Виктор Некрас - Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев

• Название: Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев
• Автор: Виктор Некрас
• Жанр: Фэнтези

Христианство тщетно пытается победить язычество — даже знатные люди, вернувшись из церкви, ставят дома блюдце молока домовому, что уж говорить о простом люде. Наследники Ярослава Мудрого погрязли в распрях, а полоцкий князь Всеслав Брячиславич начинает борьбу за восстановление древней веры своих предков!

---

Но спокойствие это — показное. Как угли под пеплом, тлеют непогашенные, нерешённые угрозы. И нужен только приток свежего воздуха, чтобы угли полыхнули бушующим пламенем.

После поражения Святополка война стихла, застыла в неустойчивом равновесии, хотя было ясно, что это ненадолго, и что скоро это равновесие взорвётся новой большой войной.

Оставалось только понять — когда?

И Всеслав Брячиславич знал — скоро.

Горько сознавать, что именно тебе доведётся быть главным смутьяном, и то, что не именно ты первым нарушишь спокойствие — утешение слабое.

Слабое, княже Всеслав.

Но ты не можешь иначе. Ты, потомок Дажьбога, человек с духом Велеса.

2. Червонная Русь. Волынь. Владимир. Весна 1061 года, травень

Придорожный куст чуть шевельнулся, стряхивая капли утренней росы. Вышата настороженно подобрал поводья. Волк? Лиса? Леший?

Ну да, — тут же возразил сам себе. — Так ты лешего и заметишь. Только сверкнёт из куста едва заметными светло-зелёными глазами Лесной Хозяин, дальняя Велесова родня — и только. И то — глаза у лешего одного цвета с весенней листвой, густой и яркой. Ничего не увидишь.

Тьфу!

Вышата Остромирич невольно сплюнул — и до чего только не додумаешься со страху-то, до поминания Велеса нечестивого?! — и размашисто перекрестился. Истинно — пуганая ворона куста боится. Хотя, казалось бы, чего и бояться-то? Из Новгорода уходили мирно, со складной грамотой, в открытую.

И то сказать — кем они были-то в Новгороде? Не то бояре, не то гридни? И земля есть, и холопы, и усадьба богатая за городом — вроде бояре. И на вече допущены. И в то же время — служат князю, а не Городу. Не разберёшь. И многие в Новгороде уже поглядывали на Остромира и его сыновей косо. А меж двух скамей сидеть… скользко. Выбирать надо.

Вышата и выбрал. И Порей — тоже.

Брат тут как тут — лёгок на помине.

— Чего там? — тянет уж меч из ножен. Таков во всём — резок, поворотлив, чуть что — за сталь холодную, первую судью во всяком деле.

Но куст уже не шевелился, да и Вышата не готов был точно сказать — шевелился ли он альбо ему почудилось?

— Ничего, Порей, — пробормотал он, толкая коня каблуками — и даже стыдно стало отчего-то, словно брат его за чем-то предосудительным застал, вроде трусости альбо воровства. — Ничего. Поехали. Владимир уже близко.

Владимир и впрямь был близко. Основанный Крестителем город как-то незаметно стал главным на Червонной Руси, превзойдя и Волынь, и Червень, и ныне был стольным городом Ростислава Владимирича, князя-изгоя, хозяина Волыни.

Город на берегу Луга надвигался как-то незаметно, вырастая над окоёмом на плоском холме рублеными стенами. Заборола щетинились тёмными проёмами боев, казалось, что город настороженно следит за тобой.

Вышата опять мотнул головой, покосился на брата. Опять мерещится невесть что. Но Порей вроде бы ничего и не заметил.

Да и заметит, так не скажет — не таков брат, чтоб попусту языком молоть.

— Чего там в обозе? — спросил Вышата для того, чтоб хоть что-то сказать.

Переезд — дело нелёгкое даже и для простого людина. А уж для вятшего — боярина, гридня ли (Вышата опять поморщился, не зная, как именовать себя и брата) — и вовсе трудное. Братья из Новгорода ехали отнюдь не вдвоём. У каждого — жена, у каждого — дети, у каждого — нажитый скарб, дружина, слуги. Обоз Остромиричей растянулся по дороге мало не на перестрел. Вестимо, не все дружинные и слуги захотели поехать с господами на Волынь — от привычного-то, родного Новгорода?! Чего-то там ещё будет, на той Волыни, да как-то их встретит волынский князь? Но большинство рассудило верно — а навряд ли и отыщешь новую службу, если прознают, что прежнего господина покинул? И сейчас за Вышатой и Пореем одного только оружного люду ехало не меньше двух сотен человек. И почти у каждого кметя — жена, да дети.

Остромиричи сами по себе, ещё не примкнув к князю, были нешуточной войской силой, способной походя захватить небольшой город вроде Родни альбо Немирова, потому и провожали их настороженными взглядами великокняжьи воеводы на всём пути от Новгорода до Волыни. И — Вышата отнюдь не обольщался — великий князь наверняка уже про всё знает.

Пусть. Права переезда ещё никто у вятших не отнял.

