Константин Писаренко - Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона

• Название: Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона
• Автор: Константин Писаренко
• Издательство: Вече
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-4444-0531-4

Кто такие «боголюбцы», или «ревнители благочестия»? Как они оказались возле царя Алексея Михайловича? Какую роль в этой партии играл игумен Никон и почему именно он стал патриархом всея Руси в 1652 г.? Чем ему обязана Россия и за что вправе осуждать его? По чьей вине возник религиозный раскол? И, наконец, кто и как, исправив политические ошибки Никона, спас московское государство от большой беды, хотя и не смог уберечь от трагедии церковного размежевания? На эти и другие вопросы, опираясь на анализ имеющейся на данный момент документальной базы в различных публикациях и исследованиях, с привлечением при необходимости и архивных материалов, постарался ответить автор предлагаемой на суд читателя книги.

---

Да, точных сведений о причастности Александра Булатникова к избранию до 31 августа (10 сентября) 1642 г. Никона игуменом Кожеозерского монастыря нет (его вклад в этом чине в казну обители деньгами и вещами на сумму сорок пять рублей датирован 7150 г.). Однако какая из двух версий выглядит правдоподобней? О признании братьями достоинств чужака, едва вымолившего у них позволение «в той пустыни жити», предпочитавшего самоизоляцию общему столу?! Или об интриге влиятельной персоны, пожелавшей насолить недругу, первому претенденту на открывшуюся вакансию?!

Кстати, Иван Шушерин, биограф Никона, ни словом не обмолвился ни о Львове, ни о Булатникове, хотя факт покровительства последнего будущему патриарху подтверждает владельческая надпись на экземпляре «Евангелия», подаренном Никоном в 1661 г. Ново-Иерусалимской обители на Истре: «Евангелие старца Александра Булатникова». Книга эта напоминала о чем-то важном, раз опальный патриарх пожертвовал ее не кому-нибудь, а дорогой сердцу патриаршей резиденции. К тому же Никон — питомец Елеазара Анзерского, «человека» Булатникова. Это дополнительный аргумент в пользу вмешательства властного келаря в процесс избрания. Ведь ему ничего не стоило прислать на Онегу кого-то, кто внушил бы монахам соответствующую рекомендацию. Третья версия (историка СВ. Лобачева) о протекции Боголепа Львова и финансировании им денежно-вещевого вклада, внесенного Никоном в казну монастыря в качестве игумена, сомнительна, в первую очередь, из-за невероятности выдвижения Львовым в командиры, ему послушные, чужака, отшельника, практически «кота в мешке». Он рисковал нарваться на личность волевую. Каковой, между прочим, Никон, в результате, и оказался.

Нет, нереально, чтобы Боголеп, властный монастырский «строитель» (официальное звание Львова), так опростоволосился, что без какого-либо давления извне допустил на ключевой в обители пост того, кто ему подчиняться не собирался. Ссылка на царские грамоты, составленные в недрах Новгородской чети, структуры зависимой от Посольского приказа, теряет свой вес, если вспомнить, что Архангельская земля — территория той чети подведомственная, и все делопроизводство, касающееся края, оформлялось через нее. Увы, не к выгоде Львова митрополит Новгородский Аффоний хиротонисовал в 1642 или 1643 г. Никона игуменом Кожеозерского монастыря. И вряд ли радовала Боголепа деловая хватка «анзерского» хозяина, при котором обитель расцвела, разрослась и добилась от Михаила Федоровича новых привилегий (все-таки грамоты жаловал царь, кум Александра Булатникова, а не думные дьяки Федор Лихачев или Григорий Львов), увеличила рыбный промысел и соледобычу. Достижения соперника, конечно же, уязвляли самолюбие старца, утратившего контроль над братьями и монастырской казной.

И вдруг в феврале или марте 1646 г., уже от царя Алексея Михайловича, Львову пришел вызов в Москву. Догадывался он или нет, зачем понадобился властям предержащим, только покидать укромный, тихий уголок на Кожеозере и «желаемый… путь иночества» не хотелось. Оттого «строитель» и применил стандартный ход избавления от неудобного сослуживца: предложил сопернику уйти на повышение в Москву. То, что события развивались именно так, подтверждает такая запись во вкладной книге Кожеозерского монастыря на листе, зафиксировавшем пожертвования Г.В. Львова: «Да во 153-м году, что были занеты в кабалу денег сто рублев (а занял те денги игумен Никон, как был на Москве) и во 154-м, как был брат ево родной старец Боголеп Лвов на Москве, и те денги заемныя Григорей Васильевич дал вкладом в монастырь по себе и по своих родителех. А кабала, что была на игумена Никона, и он ту кабалу в тех заемных денгах выдал».

