Роберт Говард - КОНАН. КРОВАВЫЙ ВЕНЕЦ

• Название: КОНАН. КРОВАВЫЙ ВЕНЕЦ
• Автор: Роберт Говард
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-39448-7

Роберт Ирвин Говард прославился как создатель жанра, позднее получившего название «меч и магия». Кроме того, он подарил читателям героического фэнтези бессмертную плеяду героев: выходца из Атлантиды Кулла, вождя мятежных пиктов Брага Мак Морна, странствующего пуританина Соломона Кейна. Но самым ярким в этом созвездии стал — без преувеличения, по праву сильного — хмуроглазый могучий варвар, рожденный в снежных горах таинственной Киммерии.

Во второй том историй о Конане вошел единственный роман Говарда «Час Дракона», а также повесть и рассказ в переводе известной писательницы Марии Семеновой. Книга украшена иллюстрациями Гэри Джианни.

---

Честертон, конечно, вряд ли был первым, кто создал подобное литературное произведение; на ум приходят артурианские романы Кретьена де Труайя и сэра Томаса Мэлори, а еще раньше — скандинавские саги и древняя легенда о Беовульфе. Но, возможно, мотивы, которыми руководствовался Честертон, глубоко запали в сознание Говарда, чтобы реализоваться годы спустя в виде «Хайборийской эры». Говард действительно сочинил эпическую поэму, «Баллада о короле Геренте», которая явилась эхом поэмы Честертона; он описал героическую последнюю битву кельтских племен Британии и Ирландии против вторгшихся на их земли англосаксов. Но лишь после создания в 1932 году «Хайборийской эры» он смог реально воплотить подобную идею в жизнь, превратив историю в то, что Лавкрафт назвал «живой рукотворной легендой».

Поскольку Говард написал достаточно длинную историю Хайборийской эры и прилагал все усилия к тому, чтобы сделать ее мир непротиворечивым, некоторые критики поместили его в категорию авторов, придерживавшихся традиции «фантастических миров», таких как Джордж Макдональд, Уильям Моррис, Лорд Дансени и Дж. Р. Р. Толкиен. Но Хайборийская эра — историческая, а не воображаемая; это попросту ядро, в котором могут сходиться воедино элементы из различных исторических эпох ради сюжета того или иного рассказа. Привлекательность рассказов о Конане отчасти состоит в том, что они выглядят столь реальными, так как мы узнаем мир, в котором Конан действует. К тому же Говард не был литературным стилистом наподобие авторов «воображаемых миров» — он был рассказчиком, предпочитавшим четкий, прямой и простой язык с минимумом описаний. И конечно же, в его лучшей прозе ощущается немалая доля поэзии, что в достаточной мере демонстрирует первая глава «Часа Дракона». Говард вырос на поэзии, которую читала ему мать, и сам был, вероятно, лучшим поэтом среди писателей-фантастов. По словам Стива Энга, «Говард, возможно, чувствовал, что поэзия лучше соответствует его воображению, чем проза. Кажется, его вымышленным героям и злодеям «меча и колдовства» намного естественнее было бы стать воспетыми в песнях, нежели описанными в абзацах текста».

Но в литературе Говарда имелся еще один элемент. «Когда я пишу,— говорил он Э. Хоффману Прайсу,— я всегда стремлюсь быть реалистом». Слова эти могут показаться неуместными в устах автора, больше всего известного по его фантастическим произведениям, но, исследуя собрание его сочинений, мы находим «реалистический» роман, большое количество рассказов о боксе, множество исторических рассказов и вестернов — иными словами, немалую долю реализма. Джек Лондон, вероятно, был его любимым писателем; больше всего известный сегодня по своим приключенческим произведениям, Лондон был также видным социалистом, чья полуавтобиографическая вещь «Мартин Идеи», ставшая прообразом для «Высоких дубов и песчаных холмов» самого Говарда, считается первым экзистенциалистским романом. Другим писателем, которого Говард высоко ценил, был Джим Талли, чьи художественные повествования о его жизни в качестве бродяги, циркового рабочего, боксера и журналиста нашли отражение в работах Говарда. Как Лондон, так и Талли были «детьми дороги», и Говард часто описывал персонажей, в том числе Конана, бросивших в юности родной дом и отправившихся бродить по свету.

