Сергей Крутилин - Грехи наши тяжкие

• Название: Грехи наши тяжкие
• Автор: Сергей Крутилин
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1982

Сергей Крутилин, лауреат Государственной премии РСФСР за книгу «Липяги», представил на суд читателя свой новый роман «Грехи наши тяжкие». Произведение это многоплановое, остросюжетное. В нем отражены значительные и сложные проблемы развития сегодняшней деревни Нечерноземья.

Ответственность и долг человека перед землей — вот главная, всеобъемлющая мысль романа.

---

— Хорошо… — проговорил Тихон Иванович упавшим голосом и положил трубку.

17

Первым навестил больного Суховерхов.

От Михаила Порфирьевича пахло бензином. И от этого острого запаха у Варгина закружилась голова: от Суховерхова дохнуло чем-то совсем иным, чем пахла палата — удушливым запахом лекарств и карболки.

Они поздоровались без объятий. Вид Варгина в больничной робе был необычен, как необычен был и вид Суховерхова — загорелого, шумного. Михаилу Порфирьевичу было тесно тут, в больничной палате. Он помолчал, приглядываясь. Он не знал, с чего начать: с утешения или с вопроса о здоровье.

Варгин понимал это, а потому первым начал разговор.

— Они поступили просто, — заговорил Тихон Иванович, — вывели меня из состава бюро. Но я-то знаю, что последует за этим. За этим последует исключение из партии. Судить будут беспартийного Варгина. Вот в чем вся беда.

Суховерхов сидел, молчал. Руки он положил на колени.

— Я не пойму, с чего загорелся весь этот сыр-бор?

— Сыр-бор? — Варгин не мог сидеть: он ходил взад-вперед по маленькой палате и теперь остановился перед Суховерховым. — Сыр-бор загорелся с того, что этот проходимец, с которым я связался, Косульников, на очной ставке показал, будто я действовал с ним заодно. Он обвинил меня в корыстных соображениях. Будто бы я брал от него взятки: деньги, телевизор, чайный сервиз, и другую чепуху.

Пока Варгин рассказывал, Суховерхов, привыкший не отделять себя от Тихона, прикидывал мог ли сам он взять взятку? И нужны ли ему эти подачки?

— Взятку надо еще доказать.

— Доказать? Они тебе что угодно докажут!

— Но телевизор, например, работает. И я его смотрел, — сказал задумчиво Суховерхов. — И в мае этого года… и пять лет назад.

— Кстати, тебя не вызывали?

— Нет.

— Странно я тебя называл.

— Во всяком случае, не спеши подписывать протокол очной ставки.

— Я не подписал его.

— Хорошо. Мы будем протестовать.

И Суховерхов задумался. А когда Михаил Порфирьевич задумывался, то взгляд его становился неподвижен. Глаза его при этом словно бы обращены были не на собеседника, а внутрь себя, в свою жизнь, и просматривали ее. И непонятно, о чем он думает тогда. Думает ли о том, что сделал бы, окажись на месте Варгина, или ищет зацепку к делу.

— Как протестовать? Кому твой протест нужен? — спросил Варгин, стараясь вывести Михаила из задумчивого состояния.

— Постой-постой. — Суховерхов поднял руку. — А не может ли помочь Виктор Петрович?

Варгин не знал, кто такой Виктор Петрович. Но это не имеет значения: надо знать только душу русского человека. А у нас, на Руси, так уж заведено, что все беды и несчастья наши лечатся по-родственному да по-семейному или теми людьми, что повыше нас по положению. Нам все кажется, что кто повыше нас положением своим да посильнее нас — тот все может, и мы уповаем на это.

— Виктор Петрович! Как же я позабыл? — воскликнул Суховерхов и стал объяснять: — Был у нас в министерстве заведующий юридическим отделом. Теперь — заместитель министра юстиции. Хоть я с ним не очень близок, как говорят, на одном солнышке портянки сушили. Но все же. Обедали вместе, всякие разговоры вели. Он всегда со мной был так приветлив.

И далее он стал ругать себя за эту забывчивость: как же он позабыл про Виктора Петровича? Выходило, что вся надежда на него.

— Так… Кто ведет следствие?

— Гужов. Следователь прокуратуры.

— Прокуратуры? Это хуже. Это не его подчиненный. Но я все равно с ним поговорю.

— Но звонить ему ведь неудобно?

— Да, отсюда вообще-то к нему не дозвонишься, — согласился Суховерхов. — Надо ехать.

— И поедешь — он сразу тебя не примет, — в тон другу ответил Варгин.

— Не сразу, а примет.

— Пообещает, а не сделает.

— Нет, не думаю! Надо знать Виктора Петровича.

— Ну тогда, Михаил, на тебя вся надежда, — сказал Варгин. — Поезжай. Меня могут держать в больнице хоть месяц. Так Хованцев сказал.

— Хорошо, только не подписывай протокол.

Суховерхов тут же стал считать дни, когда он сможет выехать. Завтра приезжают шефы копать картошку. Надо наладить питание, жилье. Послезавтра — областной ударник по уборке. Это, само собой, пропавший день.