В 7153-м, то есть до 1 (11) сентября 1645 г. В 7154-м означает между 1(11) сентября 1645 и 1 (И) сентября 1646 г. Никон приезжал в Москву, скорее всего, еще при Михаиле Федоровиче и, судя по цитате, уехал из столицы должником братьев Львовых. Смысл происшедшего очевиден. Сто рублей — деньги великие, и Никон едва ли способен, не залезая в монастырскую кубышку, их наскребсти для отдачи в срок. Ему грозила кабала вплоть до холопства, а спасение сулило одно — взаимовыгодный обмен: он покинет монастырь; Львовы простят ему долг. Полагаю, Никон добровольно пошел на эту сделку, чтобы осуществить какой-то важный проект, на который денег не хватало. Однако с воцарецием Алексея Михайловича положение Львовых изменилось, и уже им понадобилась какая-то услуга со стороны Никона, за которую они аннулировали заем. Какая, легко понять, если вспомнить, что старец Боголеп уезжать с Кожеозера не хотел. Уехал другой, амбициозный ученик Елиазара, невольный «попутчик» Булатникова, с удовольствием воспользовавшийся «добротой» брата главы Посольского приказа. Похоже, в Москву они прибыли вместе, чтобы быстрее уладить дело{19}.

Эта рокировка удовлетворила всех. Львов-младший восстановил власть над Кожеозерским монастырем, продвигая на пост игумена лояльных «строителю» иноков. Львов-старший и Морозов приобрели не очень начитанного, зато энергичного, умного, самоотверженного аскета и подвижника — недостающее звено к теоретически подкованному Ванифатьеву. Недаром Никону мгновенно подыскали хорошую «работу» — архимандритство в Новоспасском монастыре, родовой усыпальнице Романовых. Но все-таки больше всего от сюрприза Боголепа Львова выиграла Россия…

* * *

В отличие от кружков Дионисия и Неронова кружок Ванифатьева создавался искусственно. Поэтому нас не должна удивлять его малочисленность — всего четыре или пять членов (Алексей Михайлович, Стефан Ванифатьев, Федор Ртищев, Никон, и, возможно, Анна Вельяминова, старшая сестра Ртищева). Историки до сих пор ищут «других лиц», в нем участвовавших. Ищут тщетно. Действительно, трудно поверить, что в Москве почти три года «ревнителями благочестия» являлись максимум пять человек. Однако знакомство с Никоном, похоже, побудило Морозова скорректировать планы и предпочесть количеству качество.

Что имеется в виду? Обнаружение первым министром страшного антагонизма между двумя концепциями нравственного перевоспитания народа. Первая опиралась на опыт прошлого, вторая — настоящего. Если Ванифатьев видел идеал в сплоченности существовавших за границей малороссийских и греческих братств, сформировавшихся вокруг монастырей, то Никон — в русском духовном единстве периода борьбы с Золотой ордой и крушения альма-матер православия — Византийской империи — в середине XV века. Позицию царского духовника игумен с Онеги сразу же встретил в штыки, прокомментировав примерно так: «Гречане-де и малые Росии потеряли веру, и крепости и добрых нравов нет у них. Покой де и честь тех прельстила, и своим де нравом работают. А постоянства в них не объявилося, и благочестия ни мала».

Впрочем, Борис Иванович, наверняка, подметил, что главное различие двух подходов заключалось не в содержании, а в форме, точнее, в обрядах. Московская Русь исторически сохранила обрядовые нормы Византии эпохи расцвета, то есть тысячелетней давности. Греки же и украинцы, угодившие под власть иностранцев и иноверцев — османов и поляков, вынужденно пошли на компромисс, изменивший внешний вид богослужений. При всем при том внутренний мир большинства православных из турецких епархий и Киевской митрополии эталону благочестивого образа жизни хорошо соответствовал. Как соответствовала ему и степень благочестивости русского человека времен Дмитрия Донского, Иоанна III Великого или народных ополчений (1611—1612). Правда, завидную силу духа народного в каждом из этих случаев порождал и взращивал не чей-то сознательный порыв, а унижения и притеснения со стороны чужеземного владычества. Политический и религиозный гнет турок и поляков, татар и опять же поляков заставляли людей на Балканах, по берегам Днепра, Волги и Москвы-реки выживать за счет постоянной взаимовыручки и стойко переносить любые лишения и беды. Но стоило гнету исчезнуть, коллективное начало быстро вытеснялось индивидуальным, размывая и ослабляя былое единение. С последним и столкнулась Россия при царе Михаиле Федоровиче.

Многие, очень многие ностальгировали по ушедшей эпохе, в том числе и Ванифатьев с Никоном, видевшие, один юношей, другой мальчишкой, энтузиазм двенадцатого года, и друзья Дионисия Зобниновского, и Иван Неронов с нижегородскими товарищами. Всем хотелось вернуться в те славные дни, и все черпали вдохновение в примерах русского происхождения, то есть в русской истории, недавней и далекой. Об образцах зарубежных помышлять не смели, помня горькие уроки Смуты. Все, кроме Ванифатьева. Проницательный протопоп Благовещенского собора, по-видимому, первым понял, что, оглядываясь назад, реанимировать народную самоотверженность во имя высокой цели не получится. Нужна серьезная мотивация из настоящего. А в настоящем имелись единственно страдания православных общин от ига турецких султанов и польской шляхты. Апелляция к их опыту или помощь им могли в какой-то мере вновь отмобилизовать россиян. Кружок Зобниновского, политикой не увлекавшийся, и Неронов, к политике неравнодушный, подобное отвергали из-за разности обрядовых норм «у нас» и «у них». Заимствования греками и малороссами католических черт воспринимались ими как капитуляция перед римским Папой, а ориентация на юго-западный пример, как наведение моста для проникновения в Святую Русь вредной, еретической западной культуры.