Наталья Павлищева - Дом Счастья. Дети Роксоланы и Сулеймана Великолепного

• Название: Дом Счастья. Дети Роксоланы и Сулеймана Великолепного
• Автор: Наталья Павлищева
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-9955-0701-7

«ДОМ СЧАСТЬЯ» – так прозвали султанский гарем в эпоху Сулеймана Великолепного и его славянской жены Роксоланы, которую величали «счастливейшей из женщин» – ведь она не только сама взошла на трон Блистательной Порты, но и родила любимому мужу шестерых детей! Вот только ее Дом Счастья оказался построен на крови – двое сыновей Роксоланы умерли от болезней, третьего извели, стоило Сулейману объявить его наследником престола, четвертого пришлось казнить за мятеж, а последний, ставший султаном после отца, вошел в историю под прозвищем Пьяница и погиб «спьяну», не дожив до пятидесяти. И лишь ее единственная дочь Михримах была достойна своих великих родителей – красавица и умница, получившая вместе с братьями блестящее образование (и даже навыки владения оружием!), она стала ближайшей помощницей матери и продолжила все ее благотворительные проекты…

По предыдущим книгам цикла и телесериалу «ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ ВЕК» вы знаете Роксолану как несравненную возлюбленную и любимую жену султана. В этом романе предстает любящая мать, готовая пожертвовать всем – и троном, и Домом Счастья, и собственной жизнью – ради будущего своих детей.

---

Сулейман тоже был поражен и растроган. Его старший сын вполне оправдывал ожидания, хороший наследник. В отцовских глазах Мустафа увидел радость и гордость и не смог заметить мелькнувшую, всего лишь мелькнувшую тревогу. Сулейман не хотел этой мысли, гнал ее от себя, но та упорно возвращалась: совсем скоро Мустафа сменит его на троне. Жизнь не просто быстро течет, она летит стрелой, посланной сильной рукой. Не у всех одинаково прямо, но у всех быстро.

Сменит… как? Новый султан обязательно означал смерть прежнего и всех родственников по мужской линии.

Сулейман сумел избавиться от этой мысли, Мустафе всего восемнадцать, а он сам еще крепок и достаточно молод, чтобы продолжать жить и править.

Мустафа не заметил отцовской тревожной реакции только потому, что сам был потрясен. Находясь в Карамане, он привык думать только о себе как о наследнике, «ублюдки Хуррем» были слишком малы и глупы, чтобы тягаться с ним, таким взрослым и сильным. Они, небось, еще в игрушки играют.

И вдруг…

Двенадцатилетний Мехмед вытянулся почти с отца ростом, смущен и больше помалкивал, потому что голос ломался, переходя с баса на петушиный крик, но откровенно хорош собой и силен какой-то изящной силой. Тонкий, как тростинка, гибкий, такими бывают отменные клинки – гнутся, но не ломаются и остры одновременно.

Поразила Мустафу сестра Михримах. Она очень похожа на ненавистную Хуррем, и явно отцовская любимица. Да и было за что любить – живая, острая на язычок умница. Училась вместе с братьями всему – и наукам, даже обгоняя во многом, и верховой езде, и владению оружием. Зачем девушке размахивать мечом, даже игрушечным, или тренировать руку и глаз, стреляя из лука?!

Брызнула зелеными искрами из-под ресниц, строптиво дернула плечиком:

– Я с Повелителем в походы ходить буду! Он обещал.

Селиму девять, и тот откровенный лентяй, предпочитал жить в свое удовольствие, а еще чтоб его не трогали. Баязиду восемь, он похож и не похож на брата одновременно. Так же себе на уме и не рвался к наукам, даже военным, но с Селимом словно кошка с собакой, дружбы никакой, да и соперничество странное.

Джихангир совсем маленький, с ним неинтересно, у Мустафы первенцу могло бы быть столько же, не скончайся тот совсем маленьким. Хилый, с огромными глазами, полными страдания… нет, этот братец был взрослому Мустафе вовсе неинтересен.

Если честно, его заинтересовали двое – Мехмед и Михримах.

С Мехмедом невольно соперничал еще в детстве, а сестрица… Чем-то Михримах задела сердце уверенного в себе Мустафы. У него была младшая сестра Разие, но та спокойная и тихая, как и полагается девушке. А Михримах живчик, и минуты на месте не сидит, даже когда читает, ногой притопывает.

А главное – зеленые глаза, что-то в них такое, от чего хотелось встречаться взглядом то и дело.

Будь рядом мать, валиде или Ибрагим, они заметили бы интерес старшего брата к сестре, а так некому. От Хуррем Мустафа держался подальше, а султан на такие мелочи, как переглядывание своих детей, внимания не обращал.

Мустафе самому хватило ума поторопиться в Манису.

Когда пришел к отцу прощаться (больше не с кем), застал там Михримах. Отец с дочерью отчаянно спорили о достоинствах одних шпор перед другими. Мелькнула мысль: она что, верхом ездит по-мужски со шпорами? Глянул снисходительно, а Михримах вдруг протянула старшему брату пару шпор:

– Мустафа, ну, скажи, какие по-твоему лучше?

Положение глупое, ввязываться в разговор с девушкой, да еще и младшей сестрой о шпорах ниже его достоинства да и непривычно, но отец смотрел насмешливо:

– Мустафа, какие тебе больше нравятся?

Чуть растерявшись, взял в руки, повертел, показал те, что подошли бы лично ему:

– Мне лучше вот эти.

– Я же говорила! Я говорила!