В своем содержащем немало плодотворных идей эссе «Роберт И. Говард: искушенный автор героической фэнтези» Джордж Найт предполагает, что Говард принес в фэнтези ту же эмоциональность, которую внесли в детективный роман его современники Дэшил Хэммет и другие,— отважное и непокорное отношение к жизни, выраженное в простой прямолинейной прозе (не без поэзии), темную сущность которой составляет насилие. Конан в его Хайборийской эре имеет много общего с оперативником из «Континентала» на зловещих улицах Сан-Франциско: он действует сам по себе, с циничным и искушенным отношением к жизни, и его сдерживает лишь его собственный строгий моральный кодекс. Он не испытывает почтения к правилам, навязанным властями или традицией, предпочитая жить по правилам, которые помогают ему «поддерживать порядок в мире, катящемся к безумию». Его можно нанять, но невозможно купить. Он, как отмечал Чарльз Хоффман, «Конан-экзистенциалист, независимый и решительный, один во враждебной вселенной». Конан, говорит Хоффман, знает, что жизнь лишена смысла: «Вера моего народа не сулит особой надежды ни здесь, ни в будущей жизни,— заявляет он в «Королеве Черного побережья»,— Земное существование есть бессмысленное страдание и борьба, обреченная на поражение…» Но осознание полной бессмысленности каких-либо действий не приводит Конана в отчаяние: он «демонстрирует, как обладающий сильной волей человек может создавать цели, ценности и смысл жизни для самого себя».

В этом, как мне кажется, заключается немалая часть привлекательности Конана. Наша судьба, говорит он, не среди звезд и не в нашей благородной крови, но в нашем желании создавать самих себя. Рассказы в данной книге являются тому превосходной иллюстрацией: в каждом из них Конан оказывается перед выбором и принимает решение не на основе некоей «благородной цели», но того, что, на его взгляд, является правильным в данный момент. Он хватается за любую возможность, чтобы получить желаемое, и отвергает возможности, за которые другие ухватились бы без колебаний. Он — сам по себе и поступает по-своему, не руководствуясь почти ничем, кроме минутной прихоти и своего понимания того, что правильно, а что нет.

Но конечно, в первую очередь своей привлекательностью истории Говарда о Конане обязаны его таланту рассказчика. Его способности захватить читателя и унести его в вихрь повествования непревзойденны. Так что переверните страницу и приготовьтесь к волнующему путешествию по чудесному миру Хайборийской эры.

Расти Берк, 2003

Люди Черного Круга © Перевод М. Семёновой.

1 СМЕРТЬ КОРОЛЯ

В душной ночи звон священных гонгов и рев раковин слышался далеко. Слабые отзвуки доносились и в комнату с золотыми сводами, где на устланном бархатом ложе метался Бунда Чанд — король Вендии. Смуглое лицо блестело от пота, пальцы впились в расшитые золотом покрывала. Он был еще молод, и не копьем его ранили, и не яд подсыпали в вино, но глаза застлала мгла неминуемой смерти. У одра короля на коленях стояли дрожащие невольницы, у изголовья склонилась его сестра Деви Жазмина, с глубокой тревогой вглядываясь в лицо брата. С нею был вазам, пожилой дворянин, давно состоящий при королевском дворе.

Когда далекий рокот барабанов достиг слуха Жазмины, она резко вскинула голову.

— Жрецы и вся эта суматоха! — вскрикнула Деви с гневом и отчаянием.— Они никчемны, как и лекари! Он умирает, и никто не знает отчего. Умирает — а я, беспомощная, стою здесь… Я готова сжечь город дотла и отправить на смерть тысячи людей ради его спасения!

— Я уверен, любой вендиец умер бы за своего короля, Деви,— тяжко вздохнул вазам,— если бы это помогло. Видимо, его отравили…

— Я уже говорила, это не яд! — выкрикнула она,— С самого детства его охраняли, даже самым ловким отравителям Востока не удавалось до него добраться. Пять черепов белеют на башне Бумажного Змея, доказывая, что никто из них не достиг цели. Ты прекрасно знаешь, десять мужчин и десять женщин пробуют его вина и еду, а покои стерегут пятьдесят стражей. Нет, это не яд, это колдовство. Страшное проклятие…

Она умолкла, потому что король в эту минуту заговорил; его посиневшие губы, правда, не пошевелились, а в глазах не появилось и проблеска сознания, но раздался невнятный и тихий стон, словно взывающий из бездонных, исхлестанных ветром глубин.

— Жазмина! Жазмина! Сестра моя, где ты? Я не могу найти тебя. Всюду темнота и вой вихря!

— Брат! — закричала Жазмина, судорожно хватая его безвольную ладонь.— Я здесь! Ты узнаешь меня?

Она смолкла, видя полное безразличие, завладевшее королем. С его уст сорвался жалобный всхлип. Невольницы заскулили от страха, а Жазмина разодрала на себе одежды.

В другой части города некий человек выглядывал из-за ажурной решетки окна на длинную улицу, освещенную тусклыми факелами. Свет озарял воздетые к небу темные лица со сверкающими белками глаз. Из тысяч уст вырывались долгие причитания.

Мужчина был высок, хорошо сложен и носил дорогие одеяния. Он повел широкими плечами и отвернулся от окна.

— Король еще не умер, но уже слышны траурные песнопения,— сказал он второму мужчине, сидящему на циновке в углу комнаты.

Собеседник его был одет в коричневую тогу из верблюжьей шерсти, сандалии и зеленый тюрбан. Он, равнодушно посмотрев на говорящего, вымолвил:

— Просто люди знают, король не встретит рассвета.