Сергей Сергеев-Ценский - Зауряд-полк (Преображение России - 8)

• Название: Зауряд-полк (Преображение России - 8)
• Автор: Сергей Сергеев-Ценский
• Жанр: История

---

- И мы ведь тоже бурили у себя, мы сколько денег ухлопали на бурение, однако у нас вот в недрах ничего такого не оказалось.

- Как? Вы тоже искали уголь? Или руду железную? - полюбопытствовал Кароли.

- Нет. Не руду и не уголь... Об этом-то мы уж знали, что нет... Мы за доломитом охотились, - объяснил Лихачев. - Доломит - он ведь для доменных печей требуется... И нашелся такой специалист, сбил нас с женою с толку: "У вас доломит! Бурите!" Вот и бурили... Денег, правда, пробурили достаточно, а доломит обманул... Ну, одним словом, он хотя и нашелся, только не того процентного отношения, какое требуется. Низкого качества. Годится, конечно, как бутовый камень, только не в домны... Да! На этом я, просто говоря, прогорел... А у вас, стало быть, целая Голконда? - обратился он к Зубенко не улыбаясь. - А я и не знал! Вы как-то ни разу не заикнулись даже... об этом своем альянсе с бельгийцами.

- Не дай бог иметь дела с этими негодяями! - уверенно, очень убежденно и горячо отозвался Зубенко, накладывая себе гарниру к жаркому.

- Наши союзники, - напомнил ему Ливенцев.

- Я о тех там, которые у себя дома сидят, не говорю, - поправился корнет. - Я говорю о тех пройдохах, какие к нам сюда приехали и нас сосут, как пауки.

- Однако миллион они для вас на вашей земле нашли же, - пытался склонить его на милость даже к приезжим бельгийцам Кароли.

- Какой миллион?

- Шесть рублей со ста, шестьдесят тысяч с миллиона!

- Ну, знаете, так считать если, тогда у Парамонова пятьдесят миллионов в земле лежат! А пятьдесят миллионов и один - это большая разница... Также надо принять во внимание, какое у меня семейство.

- Неужели вы женаты? - удивилась Цирцея и почему-то даже опустила при этом свою африканскую собачку на пол.

- Я не женат, положим, но ведь еще сколько нас - сестер и братьев... Это я считаю только родных, а ведь еще сколько двоюродных!.. Нас очень большая семья.

- Ну, ваши доходы тоже оказались не маленькие! Это на какую угодно семью хватит, - сказал Лихачев.

А Цирцея, безжалостно глядя на заплатанную на локте тужурку Зубенко, добавила язвительно:

- Тем более при ваших скромных привычках.

- Привычки зависят от воспитания, - буркнул Зубенко, не поднимая глаз.

Ливенцеву стало даже как-то жаль его, точно его травили со всех сторон, и виноватым в этой травле оказался не кто иной, как он же сам, Ливенцев, сболтнувший сказанное Моняковым, - мог бы ведь и промолчать. И, желая отвести разговор в сторону, он спросил Зубенко:

- Что же, пшеницу сеете на своей земле?

- Сеем и пшеницу, - подумав, ответил Зубенко.

- Ага! Вот видите! Значит, вам тоже необходимы проливы?

- Почему такое? Проливы? Мне? - несколько удивился, но и насторожился, как перед новой издевкой, Зубенко.

- Мы только что пришли к выводу, что всем помещикам России, у которых на полях пшеница, Дарданеллы необходимы, как воздух... Давайте же выпьем с вами за Дарданеллы! - поднял недопитую рюмку Ливенцев.

- Я не пью, - с достоинством ответил Зубенко.

- Как? Совсем никогда не пили? - изумленно поглядел на него Мазанка.

- Никогда не пил. И не курил также.

- Много потеряли! - сказал Мазанка, а Кароли ошарашенно выпятил губы:

- Накажи меня бог, первый раз такого человека вижу! Куда же вы свои миллионы намерены девать?

- Что не пьет и не курит - это верно, - сказал Лихачев. - И очень хороший службист, - рекомендую! У него все и всегда в порядке. При таком субалтерне эскадронный командир может быть спокойным перед любым смотром и перед любой ревизией.

Ливенцев принял эту рекомендацию как желание Лихачева вывести своего корнета из неловкого положения, хотя и не понимал как следует, в чем же именно тут неловкость. И только когда пригляделся к Цирцее вплотную, как привык приглядываться к людям, понял, что Лихачев говорил это не для них трех, а для нее одной, для той, которую теперь перестали уж совсем занимать голая коричневая собачка и две белых болонки. Она дала им каждой в свою мисочку по куску рагу из баранины, и около нее теперь шло деловитое чавканье и урчанье, как около подлинной Цирцеи на ее острове, и она была теперь явно разгневана тем, что тот, который носил около нее, ею как будто и данный ему, облик простеца и бедняка, оказался вдруг перевоплотившимся самовольно во что-то другое, вдруг как-то неожиданно сделался далеко не так прост и, главное, совсем не беден, даже очень богат!

