевский
• Издательство: Алтайское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1977

Историческая повесть алтайского писателя Н.Н. Чебаевского посвящена судьбе бесстрашной партизанской разведчицы М.Ф. Чижовой, ставшей грозой для колчаковцев в годы гражданской войны на Алтае.

Повесть написана в 1968–1970 гг.

---

Семка теперь целыми зимами жил в волостном селе у родни, потому что школа была там. Появлялся он дома лишь в каникулы, но в деревне было куда веселее, чем дома на хуторе, и Семка с утра до вечера пропадал в Сарбинке с ребятами. Летом же отец часто забирал его с собой на сенокос, на пашню, на базар. Видимо, исподволь приучал хозяйствовать, растил себе наследника. Старший сын не оправдал его надежд. Был жаден, но не сметлив. А младший казался слишком добрым, не глянулась отцу щедрость, с которой он делился всем с Марькой. Зато Семка что надо: хитер, как бесенок, ловок и не любил выпускать из рук то, что ему попадало.

В общем, в доме хуторянина была у Марьки только одна близкая душа — Лешка.

Несколько лет прожила Марька в няньках. И хотя год от году жить становилось тяжелее, все больше наваливалось работы на плечи (хозяева заставляли теперь и полы мыть, и стирать, и печи топить, и за скотом ходить), да деться было некуда. Отец болел, матери приходилось туго. Не только Марька, но и остальные сестры жили теперь по нянькам, а брат батрачил у богатеев.

Все страшнее делалась Авдотья. В вечной полутьме за печью она иссыхала телом, лицо ее стало землистым, вроде даже плесенью начало подергиваться. Из-за печки постоянно несло смрадом. Хозяйка уже не соображала, когда надо было попросить горшок, то и дело приходилось убирать из-под нее.

Непонятно было, в чем душа у нее держалась. И непостижимость эта выводила из себя Фроську.

— Когда только господь избавит от такой пропастины! — заламывала она руки.

— Наказаньем вечным жить для тебя буду, — бормотала старуха мстительно. — Господь карает блудницу.

Тогда Фроська вскидывалась:

— Сатанинское, а не божье это наказание, вонючка поганая! И тебе, тебе, а не мне! Я-то захочу — плюну да разотру, уеду на мельницу к Степке. За пять верст вонь туда не донесет.

Однако никуда не уезжала. Срывала зло на Марьке, лупила ее, заставляла выволакивать, убирать, стирать все из-под старухи — летом в телятнике, а зимой в предбаннике — подальше от избы.

Но всему приходит конец. Авдотья все же умерла. Марьку назавтра же после похорон Фроська вытурила из дому.

— Уматывай живо, чтоб духу твоего не было! Тоже вся провоняла мертвечиной.

Борщов, впрочем, Марьку окончательно не рассчитал. Он затеял еще одно прибыльное дело в хозяйстве: откорм свиней. Посадил Марьку на старую, уже малопригодную к работе кобыленку и послал свинопасом.

— Доглядай, чтоб свиньи по согре не разбрелись да в гиблое место к озеру не ушли, — и вся твоя забота. Буланая, знамо, не из скакунов, зато не растрясет. Свинью шугнуть при случае пособит — боле от нее резвости не требуется.

Пастух в сибирском селе — человек далеко не последний. Свинопас — совсем другое дело. Свиней крестьяне округи держали в хозяйствах мало: одну — две для собственного потребления. Свиное стадо для оборота впервые завел Борщов. И Марька оказалась первым свинопасом на деревне. И потому, что свинью исстари считают «грязной» скотиной, деревенские ребята стали выказывать Марьке всяческое презрение. Идут мимо на рыбалку или за ягодой — уже издали кричат:

— Кобыла — лягучая, свинья — кусучая, Марька — вонючая!

Такие насмешки сыпались ежедневно. Спасаясь от них, Марька подхлестывала кобыленку, скрывалась в кустах.

Не удивительно, что сделалась она угрюмо-замкнутой, чуралась людей.

— Со свиньями жить лучше, чем с такими злюками, — повторяла Марька себе в утешение слова отца, сказанные им после перевода ее в свинопаски. Отец имел в виду, конечно, семью Борщовых. Но Марька относила теперь это и к своим сверстникам и ко всем почти мужикам и бабам деревни.

Взаимное отчуждение резко усилилось, когда по деревне пронесся слух, будто угрюмая свинопаска — колдунья. Родился этот вымысел не без основания, хотя повод был самый смешной и ничуть не загадочный.

Кроме пастьбы свиней, в обязанности Марьки входило также следить за воротами поскотины, чтоб не оставил кто из проезжающих открытыми и скот не забрел на поля. Возле ворот стояла крохотная, вдвое меньше бани, с одним подслеповатым оконцем землянка. В ней спасалась Марька от непогоды. И если ехал кто побогаче, открывала и закрывала ворота. За услугу никогда ничего не просила, не протягивала руку. Но если проезжающий кидал ей копейку, иногда и две, то поднимала и прибирала на серьги — давнюю свою мечту. Шел девчонке уже четырнадцатый, и хотя чуралась она людей, однако частенько воображала, как явится однажды в деревню принаряженной не хуже других.

