Сергей Самарин - Крушение

• Название: Крушение
• Автор: Сергей Самарин
• Издательство: Русская культура
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-905618-02-4

Роман «Крушение» рассказывает о взрослении подростков-кадетов. В Крепости на окраине Парижа они готовятся отвоевать Империю, утраченную их отцами, но История распоряжается их судьбами по-своему. Найдя пристанище на вилле в Нормандии, герои романа наблюдают лицо времени, погружённого в хаос Второй мировой войны. Книга была написана по-французски и издана во Франции. На русском языке роман публикуется впервые.

---

Осторожная нежность постепенно соединяет его с этой молодой женщиной в таинствах совместной жизни, не метафорически, но физически, словно её тело — часть его самого, некий орган, невидимый и забытый днём, но возрождающийся каждую ночь и воссоздающий с каждым заходом солнца пространство, необходимое для её свободы. Так он научился жить с нею, постигая изнутри её порывы, неясные печали, быстрые перемены настроения и температуры, и даже стал воспринимать вместе с ней эфемерные знаки обоняния и осязания; приспособившись к биению жизни в этой обретённой части своего существа, более восприимчивой, чем его собственное тело, он подстраивается под ритм своих лунных часов и через тело Резеды участвует в вечном обновлении космического цикла.

Ведь эти житейские мелочи — дурное настроение, пятна крови на полотенцах — учат его теперь пониманию несовершенства его мужской природы, которая прямым курсом движется к небытию, но ещё и спокойной мудрости беспрерывного обновления, неустанному притяжению подобий и несомненности существования бесконечного в конечном.

Вот так было отведено проклятие истории, и безмятежность аграрных рабовладельческих эпох перенеслась в настоящее, но познает ли Алькандр в рабстве брака спокойную радость возвращения назад и конца времён? Хотя в объятиях Резеды он чувствует, что вот-вот растворится в цикличной вечности, бдительная тревога не даёт ему забыться совсем. Внезапный прилив душераздирающего страха заставляет его содрогнуться на пороге этого слепого рая, как бывает иногда в предчувствии новых зияний. Ночи коротки. Осознание себя — кислота, разъедающая цельную материю счастья.

23

Алькандр поднимается открыть ставни, за которыми горизонт долины, прикуривает сигарету, глядя на свернувшуюся в калачик под смятым одеялом Резеду, и его снова переносит в необратимость. Под моросящим дождём блестят черепица домов и листва фруктовых деревьев. Заводской дым витыми колоннами тянется вверх поддержать низкое небо. Дневное убожество развеивает ночную явь. Сколько нужно сил, чтобы нарушить кажущуюся цельность этого мрачного пейзажа и из разрозненных осколков воссоздать Трапезунд! Как в этой женщине со спутанными волосами, которая натягивает на лицо простыни, узнать маленькую флейтистку? Резеда чужая, отдалившаяся, закрывшаяся в себе так же, как она прячется в руинах своего сна, сейчас начинает жить сама, обдумывать собственные скрытые мыслишки. Алькандр вдруг понимает, что остался без собранных в ночи сокровищ: всё, что есть — беспредметный блеск, да и тот рассеивается в свете зари; он отворачивается от уснувшей женщины, чувствуя усталость и лёгкое отвращение, как после случайного свидания. И начинаются злосчастья с Резедой — разобщение, равноправие и конфликт. Маленькая рабыня, ночная флейтистка в пробуждающем свете перевоплощается в домохозяйку, которой вечно что-нибудь втемяшится в голову. «Есть у меня мыслишка», — говорит Резеда, и как бы легко она ни была осуществима, Алькандр нетерпеливо напрягается, как монарх, благодетель народа, получив петицию, опередившую его собственные планы. Мыслишка Резеды, которую она защищает с неустанной кротостью и исподтишка, доказательство её инакости, независимой от витиеватых законов сна и непокорного существования, начинает жить в Алькандре какой-то болезненной точкой, маленькой опухолью, о которой стараешься не думать, но она проявляется снова, настойчиво, угрожающе напоминает о себе, разрушая мгновения счастья.

Начинается это прямо в день их свадьбы, ещё утром. Когда они вышли из мэрии, Алькандр повёл её в кафе, заказал два пастиса.

— Я не люблю пастис, — кротко сказала Резеда.

Алькандру в голову не приходило, что это нежное тельце, облако, которое он создал сам, может оказаться обителью неизвестных ему вкусов и привычек и изъявлять независимую волю. «Я не люблю пастис» — фраза, сама, как тот яд, который в ней упомянут, растворяется, разбавляя счастье Алькандра и замутняя его.

Молчаливый обед проходит друг напротив друга в тревожном ожидании «идейки дня». Причём с кухней у Резеды она связана реже всего. Сенатриса унесла в могилу секрет манных клёцок. Несмотря на объяснения Алькандра, Резеде так и не удалось воссоздать рецепт этого аскетичного и бодрящего блюда. На замену мучному Империи приходят варианты мяса и рыбы цивилизованной Европы; отныне банки сардин и паштет из поросячьей печени, которые откупоривают с помощью металлической «открывашки», стали основным вкладом Резеды в хозяйство.

