Иван Андрощук - Он все время уходит

• Название: Он все время уходит
• Автор: Иван Андрощук
• Жанр: Ужасы и Мистика

"Хороший писатель – мёртвый писатель", – так считают в этом фантасмагорическом мире. Одно за другим происходит убийства тех, кто талантлив, остер на язык, владеет секретами мастерства и жаден до славы.

---

Но мало того – свои книги Зундель решил писать о том, о чём не писал ещё никто, о чём даже разговаривать вслух было опасно. Он писал о литературе, о тайнах издательского дома Менахема Кривого и его предшественников, об авторах, которых этот дом сделал звёздами.

«Началось это давно», – писал Зундель Барвинок. – Во времена жестокой цензуры в стране накопилось множество литературных произведений, которые из государственных соображений оставались неопубликованными. Пришла оттепель: её первыми ласточками как раз и стали эти опальные книги, то тут, то там выходившие из печати. Их авторы в большинстве своём уже были гражданами Лучшего мира – а мёртвых и издают, и читают лучше, чем живых. С одной стороны, для издателя свидетельство о смерти есть справка о политической благонадёжности автора; с другой – запреты, пускай и вчерашние, всегда интригуют читателя. Именно тогда кто-то перенёс на литераторов знаменитое изречение генерала Ли: «Хороший писатель – мёртвый писатель», хотя справедливым оно было всегда, за исключением, быть может, того короткого периода истории, когда изживалось всё старое и литературу созидали руками энтузиастов из молодых и вновь обучившихся грамоте людей. Тем временем запреты были сняты и мёртвые напечатаны. Апокрифов больше не оставалось. Что было делать издателям? Печатать живых? Но живые привыкли работать на систему, и переориентировать их на читателя было невозможно. Молодые же, которые не успели себе сделать карьеру при режиме, зачастую были просто безграмотны. Выкручивались кто как мог: печатали гороскопы, учебники по хиромантии и астрологии, порнографию, детективы, поваренные книги, от которых целая нация вскоре заболела расстройством желудка. Дефицит был ликвидирован и в этих областях. Уважаемые издательства, три четверти столетия существовавшие за счет режима, лопались, как мыльные пузыри. И на фоне этого грандиозного пускания пузырей неожиданно поднялось предприятие никому ранее не известного Товии Бруна.

Для непосвящённых восхождение Товии так и осталось загадкой. У тех же, кто на него работал, каждый миг перед глазами был девиз фирмы:

...

«ТОВИЯ БРУН ИЗДАЁТ ЛУЧШИХ ИЗ ЛУЧШИХ!»

При этом критерий оценки был, разумеется, прежним «Хороший писатель – мёртвый писатель».

Как это происходило на практике, несложно понять – достаточно проследить пути, приведшие к славе кого-либо из тех, кому Товия даровал бессмертие. Аарон Лебенгартен был одним из первых – и самых талантливых.

Аарона не печатали – давно и безнадежно. Нет необходимости описывать состояние писателя, которого не печатают – тем более работающего в пространствах большой прозы. И вот он от знакомых – «знакомые» в системе Товии играли далеко не последнюю роль – он услышал, что может быть интересен в доме Бруна.

Не особо надеясь, Аарон все же отнёс рукопись. Неделю спустя ему по почте приходит краткое уведомление – рукопись одобрена и сдана в набор.

Нет необходимости описывать чувства писателя, которого после долгих лет настойчивого игнорирования наконец издают. Подобное чувствует слепой, когда прозреет, и глухой, когда услышит – потому что писатель и слышит, и видит, и осязает словом. Последующую неделю Аарон пребывал в несвойственном ему приподнято-праздничном настроении. Утром седьмого дня его тело обнаружили на городской свалке. Вокруг горла Аарона обвилась удавка из колючей проволоки; на лице его застыла леденящая кровь блаженно-счастливая улыбка.

Весть о таинственной смерти разнесли средства массовой информации. Поскольку следствие зашло в тупик, печать акцентирует загадочные обстоятельства убийства. Выясняется личность убитого. Оказывается, он писал: репортёры выходят на издательство. Издатель сообщает: Аарон Лебенгартен был человеком огромного таланта. Возможно, смерть помешала нам увидеть гения, – сокрушается Товия Брун. Что-то нездешнее, сверхчеловеческое было в этом авторе. Он знал не только прошлое и настоящее, но так же ясно, как вчерашний день, видел будущее. Так, в своей последней книге, которая вот-вот должна выйти из печати, Аарон Лебенгартен пророчески описал собственную смерть, Его герой, за которым несложно разглядеть личность самого автора, погибает – его тело находят на городской свалке, он задушен колючей проволокой.

Понятно, что после такой рекламы книга Лебенгартена разошлась мгновенно и выдержала множество переизданий. Кровь стыла в жилах читателей, когда они доходили до описанного эпизода: никто из них и подумать не мог, что, не задуши Аарон своего персонажа, о нем так никто и не услышал бы, а современная литература лишилась бы звезды первой величины.