Как-то вечером, когда загнала уже свиней в пригон и закрывалась в своей землянухе на засов, Марька услышала страдальческие звуки: не то стон раздавался, не то приглушенные рыдания.

Ночами открывать землянуху девчонка боялась. Украсть тут, ясно, было нечего, но вдруг ворвется какой охальник. Обычно с Марькой ночевал дед Петрован, дальний родственник Матвея Борщова. При нем имелась старая шомполка — обороняться от волков, если начнут рыскать вблизи пригона. Но дед больше недели уже не являлся, заболел. И хотя шомполка осталась у Марьки и стреляла она из нее куда ловчее деда, все равно девчонке сделалось страшно.

Кто там стонет у ворот? Никто вроде не подъезжал, ни всхрапа конского, ни скрипа телеги не было слышно.

В оконце Марька смутно разглядела темную фигуру в светлом платке. Похоже, баба. Зачем она очутилась здесь одна поздним вечером? А если какое несчастье?

Вооружившись на случай чего шомполкой, Марька открыла засов, разглядела: у ворот и в самом деле — баба. Ухватилась за перекладины, почти висит и стонет, подвывает.

— Кто это?

— Ой, милушка!.. Ой, помоги, сердешная!.. — раздался в ответ вопль.

Цыганка! Сразу слыхать по говору. Марька опешила. О цыганах она наслышалась много худого. Но если человек просит помощи — как отказать? Она подхватила женщину под мышки, повела к землянке. На всякий случай спросила еще:

— Ты одна-то почему здесь?

— Ох, одна-одинешенька! — простонала цыганка, не разъясняя почему, но как бы подтверждая, что опасаться ее нечего.

Кое-как Марька затащила цыганку в землянуху, уложила на топчан деда Петрована. Вскоре раздался крик новорожденного.

Всю ночь Марька не спала. Топила печурку, грела в ведре воду, помогала цыганке обмыть, запеленать ребенка, привести в порядок себя.

Под утро, немного оправившись, цыганка рассказала, что она скрылась из табора от мужа, который ревновал ее, угрожал убить ее и ребенка, если тот окажется непохожим на него.

— Вай, больно горячий мужик! Самого махонького — разве поймешь, на кого он походит?.. Убьет, потом жалеть будет, да не вернешь. Вот и убегла, милушка. Поутихнет мужик, вернусь, покажу — его сын! А пока приюти меня, голубонька ясная, чтоб никто не увидел, не услышал…

От пережитых ли волнений, по другой ли какой причине у цыганки исчезло молоко. Для Марьки не составляло труда съездить в деревню, но дома корова не доилась, ходила между молоком. Выход был единственный. Днем пастух распускал коров по воле, сгуртовывая только под вечер, когда предстояло гнать стадо в деревню. Зачастую коровы паслись вместе со свиньями. Марька подглядела спокойную буренку и стала ее понемногу поддаивать. Вряд ли, мол, заметят хозяева, если немного сбавится удой.

Однако Марька ошиблась. Корова принадлежала духовнику староверов Куприянову. Старуха его разливала каждый удой по глиняным горшочкам и, естественно, сразу недосчиталась одной криночки. Раз недосчиталась — ладно, случай. Второй — тоже. Но потом…

— Евдоким. А Евдокимушка, — сказала она Куприянову. — Корову-то, сдаётся, кто-то поддаивает.

— Окстись ты, Степанидушка.

— Я уж сколь разов окстилась — все едино молока нету прежнего. И не криночки мне жалко, а сдаивают, значит не зря.

— Какая корысть-то?

— Корысти мало. Злой кто-то на нас.

— Злой?! Да кто бы это?

— Никак порчу напускают.

Тут обеспокоился и старик. Поклявшись проучить охальников, он отправился в поскотину, стал, таясь в кустах, наблюдать за своей буренкой. И в первый же день заметил, как Марька с кувшином подсела под корову.

Не обратил он внимания на пустяк. Следом за Марькой брел в густой траве поросенок. Со скуки, чтоб как-то скрасить свое вечное одиночество, Марька обучила поросенка, как собачонку, таскать поноску, скакать через веревочку, бегать с ней наперегонки. Поросенок стал таким ручным, так привязался к Марьке, что не отставал от нее ни на шаг. Даже если она купалась в речке, он тоже плавал возле нее. Когда Марька подсела к корове, поросенок улегся в траву позади нее.

Старовер подкрадывался с великими предосторожностями, так, чтоб девчонка не заметила его из-за коровы. Ему удалось подобраться почти вплотную. Уже приготовился к последнему броску. Но в этот миг Марька увидела под брюхом коровы босые мужские ноги. Она стремительно шмыгнула за куст.