Сергей Самарин - Крушение

• Название: Крушение
• Автор: Сергей Самарин
• Издательство: Русская культура
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-905618-02-4

Роман «Крушение» рассказывает о взрослении подростков-кадетов. В Крепости на окраине Парижа они готовятся отвоевать Империю, утраченную их отцами, но История распоряжается их судьбами по-своему. Найдя пристанище на вилле в Нормандии, герои романа наблюдают лицо времени, погружённого в хаос Второй мировой войны. Книга была написана по-французски и издана во Франции. На русском языке роман публикуется впервые.

---

— Атакуем вон там!

В широко открытом глазу, на который падала тень его орлиного клюва, заискрились зарницы Браннберга, Виколо, Высокой и других блестящих побед — то были искры его военного гения.

Но вечером, когда над разбросанными по полю огнями поднимался приятный аромат манных клёцок, начальник штаба почувствовал, что атаковать на восток, где не было врага, зато ручей терялся в необъятных болотах, — решение неожиданное с точки зрения теории. Он разыскал палатку старого маршала, неравномерно освещённую с помощью грузных серебряных подсвечников, один из которых стоял непосредственно на большом рыжем ковре из Хума, а другой — над аналоем, где краснолицый монашек с редкой бородкой раскладывал листы с нотами. Сухонькое тело самого старика, полностью оголённое и жёлтое, как воск, за исключением обрубка — синюшного — его бывшей руки, покоилось подле аналоя на брошенных в кучу роскошных шёлковых коврах, сопровождавших его в самых тяжёлых кампаниях. В глубине палатки молодой лейтенант с обнажённым торсом суетился вокруг бочки: маршал, по обычаю наших крестьян, собирался совершить купание в кипящей воде. Наполненные до краёв кубки были расставлены на ковре так, чтобы старик мог до них дотянуться; как человек, выслужившийся из рядовых, он сохранил верность народной свекольной водке; на большом серебряном блюде была сооружена пирамида из сырых луковиц; время от времени молодой монах чистил луковицу, макал её в солонку и отправлял целиком в открытый рот маршала, и тот начинал жевать, не поднимая головы; монашек наклонялся над хозяином с пьяной, глупой и порочной улыбкой. Начальник штаба долго простоял у входа в палатку: когда Старик погружался в себя, его не принято было тревожить. Он отхлёбывал ледяной водки, глотал луковицу, икал и между делом пел; он исполнял трогательный гимн Деве, самое чистое и проникнутое верой творение старого маршала — одно из тех, которые позже звучали во всех церквях. Периодически, по кивку головы, монашек ему подпевал; из его мясистого масляного рта звучал тонкий девичий голос; затем он поворачивался к аналою и гусиным пером записывал, напевая, несколько тактов, сочинённых неграмотным. Воспользовавшись минутной остановкой, начальник штаба шагнул внутрь палатки; его продолговатый ссутулившийся силуэт выступил из тени; но тут он увидел приподнятую в тишине руку маршала: указательный палец резко захлестнул средний, приказывая немедленно повернуться «кругом»; старик был в плену у неги и благоговения. Пробираясь в темноте среди костров и составленных в козлы ружей, начальник штаба миновал освещённую палатку, откуда доносились радостные возгласы, звуки скрипки, гитарные аккорды; фавориты императрицы, временно помирившись, заранее праздновали победу; искры шампанского уже, видно, напоминали им блеск бриллиантов, которые им, увенчанным лаврами, скоро вновь предстоит находить меж монарших бёдер.

14

Мы поём и улыбаемся друг другу, стоя на большом дворе, на пороге ночи, и локтями подталкиваем Гиаса, нашего товарища, потомка одного из чёрных лебедей.

15

Показав на восток, трубка определила исход сражения. На рассвете в затуманенной долине разнеслась барабанная дробь; пронесли прославленные боевые штандарты; монахи свитой окружили золочёную хоругвь со Святым Аспидом; трава, усыпанная росой, была зеленее зелёного. Старого маршала встретили громкими победными возгласами; его фиолетовая жилка набухла; локоны седых волос, выбившиеся из-под треуголки, развевались на висках, подхваченные влажным утренним ветром; его глаза блестели; никогда ещё он столь явственно не воплощал образ гения. Первой выступила кавалерия; разделившись на три параллельных колонны, каждую из которых вёл один из фаворитов, войска быстро заполнили долину; солнце начало разгонять туман; под громовое «ура» и тяжёлый топот сапог по влажной земле оно осветило зубцы сабель, разноцветные плюмажи. Маршал стал во главе пехоты; он сам был пехотинцем и верил только в штык; а эта крестьянская масса шла на бой, как идут во время сенокоса на барщину. И, наконец, следом за артиллерией волы тянули повозки с провиантом и фургончики шлюх.