Завтрашних гениев находили в канализационных колодцах и дымовых трубах, замурованными в стены, с отрубленными головами, расчленёнными. Дом Товии Бруна процветал. Конечно, не все авторы были столь кровожадны – у многих на сотнях страниц текла спокойная, размеренная жизнь с любовями и мелкими ссорами, никто никого не убивал, никто не выбрасывался из окна и не попадал под колеса.

Само собой, что таким авторам рассчитывать на бессмертье не приходилось. Хотя процесс работы «фабрики гениев» оставался тайной для непосвящённых и тайной за семью печатями для самих авторов, со временем её окружил ореол дурной славы. Кто-то из родственников погибших даже подал на Бруна в суд, обвиняя его в связях с нечистой силой. В суде, естественно, такую жалобу сочли курьёзной и не стали рассматривать. Однако приток рукописей в издательство резко сократился, а те, которые поступали, были на редкость бескровными: их авторы, связываясь с Товией, боялись искушать судьбу. Товия Брун медленно, но неуклонно уходил в тень.

Это была тень талантливейшего из учеников мастера – Нахума Архибластера. Нахум изобрёл новую тактику: в отличие от Товии, он сам пошёл к писателю. Через сеть знакомых выходил на автора, следил за его работой, и, как только книга была закончена, за ней приходил человек Архибластера. Автора по-прежнему убивали – но уже без помпы, при наспех состряпанных обстоятельствах. Оставить в живых литератора Нахум не мог – ему нужны были хорошие писатели, а если их не убивать, они быстро портятся. Охотника за рукописями стали называть «соавтором» – сперва на издательском арго, а вскоре и официально – имя охотника стали ставить на обложке книги под именем автора.

Так складывалась система. К бесспорным достижениям литературного процесса при Архибластере следует отнести то, что в это время из литературы ушли случайные люди, прекратился приток серости, который захлестывал её во все времена. Продолжали писать только те, кто не мог без этого, кто понимал – возможность писать – слишком большая роскошь, чтобы писать плохо. Но вместе с тем системе Архибластера было ещё далеко до совершенства – это было по сути дела хищническое истребление литераторов. Нахум не оставлял писателю малейшего шанса на выживание, и это могло привести к полному прекращению литературного процесса.

Этот шанс дал литератору пришедший после Нахума Менахем Кривой. Менахем принимает у соавторов только незаконченные книги – с некоторых пор публику больше интересует то, что автор не успел сделать, а не то, что он сделал. Таким образом; писатель теперь даже может издать свою книгу – если ему удастся её закончить. Шимон Поплавский до встречи со мной издал восемь книг – разумеется, один, без соавторов. Хотя главный соавтор – Смерть – всегда ходит рядом и не даёт размениваться на мелочи.

Но Шимон – скорее исключение, чем правило. Очень редкое исключение. Обычно соавтор ставит своё имя уже на второй, а то и на первой книге. Армия охотников столь многочисленна, что вокруг авторов четырёх-пяти книг разгораются целые войны (конечно, проще нащёлкать дюжину новичков, но уважающий себя охотник промышляет только крупной дичью). Разветвлённая сеть “знакомых” пронизывает все слои общества и не оставляет без внимания ни одной написанной строки. Писателей становится всё меньше и меньше, им снова грозит полное уничтожение. Раньше я сожалел бы об этом, но теперь, когда сам начал писать, понял: этого не произойдёт. Мы останемся. Потому что настоящий писатель – это не профессия, не призвание, даже не дар Божий, как многие полагают. О том, что такое писатель и как я узнал об этом, мой дальнейший рассказ.

3

Перед тем, как идти на Шимона Поплавского, я прочел всё его книги, от корки до корки. Это один из моих охотничьих секретов – изучив творчество писателя, я знаю его как облупленного. Это действовало безотказно – в тридцати двух случаях ни одного сбоя.

Когда я выходил на автора, я знал о нём все, я видел его насквозь и мог предугадать каждое из его движений.

О Шимоне я тоже узнал почти всё. Только один небольшой рассказ из его первой книги я не смог тогда разгадать. Рассказ этот назывался «Строители острова».

Старик нагружает лодку камнем и уплывает в море. Там, за чертой горизонта, он высыпает груз в волны и возвращается на берег. Снова загружается и снова увозит камень в море – на то же место. – Он – сумасшедший. Он насыпает остров, – говорят о нём. Так продолжается изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Странный лодочник невероятно стар. У него дрожат руки и ноги, он уже почти не может передвигаться по земле, он ослеп – но упорно продолжает свой нелепый труд. Наконец пьяные в дым молодые люди, решив поразвлечься, окружают старика в открытом море, переворачивают лодку и топят его. Когда лицо старика показывается над волнами в последний раз, на нём проступает радостная, почти ликующая усмешка избавления.