Сергей Сергеев-Ценский - Валя (Преображение России - 1)

• Название: Валя (Преображение России - 1)
• Автор: Сергей Сергеев-Ценский
• Жанр: История

---

- Как?.. Вы курите?

- Иногда... Очень редко... - ответила она, не улыбнувшись.

- Зачем?

- Что "зачем"?.. Просто мне нравится кольцами дым пускать: актерская привычка.

- Ах, да... вы ведь были... артисткой? - замялся Алексей Иваныч.

- Да, была, конечно! Была актрисой... И даже... вот у меня - новый антрепренер: Макухин!.. Представьте, он пола-гает, что здесь можно устроить театр, - и вот, я могла бы быть на главных ролях... Вам нравится?

Алексей Иваныч удивился даже, - так это было непохоже на нее зло сказано, а папиросу она скомкала и отшвырнула в угол.

- Здесь летом много бывает публики, - виновато сказал Макухин и добавил в сторону слепой: - Вист.

- Я тоже... - лупоглазо глядя в упор на Наталью Львовну, сказал Гречулевич и как будто осекся, как будто еще хотел что-то добавить.

- Что "вы тоже"? - так же зло спросила она.

- Я?.. тоже вист, - скромно ответил Гречулевич.

- Ага... кого-то из вас, голуб-чики, об-ре-ми-жу, - прихлебнув пива, сказала слепая и, действительно, обремизила даже обоих: поделилась бубновая масть.

Так как это озадачило игроков, то полковник начал горячо объяснять, что немыслимо было назначить больше шести - например, - поделись бубна так, чтобы вся на одной руке?.. И почему-то раза два повторил при этом: "Если бы знатьё, играли бы восемь..."

"Знатьё... знатьё", - думал, стараясь попасть как-нибудь в тон, Алексей Иваныч, но все не мог угадать - какой же здесь тон?.. Зачем тут Гречулевич с Макухиным? Чем так расстроена Наталья Львовна? Как все это относится к тому, что было сейчас в нем самом, и как это все согласовать и в какую сторону направить?

Но вскоре кое-что разъяснилось, и то, что разъяснилось, именно и сделало для Алексея Иваныча этот вечер неожиданно тяжелым.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ВЕЧЕР

Каждая минута человеческой жизни - целый мир, сложный и темный, и что ни скажи о ней - все будет не то.

Скажем так, что была это просто усталость души, и оттого Алексей Иваныч как-то робко переводил глаза с одного на другого из этих пятерых несколько знакомых ведь ему людей: с полковника, Гречулевича, Макухина на Наталью Львовну и ее мать - просто они как-то раскачивались в его сознании, как мачты на недавно оставленном им пароходе, казались гораздо шире себя, и приходилось поработать над ними значительно, чтобы придать им обычно-людской расхожий, разменный, удобный, урезанный вид.

"Какие красивые руки у Гречулевича! - думал Алексей Иваныч. - И карт так далеко от себя совсем не нужно держать - щеголяет руками... Какие твердые глаза у Макухина, по-мужицки умные, с ленцой!.. И непременно выиграет даже и теперь: всегда ему везет... А слепая-то, слепая!.. Значит, она, действительно, страстный игрок... вот поди же!.. Ни за что бы не догадался..."

Следил за летучими вспархивающими бровями Добычина и за его жестким, желтым, острым, как копье, кадыком, - как будто еще туже за эти два дня окостенел кадык и выдался еще дальше... И тут же старый дядя Ильи очень отчетливо представился ("хе-хе-хе-хе!.."), и Саша, и смешливая девочка с рыбьей спинкой, - просто к этому располагали похожая висячая лампа и стол... А на Наталью Львовну опасался долго глядеть Алексей Иваныч - иногда посматривал искоса, но тут же отводил глаза. Он понимал, конечно, что только ради нее здесь Гречулевич с Макухиным, - и это почему-то было ему неприятно. Как теперь поговорить с ней? Не удастся, пожалуй. И кому из них из всех можно что-нибудь сказать о своем? Никому, конечно... И кого можно выслушать внимательно, с верой? Никого, конечно... Отчужденность стала закрадываться с самого начала, когда входил сюда, - и все росла.

На Наталье Львовне было черное платье, но какое-то непривычно ловко сидящее: чувствовалось за ним крепкое, подтянутое, цирковое тело. Да, цирковое, - несмотря на белый кружевной воротничок и белое же кружево на рукавчиках, лицо ее не стало наивнее и моложе - нет: бледное, злое, беспокойное и беспокоящее.

Это было раньше в натуре Алексея Иваныча - в подобных случаях придумать что-нибудь, растормошить как-нибудь всех, растолкать, однако теперь и в голову не пришло никакой затеи.

Ставни здесь были нутряные, и их еще не успели закрыть, и в одном окне, как раз против дивана, на котором сидела, прикрыв ноги полосатым пледом, Наталья Львовна, заметил Алексей Иваныч лапчатую, похожую на липовую, ветку иудина дерева, такую четкую и так круто изогнутую, точно совсем ей не в окно и смотреть-то нужно было, а это она просто из любопытства, на один только вечер, из бабьего соглядатайства, а к утру опять отшатнется.