И объяснять не стоит, что выбрал те же, что и Михримах. Почему-то появилось раздражение, сестра так свободно общалась с отцом, как не могли себе позволить взрослые. Было ясно, что эти двое очень дружны, султан позволяет любимице многое и прощает тоже.

Зеленые глаза, казалось, рассыпали по комнате солнечные зайчики. Султан смеялся снисходительно и радостно. Они счастливы здесь… без него, Мустафы, счастливы… Почему-то стало горько, словно обнаружил, что не нужен, лишний, показалось, что только и ждут его отъезда.

С трудом сообразил, что отец о чем-то спрашивает.

– Повелитель, я уезжаю в Манису по вашему высочайшему распоряжению. Пришел проститься.

Сулейман перестал улыбаться, чуть раздраженно поморщился:

– Хорошо. Инш Аллах! Доброй дороги, Мустафа.

Что-то говорили еще, султан давал наставления, которые Мустафа не слушал, правда, отвечая и видно толково. Внутри билась мысль, что они вместе, а он отдельно. А еще любопытно сверкала зелеными глазами сестрица. Вздохнула:

– Как жаль, что я не мужчина, а женщина… Я бы ходила в походы и правила провинциями.

Султан рассмеялся.

Эти зеленые солнечные зайчики и звонкий, словно серебряный голосок, преследовали Мустафу долго, почти до самой Манисы. Но чем дальше отъезжал от Стамбула, тем сильней захлестывала обида за то, что они вместе, а он один.

Следующие дни пути это чувство росло, превращаясь почти в презрение. Кто они, эти ублюдки Хуррем? Никто! Даже Мехмед, даже эта зеленоглазая ведьма Михримах!

Околдовала? Не иначе, недаром про ее мать твердят, что та околдовала, опоила каким-то зельем султана. А султан слаб, поддался. Разве можно поддаваться женским чарам? Нет, женщины существуют, чтобы доставлять мужчине удовольствие на ложе, а не подчинять его своей власти. Он никогда не позволит ничьим глазам обрести власть над его сердцем и разумом, не унизится перед женщиной, даже самой красивой, не то что перед этой низкорослой ведьмой с зелеными глазами!

Чем дальше от Стамбула и ближе к Манисе, тем тверже становилось его решение отделить себя от детей Хуррем непробиваемой стеной. Ему не нужны ни братья, ни сестра. Отец попал под ведьмины чары? С Мустафой такого не случится, а султан не вечен, придет и его срок освобождать трон. Вот тогда и посмотрим…

Что посмотрим, не знал сам, но понимал, что-то касается зеленых глаз с искорками смешинок в них. Понимая, что просто так забыть их не сможет, злился:

– Девчонка ведь! Двенадцатый год только, а какая сила…

В Манису приехал странный, словно не в себе. Махидевран состояние сына уловила:

– Что случилось, Мустафа? С Повелителем не поссорился?

– Нет.

– А с братьями и сестрой как?

Тогда он произнес то, что определило его отношение к детям Роксоланы навсегда.

– Их нет.

– Как нет?! – рухнула на подушки Махидевран.

– Для меня они не существуют.

И впрямь не существовали, ни воспоминанием, ни единым словом больше не упомянул братьев и сестру. Не стало их для Мустафы, а после казни Ибрагима для него в Стамбуле и вовсе оставались только султан, время которого неумолимо двигалось к концу, и янычары, готовые внести своего любимца в Тронный Зал на руках или щитах.

Странная судьба была у его матери Махидевран. Вроде почти сбылась мечта – стала она матерью наследника, даже уехала с сыном, чтобы помочь править провинцией, но в Стамбуле оставалась ее ненавистная противница Хуррем со своими сыновьями, имевшая возможность влиять на решения султана, во всяком случае, шептать ему в уши противные Мустафе слова. А валиде была больна и уже не столь влиятельна, верно говорят: ночной соловей громче других птиц поет. Оставалась надежда на Ибрагима-пашу.

Но валиде Хафса сумела сделать любимому внуку последний подарок – настоять на его переводе в Манису. Так думали все, так думал и сам Мустафа. Махидевран никому не рассказала, что этому решению помогла ненавистная соперница Хуррем. Как не рассказала о своем обещании ничего не предпринимать против этой роксоланки и ее детей и постараться удержать сына от жестокости по отношению к братьям, когда тот станет султаном.

Махидевран тогда возвращалась из Стамбула, полная надежд на будущее, готовая помочь сыну во всем, в том числе и преодолеть свою неприязнь к братьям-соперникам.

Там, пока беседовала с мудрым Яхья-эфенди, молочным братом султана, все казалось простым и ясным. Закон Фатиха и не закон вовсе, а всего лишь рекомендация, если Мустафа не применит его, то и дети Хуррем не станут противиться его власти. Так советовал Яхья-эфенди, так они решили с Хуррем. В Стамбуле все казалось простым и ясным, но чем дальше уезжала от столицы Махидевран, тем лучше понимала, что ничего этого ей не удастся.

Не удастся не потому что Мустафа кровожаден и не любит братьев, не потому, что она сама рвется к власти валиде, а потому, что они не одни в этом мире.

Но когда из Стамбула вернулся сам Мустафа и объявил, что больше не признает никакого родства с Хуррем и ее детьми, в душе Махидевран что-то сжалось и отпустило. Сын сам решил все, она не будет мешать. Даже не пыталась узнать, что же там произошло, приняла как есть – Мустафа не считает сыновей Хуррем братьями, это его право.