Да, у нее было явно негодующее лицо. На Зубенко она смотрела не отрываясь. Ливенцев понял, что это - женщина властная.

И вот еще что он понял: что он сам как будто человек с другой планеты среди остальных; что здесь, в Балаклаве, за одним столом с ним, получающим только свое полуторасторублевое жалованье прапорщика и больше ниоткуда ничего, сидят всё богатые люди. Об адвокате Кароли он знал, что у него прекрасный дом в Мариуполе, что сюда, в Севастополь, он взял свой выезд красивый кабриолет и пару дышловых лошадей, неизвестно почему уцелевших пока от мобилизации; трое остальных были помещики, из которых самым богатым оказался самый незаметный на вид и преувеличенно скромный в своих привычках, не захотевший тратить даже двугривенного на третьи звездочки себе на погоны, хотя и мог бы носить погоны поручика так же незаконно, как и Кароли.

Над тем, что говорил ему о Зубенко дня два назад этот радикал, земец, доктор Моняков, он пытался думать только теперь - и удивленно видел, что молодой еще степной помещик этот, обладатель миллионов, захлестнут как-то до потери самого себя своими богатствами, что как-нибудь пользоваться ими он совсем не умеет, даже боится, что он умеет их только стеречь, может стремиться их увеличить, но совершенно лишен способности их тратить, - и в нем появилась какая-то не то что отчужденность, а даже брезгливость к этим всем, чересчур связанным с землею, преувеличенно земным людям и к Цирцее с ее африканскими и прочими собачками, и он сказал, улыбаясь, как всегда, когда чувствовал брезгливость:

- Господа! У меня нет ни имения, ни дома, ничего вообще, кроме знания математики, и то приблизительного, конечно. Но математика не нуждается в защите при помощи кавалерии, а также штыков и пулеметов... Да на нее никто и не нападает: какая корысть нападать на какую-нибудь теорию парабол и гипербол? А вот напасть на имения с их пшеницей или на угольные копи - тут есть так называемый казус белли. Говорят уже, что теперешняя война - война угля и железа... и доломита, конечно, поскольку он необходим для железа. (Тут Ливенцев улыбнулся в сторону Цирцеи.) Вопрос теперь, значит, только в том, чтобы нам всем, - и мне тоже, представьте, как это ни странно! - суметь защитить все наши пшеничные поля и угольные копи.

- Как защитить? - глянул на него непонимающе Лихачев.

- От кого защитить? - спросил Мазанка. - Кто на них покушается?

- Вот тебе на! Разве немцы не заняли у нас часть Польши? - удивился Ливенцев.

- А мы разве не заняли часть Пруссии? - спросил Лихачев. - Линия фронта может, конечно, колебаться то здесь, то там, но-о до наших коренных русских земель куда же добраться немцам? Ни-ко-гда этого не будет! Да и вообще пустяки... Наше военное министерство урок японской войны учло - это теперь для всех очевидно... Нет, война кончится месяца через два-три...

- А вы как думаете? - обратился Ливенцев к Зубенко.

Зубенко подумал, помял хлебный мякиш между толстыми пальцами и сказал решительно:

- К новому году кончат войну!

Кароли же горячо добавил:

- И как только Вильгельм попадется в плен, - накажи меня бог, об него готов тогда буду целый день спички тушить! Так он мне с этой войной надоел, проклятый!

Ливенцев поглядел на него и расхохотался вдруг.

- А если... если не через два месяца, а и через два года не кончат войну? - еле проговорил он сквозь хохот.

- Абсурд! - махнул рукою Лихачев.

- Чепуха! - сказал Мазанка.

- Мне надо насчет сена распорядиться, - вдруг поднялся из-за стола, наклоняя голову в сторону Цирцеи, Зубенко. - Сейчас же надо послать подводы, а то ведь на сено много охотников... Не успеешь оглянуться - артиллеристы заберут, а потом ищи-свищи!

- Да-да! Вот именно: ищи-свищи! Идите, идите, - забеспокоился и Лихачев, а Мазанка кивнул Кароли:

- Надо бы и нам ехать...

Но хотя Зубенко и ушел, простившись с ними, их остановил Лихачев, так как подавали еще чай (на серебряном подносе, и стаканы в подстаканниках старого серебра), ликерные узенькие рюмочки и пузатую черную бутылку бенедиктина.

- Ка-ков оказался скромник наш Зубенко! - сказала Цирцея, снова усаживая на колени африканку и укутывая ее платком. - Ведь если бы вы не сказали нам, то откуда бы мы могли узнать, что это - богач? Если бы мы имели хотя бы половину его состояния! А ведь он...

Она остановилась, не договорив, но Ливенцев понял ее так, будто хотела она добавить: "...каждый день обедает на наш счет!"

И ему стало весело, когда добавил он про себя именно это.

А когда, простившись с Лихачевым, выходили они трое к своей линейке, Ливенцев заметил на верхней филенке верандной двери размашистую надпись химическим карандашом: "Прошю оставит сей дом внеприкосновенности допребытие хозяина".