Да, поехать он сможет только на будущей неделе.

Варгин слушал Михаила и вел свой подсчет. «Заочно меня из партии исключить не могут, — рассуждал он. — Поваляюсь тут сколько можно. Может, этот Виктор, как его? Петрович… и в самом деле что-нибудь сделает».

18

Кому случалось бывать в таких местах, как больница, тот знает, что здесь очень скоро создается свой быт, привычки, нравы, обычаи.

Очень скоро привык к этому быту и Варгин.

Тихон Иванович чувствовал себя лучше. Сидеть наверху, в тесной палате, занятому своими мыслями было невмоготу. Набросив на плечи, поверх больничной одежды, ватник, позавтракав и приняв назначенные процедуры, он спускался в скверик, садился на скамейку и сидел, поглядывая, как мимо проходили машины и люди.

Мимо проходили и больные. Некоторые из них здоровались. Но Тихон Иванович на приветствия их отвечал неохотно.

Большинство больных — мужиков и баб — были горожане. Они узнавали его, удивленно таращили на него глаза, здоровались:

— Здравствуйте, Тихон Иванович!

— Здравствуйте, — раздраженно отвечал Варгин и, несмотря на запрет врачей, лез за папиросой.

Однажды с ним поздоровался мужчина в больничной одежде. Поверх полосатой куртки небрежно наброшено демисезонное пальто.

— Можно, по старой памяти, присесть с тобой рядом?

— Пожалуйста, — бросил Тихон Иванович, освобождая место.

И когда мужчина сел, Варгин невольно посмотрел на него. В больном Тихон Иванович с трудом узнал Серафима Ловцова. Варгин наслышан был о его болезни. Еще весной поговаривали, что Серафим нездоров, искали временную замену директору. Но Тихон Иванович не знал, что Серафим так плох. Узнав теперь Ловцова, Варгин чуть не вскрикнул: «Серафим, что с тобой?»

Некогда цветущий, еще не старый человек, Ловцов сгорбился, высох, на лице его остались лишь глаза и нос.

Варгин сдержался, поздоровался дружелюбно.

— Какими путями? — спросил Ловцов.

— Такими же, как и ты. Сердце.

— Нет, брат, у меня путь известный: на погост.

— Ну, потопчем еще эту землю.

— Нет, Серафим Ловцов оттоптал свое. Мало, конечно, но оттоптал. Несправедливо это. Живут ведь люди и без болезней даже. А человек, который с утра до вечера в заботах: как бы прокормить людей, как бы их напоить. И вот он — этот человек. На кого он стал похож?

— А что говорят врачи?

— Говорят, язва желудка. Но я-то знаю, что это не язва. Помру скоро.

— Зачем же так на себя наговаривать.

— Я не наговариваю. Я точно знаю. Потому и напросился в больницу. На людях мне легче, чем одному. Смотришь на людей, как они растрачивают время впустую: играют в домино, разговаривают бог знает о чем, и думаешь: как вы мелочны, как ничтожны! И это единственно разумные существа на земле.

— Ну что ты? — удивился Варгин. — Люди, скорее, слабы. Поддаются обстоятельствам. Ленятся. Их можно понять и простить.

— Простить? Нет! За безделье прощенья нет. Думаю сейчас… если бы мне здоровье, я бы никогда не повторил той ошибки, которую я сделал десять лет назад, согласившись стать директором совхоза. Что мне это дало? Только одни переживания да страхи. Не сделаешь это — выговор! Не сдашь мясо в срок — выговор! Был бы я рядовым, лучше б было. Не веришь? — на ферму скотником пошел бы, был бы здоров. Больше бы пользы принес. Хочется руками добро людям делать, а не языком.

— Да, наше дело — не радость, — согласился Варгин. — Но и своими руками делать что-либо мы разучились.

— Я думаю, смог бы.

Варгин помолчал.

— Ты по болезни тут или так — от неприятностей своих сбежал?

— Меня врачи сюда определили.

— Ты неприятностей не бойся. Долгачева тебя в обиду не даст.

— У нее тоже не все права.

— Это верно. Обещала мне врачей из области прислать. Да что-то не шлет. Все, может, помогли бы.

— Конечно, помогут.

— Помогут, думаешь? А я полагаю — нет. Ни у людей, ни у того, кто выше нас стоит, нет такой силы, — сказал Ловцов. — Все-таки плохо устроена эта жизнь! Только научился кое-что понимать, а она тебе, старая баба с косой за плечами: собирайся, Серафим, пошли! И пошли. Лежу, думаю: «Если б дали мне пожить еще год. Один год. В год — у-у! — я бы Лысую гору свернул».

— Уж без тебя свернули, — пошутил Варгин.

Поначалу Тихон Иванович еще пытался шуткой отстоять свое, не соглашался с ним. Но очень скоро Варгин понял, что это бессмысленно: Ловцов уже давно продумал свое понимание жизни. В болезни своей Ловцов дошел уже до крайности; он терял нить разговора, обрывал его на полуслове, сбивался, повторяясь: