Сергей Сергеев-Ценский - Свидание (Преображение России - 17)

• Название: Свидание (Преображение России - 17)
• Автор: Сергей Сергеев-Ценский
• Жанр: История

---

- Когда я жил в Крыму, я не пил крымского вина, - я был еще слишком молод для этого, но как крепко сидит в нас не то, чтобы чувство Родины, Родина наша слишком велика, - а чувство родных мест, где прошло наше детство: увижу на бутылке вина "Массандра" - и так меня и тянет к этой бутылке!

- А если бы на бутылке стояла "Сарепта"? - лукаво спросил Леня.

- Если бы "Сарепта", - улыбнулся ему Худолей, - то пить я ее, положим, не стал бы. Но об этой Сарепте, поскольку я уже начал рассказывать, если разрешите благосклонно, то я так и быть - закончу. Наших имен этот зверь даже и не спросил, а только когда подошел к умывальнику смывать с лица и френча братнину кровь, крикнул конвойным: "Этих вывести и расстрелять!" Нас и вывели... из домишка на улицу, но тут у конвойных возник вопрос, куда именно надо "вывести", чтоб расстрелять. Старший конвойный решил, что вывести надо за последнюю хату. Не на улице же расстреливать сразу трех, тревогу поднимать. Ведь люди после боя с нами до сна дорвались и спят во все лопатки, а откроют конвойные стрельбу по нас, придется им вскочить и за винтовки хвататься: не красные ли опять наступают, чтобы их выбить? Одним словом, нас повели за город, а утро еще раннее, чуть серенькое. И тут местность была какая-то неровная, притом же кусты, лозняк, что ли, какой, но стенки, увы, сами понимаете, никакой не было, куда нам стать, чтобы по всем правилам варварского искусства; и чуть только старший конвойный нам скомандовал: "Вперед, вон до того кустика, шагом марш!" - мы и пошли себе, да на ходу переглянулись, да и, конечно, бросились со всех своих ног в разные стороны, а по нас конвойные открыли пальбу, как по крупной дичи. Вот тут я и начал, как заяц, петлять по кустам, и не знаю уж, удалось ли уйти двум моим товарищам, не видел уж я их больше, сам же я доплелся до ближайшего поста своих: ведь далеко наши не уходили и действительно в тот же день пошли вновь на эту самую Сарепту и выбили беляков. После того-то, - это уж к вечеру было, - мне и сказали, что я поседел. Вот так-то оно и случилось.

3

- Очень заметно сократилось население России после гражданской войны, говорил неторопливо и вдумчиво Матийцев. - Ведь гражданская война прошла в сопровождении сыпняка, испанки и закончилась голодом. От голода города опустели. Я не знаю точно, сколько людей из России бежало, но много ведь, очень много.

- Не знаю, как у вас, а у меня от гражданской войны осталось такое впечатление: месть! - глядя только на Матийцева и медленно связывая слова, как бы в тон ему, заговорил вновь Худолей. - Месть, дошедшая до помешательства, месть всеобщая. Точно как бы каждый каждому стал кровник, как это принято было на Кавказе у горцев. Только там родовая месть, а во время гражданской войны - классовая, класс против класса шел, а это уж куда больше, чем род. Вот и выходило так, например, у белых: один белый офицер, сын генерала, расстрелянного нашим отрядом, дал клятву расстрелять пятьсот человек наших. Пятьсот, - вы подумайте, я ведь это привожу как факт, взятый из показаний военных преступников, - изверг этот вел своим расстрелянным точный счет. А когда расстрелял пятисотого, то и сам застрелился: исполнил долг, завещанный самому себе!

А то еще другой подобный случай помню: тут даже и не офицер, а поп, обыкновенный сельский поп... У него кто-то и как-то убил семью в его отсутствие, - просто, должно быть, бандиты в целях обыкновенного грабежа, и вот, когда он увидел пять трупов в своем доме, - жены, матери, трех детей, снял он с себя рясу, остриг свои патлы, обрил бороду, явился в полк к белым: "Зачисляйте прямо в офицеры, поскольку я бывший поп! И даю я обет убить красных не меньше, как двести пятьдесят человек!.." Белые, конечно, его приняли, он и пошел мстить красным. Но в первом же бою ранен был и попал в плен к нашим. И ведь что вы думаете? Раскаялся? Как бы не так! Вот и говори тут о человеческой психологии, что она уже вся и всем известна! Не-ет! В ней еще белых пятен сколько угодно!

- Твой поп, Коля, просто-напросто психически больной, - заметила Елена Ивановна.

- А разве твоя медицина, Еля, провела уже точную черту между психически здоровыми и психически больными? - очень живо возразил сестре брат.

- Я как врач считаю, что алкоголь - одна из причин психических заболеваний, - заговорила Елена Ивановна о своем.

- А из этого вывод сам напрашивается, - подхватил воодушевленно Леня, сократить нам производство спиртных напитков. Если у нас очень много хлеба и некуда его девать, так лучше кормить им свиней, чем делать из него водку.

- "Руси есть веселие пити, и не можем без того быти", - вы знаете, кто так сказал? - обратился к Еле Матийцев и сам ответил: - Киевский князь Владимир, который "святой". Магометане предлагали ему свою веру и совсем было соблазнили его гуриями, райскими девами, но как дошло дело до того, что Магомет запретил пить вино, Владимир на попятный подался: и гурию ему теперь же, при жизни, давай и вино от него не прячь... Вот от него-то, от этого самого Владимира Святого, и пошли у нас процветать водочные заводы.

- А какое потомство у алкоголиков? - как бы не расслышав шутки Матийцева, продолжала Елена Ивановна. - Был у нас поэт один, - не дурак был выпить, но сам-то он убрался за границу, а нам оставил своего сынка, и теперь сидит этот сынок в Москве, в психиатрической лечебнице, и молчит. Есть такая форма психической болезни - ко всему в жизни полнейшее безучастие и в соответствии с этим нежелание говорить.

- Какой, значит, был речистый папаша, - выболтался даже и за сына на всю его жизнь! - смеясь, подхватил Леня.

- Не всякому отцу это удается, оригинален оказался поэт, - заметил Худолей.

- Да, уже если говорить о поэтах и писателях русских, подверженных недугу пьянства, то поэт ваш далеко не одинок, - сказал Леня. - А ведь было время - прекращали продажу вина.

- Ну и что этим достигли - самогон везде появился, - вставил Матийцев. - Вопрос этот сложный, и одним махом его не решишь.

- А ваши шахтеры пили раньше? - в упор на него глядя, спросила Елена Ивановна.

- Пили... Да. Пили много, - не сразу ответил Матийцев. - И теперь пьют, пьют, но уже значительно меньше. Ведь это вопрос культуры человека. Придет время, и пьянство, как таковое, исчезнет, уйдет в прошлое, как заразные болезни, скажем. - Немного помолчав, он спросил Елену Ивановну: - А вас почему так интересует этот вопрос?

- Ведь я врач, психиатр, - ответила Елена Ивановна и украдкой взглянула на брата.

- И не только потому, - сверкнув лукаво глазами, заметил Николай Иванович. - У Ели есть друг, хороший друг, профессор математики, бывший учитель мой по Симферопольской гимназии, участник обеих войн - и мировой и гражданской. Коммунист. Фамилия этого профессора Ливенцев, человек он сам по себе интересный, конечно, много видел и много знает. Но вот и он подвержен этому недугу: иногда возьмет да и запьет. С Елей он познакомился еще в начале мировой войны в Севастополе, потом где-то видел ее на фронте в Галиции, когда был ранен в грудь навылет русской револьверной пулей, - его же командир полка в него стрелял, как в политического преступника, вздумал его самолично казнить без суда и следствия, - потом вообще с ним много было всего.

- Отчего он и запил, - закончил за него Матийцев.

- Да, по-видимому, все в сумме взятое и послужило причиной в какой-то мере. Особенно повлияла на него смерть жены. Все-таки много лет были вместе и на всех фронтах.

- Между прочим, в одном госпитале в Галиции, в шестнадцатом году, мы вместе с ней были сестрами милосердия, - вставила Елена Ивановна, - Наталией Сергеевной ее звали. С полгода назад она умерла тут в Москве от рака. А ему уж теперь под шестьдесят, - лет пятьдесят семь - восемь, какая же сопротивляемость может быть в такие годы? Я у них бывала и при жизни Наталии Сергеевны и теперь иногда заезжаю к нему, к Николаю Ивановичу. Его тоже Николаем Ивановичем зовут, как и моего брата, - хотели мы сегодня к нему заехать тоже, да вот... Попали к вам.

- А если сочетать бы вам это? - сказал ей Матийцев.

- То есть как сочетать? - не поняла она.

- То есть поехать к нему вот сейчас и привезти его сюда, а?

- Идея! - всплеснула руками Елена Ивановна. - Поеду и привезу! - И она встала и пошла одеваться, но на ходу обернулась к Матийцеву и добавила: Только пожалуйста, очень вас прошу, вино и стаканчики винные спрячьте подальше, чтоб вообще вином тут у вас и не пахло. Пусть сколько угодно табаком, только ничуть не вином. Он у себя дома под строгим в этом смысле надзором, - имейте это в виду. Ему стоит только начать, тогда он уже остановиться не может.

- А когда прикажете вас ждать? - осведомился Матийцев.

- Да не долго, - минут... Может быть, двадцать.

- Хорошо, через двадцать мы будем готовы вас встретить.

И после того, как ушла Елена Ивановна, брат ее тоже не прикоснулся к бутылке с вином, хотя оно и было из подвалов "Массандры". Он стал даже как бы грустен на вид, он говорил:

- Если Еля привезет Ливенцева, вы увидите совсем не того человека, каким видел его я мальчишкой-гимназистом. Тогда он был еще молод, и сколько в нем видели мы тогда бури и натиска, как он всем импонировал тогда этой своей стремительностью, резкостью, прямотой. Разумеется, ни на кого другого из всех наших педагогов он не был похож. Даже и сравнивать нечего было!.. То все в большей или меньшей степени человеки в футлярах, а этот был боевой. И с кем бы ни говорил из начальства, за словом в карман не лез.