Потом наступают вечерние выходы в кино, для которых она в приказном порядке выбирает программу по принципам, одно изложение которых вгоняет Алькандра в тоску; но несравнимая тоска наступает, когда на обратном пути он слушает, как Резеда в подробностях пересказывает сюжет, только что нудно развёртывавшийся у них на глазах, «по полочкам» расставляет детали, рассмотреть которые не позволила ему здоровая невнимательность; логика у неё при этом путаная, поскольку в вымысел сценариста Резеда контрапунктом добавляет сплетенки о «звёздах», со знанием дела описывает их гардероб и, как она выражается, «романы».

Как-то вечером идейкой оказывается большой автомобиль.

— Ты ведь неплохо зарабатываешь, — заявляет Резеда. — Как мы выглядим перед соседями?

— И не говорите, дорогая графиня, — отвечает Алькандр.

Он знает, что этот титул раздражает её ещё больше, чем статус жены иноземца, ведь всякий раз, пытаясь применить его «к себе любимой», она не находит ничего общего с образами из фильмов и журналов.

Впрочем, автомобиль — самая безобидная из её «идеек». Кроме выходов в кино, Алькандр будет пользоваться им один, повинуясь прихотям дорог, прельщённый мощью и податливостью этого механизма.

Решительнее он сопротивляется телевизору, видя в нём верную угрозу для пианино. Резеда «не любит» джазовую музыку; как будто джазу нужна её любовь! Вечерами она частенько уговаривает его:

— Ты не любишь никуда ходить. Эта штука сегодня есть у всех.

Несколько месяцев пианино и телевизор сосуществуют в тайной вражде, как два несовместимых животных, которых хозяин заставил делить жизненное пространство. Резной буфет, «идейка» Резеды, в конце концов разрешает спор, заняв место пианино. Алькандр закрывается в спальне с шахматными задачами.

И вот, подобно растению, которое, не успев пустить корни, тут же оттягивает к своим ветвям питательные соки чернозёма, наполняясь ими, распуская почки и умножая своё присутствие тенью, мастерски отброшенной на газон, постепенно материализуется предместечковая Резеда. Ей как будто мало заявить о своём сговоре с материей румянцем щёк, вернувшимся блеском волос, всё более заметной округлостью бедра, как будто громоздкая мебель, которой она себя окружает, — недостаточное свидетельство её единосущности со всем, что есть весомого, непроницаемого и прочного; окончательно освоившись, Резеда тут же вносит свою лепту в невыносимый переизбыток реальности. Пару вязальных спиц она припрятала, ещё когда Алькандр помогал ей перевозить барахло: и вот один за другим появляются рождённые терпением и созидательным упорством Резеды бесчисленные свитера, толстые носки, тёплые шарфы, которыми ей хочется прикрыть ирреальность мужа. Чтобы вместить плоды этого угрожающего размножения, приобретён комод с глубокими ящиками, который только сужает и без того тесное пространство дома. Комод забит до отказа, готова весёлая шапка с помпоном, напялить которую Алькандр отказался, а клубки шерсти, неизменно подобранные в горчичных или шафрановых тонах, ещё остались, и Резеда, махнув рукой на соображения практичности и супружеской любви, без всякой внятной цели, лишь бы утвердить присутствие вещей, начинает сплетать эдакую бесконечную епитрахиль, объёмное вязаное полотнище, которое струится меж её раздвинутых ног и тяжёлыми складками спадает к ступням.

Алькандр наблюдает её за работой в этой некрасивой позе и чувствует, как в нём оживает его единственная страсть — стремление исчезнуть. Маленькая флейтистка из его ночей — обман! Из этой рабской плоти он хотел возвести стены вечного города. Но раб трудится; такова его рабская натура. Нюансы наслаждения и звуков флейты лишь отражают в воображении хозяина его бесплотные желания. Раб не думает; он ничто, но изо всех сил стремится к существованию; и, не умея утвердиться иначе, созидает. Ах, какая мерзость, с точки зрения Алькандра, это желание уподобиться вещам, проникнуть в инертные сферы: удручающая метаморфоза застывшей овеществлённой жизни, словно её настигла жестокая кара какого-нибудь античного бога! Лучше уж было бы вовсе исчезнуть, развеять в дыхании времени силу, которую носишь в себе, прежде чем, окаменев и растратив все призрачные возможности, она застынет в несгибаемой прямоте действия! Если надо умереть, некрасиво оставлять следы; если миришься с многообразием, нечестно умножать его, словно решил с ним свыкнуться! В истоках не больше правды, чем в упадке истории: Алькандр видит, как на заре лучезарного рабства вырастает зловещая тень производительного труда.