Когда первая конная колонна, двигавшаяся вдоль ручья, добралась до мостика, над Крепостью начали подниматься клубы дыма; и почти сразу громыхнула пушка. Фаворит, который вёл колонну, велел своим всадникам остановиться; к маршалу направился офицер — испрашивать приказ о переправе на левый берег; пока он говорил, спешившись, с трудом удерживая взвинченную лошадь, начальник штаба не сводил со старого маршала умоляющий и робкий взгляд; переправа была даже проще, чем он думал: вражеской артиллерии было не дотянуться до моста. Но в ответ — молчание; гений неумолимым орлиным взором пристально глядел на восток. Солнце развеяло туман, ворота Крепости открылись; по долине рассредоточился целый гарнизон пуритан; их синие мундиры и шлемы в форме митры красиво смотрелись на изумрудном фоне лугов. Императорская армия, последние соединения которой в эту минуту достигли моста, замедлила ход: в трёх льё впереди, среди болот, ручей изгибался к югу. Левая колонна всадников затерялась в камышах — таких высоких, что они скрыли её от остальной армии, — и начала спускаться вдоль русла; правая колонна, дойдя до излучины, направилась по течению вверх. Вместе они взяли в «клещи» центральную колонну, завязшую в грязи в самой топкой части болота; на пятки ей начинал наступать авангард пехотинцев. Между тем командующий артиллерией, германский наёмник, понимая, что враг приближается и уже слышны его «ура», самоуправно приказал остановить пушки и направил их на квадраты из синих мундиров; несколько ядер вылетели и упали, здорово не дотянув до врага. Даже те, кому было не привыкать к гневу старого маршала, вздрогнули, когда он узнал о самоуправстве; с самого утра он молчал; фиолетовая жилка набухла так, что казалось, вот-вот лопнет от его гнусавого голоса, когда на немедленно разжалованного виновника обрушились самые непристойные и многосоставные ругательства нашей речи. Командовать артиллерией был послан более послушный офицер; канониры ещё раз поменяли позицию и повернулись спиной к врагу. Между тем на болоте зажатая в самой вершине излучины, которую огибал ручей, кавалерия рубилась вовсю: каждый из фаворитов проклинал двух других соперников и намеревался не упустить момент, чтобы от них избавиться. Впрочем, в камышах сумятица была такая, что друг друга убивали даже конники одного полка, не говоря о пехотинцах, влившихся в самую гущу сражения. Попав между штыками пехотинцев и палашами драгун, знаменосцы вместе с церковниками сгрудились на холме вокруг хоругви со Святым Аспидом; всё время, пока шла резня и пока прославленные штандарты не оказались в руках пуритан, монаший хор оглашал поле битвы звуками священных гимнов. Двигаясь плотными рядами и стреляя с колена через каждые десять шагов, синие в конце концов добрались до нашего арьергарда; в первую очередь они завладели водкой и шлюхами, но, увы, сразу добычей не воспользовались. Превосходство имперской армии было таково, что сражение ещё можно было выиграть, и грозный старик, хотя тоже угодил в давку, не утратил самообладания; дар импровизации обеспечивал ему самые громкие победы, и он вдруг приказал кавалерии отойти к западу и атаковать врага. Несмотря на то, что для этого пришлось прошагать по спинам нескольких наших лучших пехотных полков, которые не могли расступиться на вязком и тесном пятачке, кавалерия, возможно, осуществила бы этот сложный манёвр, если бы от избытка усердия новый командир артиллерии, которому только что было приказано вести огонь, в ту самую минуту не принялся поливать ядрами беспорядочное месиво из конных и пехотинцев. На холме золочёная хоругвь со Святым Аспидом и прославленные штандарты возвышались над дымом, переливаясь на солнце; священные гимны летели в ясное небо; но сквозь канонаду и треск ружей уже слышны были хриплые приказы и победные крики еретиков. И тогда над болотом взлетели три чёрных лебедя, любимцы государыни, и полетели к столице; семь дней и семь ночей обгоняли они друг друга, каждый хотел первым доставить весть, что армия погибла, а старый маршал и штандарты — в руках врага; но когда, миновав бескрайнюю равнину, достигли они городских ворот, колокола всех церквей отбивали поминальный звон: императрица скончалась, послы поспешили выкупить мир ценой всех царственных побед. Трёхлетняя война подходила к концу, а с ней и восемнадцатый век: просвещённые и скорбные умы, увлёкшись уравнительными идеями и палеонтологией, уже начинали подтачивать священные основы Монархии.

16

Мы поём, выводя грустную старомодную мелодию, и наше воображение расцвечивает её наивные слова. Слева, у кирпичной стены, замыкающей наш двор, вечерний ветер осторожно колышет кусты сирени. Впятером или вшестером мы продавливаем деревянную скамью, придвинутую к стене; кто-то стоит, опершись локтями о наши плечи, как будто мы фотографируемся; кто-то сидит, как будто мы фотографируемся; кто-то сидит как придётся, скрестив ноги по-турецки, прямо на гравии. Удлиняющиеся тени обрисовывают нечёткие очертания старинных биваков. Ветер истории стихает, пресытившись ароматом сирени.