— А что — в обозе? — пожал плечами Порей, по-прежнему настороженно озирая чапыжник. Вояка, — насмешливо-нежно улыбнулся про себя старший брат. — Ничего особенного. Ось треснула на одной телеге, так заменили уже.

Боммм! — раскатилось по равнине, и тут же подголосками подхватили маленькие колокола.

— Чего это? — Порей вздрогнул. Колокольный звон на Руси был пока что редкостью — настоящих, литых колоколов было мало, звонили в клёпаные.

— К заутрене звонят, — вздохнул Вышата. Как-то незаметно они подъехали настолько близко к Владимиру, что слышали уже голоса колоколов на церковных звонницах. Воевода чуть прижмурился, вспоминая, какой нынче день, и тут же удовлетворённо кивнул сам себе. — Пасха нынче, брате, вот и звонят.

Порей не ответил, только дёрнул щекой и отворотился — он плохо разбирался в церковных праздниках, как и большинство русичей, даже и теперь, через восемь десятков лет после крещения, даже и он, прямой потомок Добрыни, крестившего Новгород огнём.

Ростислав знает, что Вышата и Порей едут, знал, что едут к нему и знал — для чего. Но всё равно надо было поспешать — до обедни надо было поспеть в город, чтобы встретиться с князем.

Вышата свистнул сквозь зубы, конь под воеводой запрядал ушами, настороженно покосился. Откуда-то сбоку долетел конский топот — Вышатины сыновья, Ян и Путята, скакали где-то по лесу, гоняя придорожное зверьё (хотя какое там зверьё в лесу у дороги?).

— Звал, отче? — Путята подскакал первым, стряхнул с руки замшевую перчатку, сдёрнул с головы шапку с синим суконным верхом.

— Звал, — проворчал Вышата, меряя сына взглядом. Хорош молодец вырос, на новогородских-то харчах. Сыновья Вышаты женаты ещё не были, придирчиво выбирая себе невест из новогородской альбо киевской господы, а отец не торопил. «Вот и дотянул — кто теперь за изгоев-то пойдёт? — снедовольничал кто-то у воеводы в душе. — Женятся на каких-нибудь купчихах».

— Скачи в город, — велел воевода. — Ко князю в терем тебя пустить должны…

— Пусть попробуют не пустить! — задиристо бросил Путята.

— Но-но! — окоротил его отец. — Не во вражий городе едешь, к господину новому! Не хами там особо-то! Скажешь, князю, что подъезжаем мы. Внял?

— Внял, отче, — Путята чуть поклонился и взял с места вскачь.

И с чего далось, что сыновьям теперь только на купчихах жениться? — с лёгкой насмешкой над самим собой думал Вышата, любуя молодецкой посадкой сына. Да за такого-то орла… Да и отцово место в княж-Ростиславлей думе навряд ли будет ниже, чем было в среде новогородской господы. И здесь, на Волыни, и на иных столах. В том, что эти иные столы будут, хотя и вроде как и не должно их быть у князя-изгоя, Вышата Остромирич не сомневался.

Затем и ехал.

Ростислав Владимирич, волынский князь, довольно потеребил длинный ус, слушая молодого кметя. Князь изо всех сил старался выглядеть невозмутимым, хотя в душе прямо-таки петухи пели.

Сила!

Вот она, сила!

Сразу двое из новогородской господы, вернейшие отцовы люди, бояре Вышата и Порей, братья Остромиричи! Сила. А сила ему сейчас нужна больше всего. Всё есть — храбрость, войская сметка… всё. Силы войской мало.

А Вышата — стратилат! С отцом покойным на Царьград ходил вкупе, три года у греков в полоне просидел, а уцелел и обратно воротился. Ростислав Владимирич до сих пор толком не знал, какая нелёгкая толкнула деда с отцом в ту несчастливую войну с греками, где отец потерпел столь жестокое поражение.

Когда буря разметала русские корабли, шеститысячная русская рать оказалась на берегу без возможности уйти морем, окружённая ромейскими полками.

— Помни, сын! — говорил Владимир Ярославич, горько кривя губы. — Ни один! Никто из гридней не отважился! Альбо сказать, не снизошёл…

Смерть на море, в прямом бою с полутора десятками греческих дромонов, казалась гридням почётнее неведомой судьбы в войне на суше. И тогда Вышата, гневно засопев, перелез через борт лодьи, бросив напоследок через плечо: «Волей твоей, княже, если жив буду, то и с ними, а если погибну, то с дружиной!».

Увы!

Личной храбрости оказалось мало!

Совокупный удар греческих катафракторных полков оказался непереносным, и тысячи русских воев сдались в полон, чая выкупить свою жизнь — и доживали после жизнь слепцами! Вестимо, не всех ослепили стратеги базилевса — каждого десятого. Вот их и отпустили на Русь греки, когда через три года установился мир — на что базилевсу слепые рабы?!

Единого только и отпустили домой из зрячих — Вышату Остромирича. Сам доместик схол Заката просил базилевса за отчаянного воя, восхищённый отвагой гридня.