Из соседней комнаты, в которой не было жильцов, теперь доносилось сюда звяканье тарелок и ножей: должно быть, Ундина Карловна готовила там стол для ужина гостям, а через окна снизу сюда входили, как бесконечный бой часов, слабые еще пока удары начинавшегося прибоя.

Слепая играла семь треф и приговаривала, выхаживая козырей:

- А ну, по-дой-дите, дети, - я вам дам кон-фет-ти...

Очень у нее был уверенный вид, - точно это сама судьба играет; но сзади колыхал бровями озабоченный донельзя полковник и подборматывал:

- Гм... гм... вот нам и дают, что нам надо...

Однако это была только его хитрость, а давали то, чего было совсем не надо. Взял он кряду шесть взяток, но все остальные забрал Макухин. И, отдавая несчитанную, полковник огорчился бурно:

- Ах-ха-ха! Вот!.. Вот она где, собачка! - сморщился и зачесал за ухом.

А слепая, пригубив пива, спросила, голоса не повышая:

- Да ты хорошо ли за ними смотрел-то?.. Они, голубчики, может, и плутуют!

Когда смеялся Гречулевич, он показывал все свои зубы наездничьи сразу: великоваты они были несколько, широки и желты; а Макухин смеялся, чуть подымая тяжелые подусники, как-то носом и горлом, не открыто, нет - он тут еще не освоился, видно, и больше наблюдал и слушал, чем показывал себя и говорил. Волосы у него - рыжие, с красниной, лисьи, - острижены были под польку, с небольшим хохлом спереди, отчего голова, при широком затылке, казалась очень упрямой. На один из его массивных перстней с бриллиантовой розеткой загляделся полковник и сказал, улучив время, когда Макухин тасовал колоду:

- ...Сходство поразительное!.. Подобный же точь-в-точь перстень купил я у ксендза одного, когда был еще плац-адъютантом в Киеве... По случаю, по случаю... и в рассрочку, конечно, в рассрочку... По сорока рублей в месяц... полгода выплачивал... Вот она помнит... А вам сколько стоит? Ей я купил серьги (у того же ксендза), а себе перстень.

Перстень Макухина оказался дороже вдвое, и полковник торжествующе постучал пальцами по плечу слепой:

- Ты слышишь? Две капли воды - мой, две капли воды, а цена ему уж не та-а-а... Значит, ты мне напрасно тогда голову грызла...

- Я понимаю: перстень у ксендза... но почему же у ксендза серьги? спросил весело Гречулевич, зачем-то подмигнув Алексею Иванычу.

- Ну уж... так - по случаю! - и поиграл бровью, как кобчик крыльями, полковник.

- Не-ет, ксендзы не носят серег... не-ет, не носят!.. Тут что-то не так!.. - Посмотрел, что дал ему Макухин при сдаче, и огорчился весело: Сколько уже раз ты мне сдаешь, и все шиперню! Я же тебе тузов всегда даю?

- Характер у меня такой, - отвечал Макухин.

После запитой купчей он стал на ты с Гречулевичем и с Алексеем Иванычем, но теперь Алексей Иваныч старался избегать заговаривать с ним о чем бы то ни было; густой черный бобрик на голове Гречулевича тоже был ему сегодня почему-то неприятен; и еще - ясно было, что все, что он слышит теперь, слышал он уже тысячу раз... Вслушивался, всматривался (а мачты в душе все качались), - и вдруг: не у него ли когда-нибудь в гостях это было: те четверо за столом, а одна, подобрав ноги, на диване?.. И лицо бледное и беспокойное, и сломанную папиросу швыряла в угол... Непременно когда-то, когда-нибудь это было... и так же, как теперь, кто-то за дверью ножами звякал и стучал тарелками... Но это недолго так казалось, а потом не менее ясно стало, что все это чрезвычайно ново и странно и неизвестно зачем. И когда Гречулевич пожаловался ему: "Вот уж десятую сдачу сижу, как испанский король: окончательно карта изменила!" - Алексей Иваныч удивился участливо: "Изменила?.. Неужели?", но ничего не понял ясно. Он уловил только его припухлые веки и подвижную кожу на отброшенном лбу, как у полковника только вспархивающие брови и копьевидный кадык, как у Макухина только твердый взгляд и красный хохол, как у слепой только бельма и под ними, как груди, висящие щеки, - дальше ни в ком из них ничего не схватывал глаз; и чтобы как-нибудь вернуть самому себе прежнего себя, Алексей Иваныч сказал Наталье Львовне:

- Когда я сюда на пароходе ехал, пристала одна девица к матросу: "Какая, говорит, качка: "киливая" или "келевая"? То есть, ей-то хотелось узнать, конечно, как пишется, а тот никак не может ее понять. "Разумеется, говорит, барышня, есть килевая, а то есть еще бортовая... А сейчас так даже совсем почти никакой нет..."

Сказал, и неловко стало, что Наталья Львовна смотрит на него, как тогда, в первый раз, - издалека и совсем безразлично...