Дельфина Жирарден - Парижские письма виконта де Лоне

• Название: Парижские письма виконта де Лоне
• Автор: Дельфина Жирарден
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Публицистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-86793-690-7

Если вам интересно узнать, как в Париже 1830-х годов запускали воздушный шар и открывали первую железную дорогу, покупали новогодние подарки и переезжали на новую квартиру, если вас интересует, чем крикливая школа в области моды отличается от школы загадочной, а светская хроника XIX века от нынешней, — читайте «Парижские письма виконта де Лоне». Эти очерки французская писательница Дельфина де Жирарден (1804–1855) еженедельно с 1836 по 1848 г. публиковала в газете «Пресса». Впоследствии у Жирарден появилось много подражателей, но она была первой — и лучшей. О подражателях помнят лишь историки литературы, а очерки Дельфины де Жирарден, умной и остроумной наблюдательницы парижской повседневной жизни, переиздавались во Франции и в XIX, и в XX, и даже в нынешнем веке. На русском языке «Парижские письма» публикуются впервые.

---

Страшно даже подумать, к чему может привести эта французская независимость, заключающаяся, среди прочего, в презрении к собственному ремеслу и в пренебрежении собственным долгом, когда столкнется с изобретениями, требующими особенного внимания и особенной осторожности; служащие, которые по недосмотру заставили вас три четверти часа дожидаться отправления поезда, вполне могут однажды по рассеянности пустить ваш вагон под откос; спешим обратить на это внимание господ управляющих железной дорогой. Будет досадно, если на прекрасное нововведение, стоившее таких больших денег и так удачно воплощенное в жизнь людьми великих достоинств, бросят тень легкомыслие глупца или небрежность лентяя. Довольно и того, что по железной дороге разъезжают безмозглые путешественники, сплошь и рядом создающие опасность на пустом месте.

Мы уже говорили, что у нас всякий презирает собственное ремесло; лишнее доказательство этому — брошюра, которой торгуют при входе на железнодорожную станцию. Вы полагаете, что найдете там краткую историю железных дорог с именами и датами, цифрами и фактами, — историю простую и ясную, изложенную коротко и, главное, без лишних слов; ведь толкуя о транспортном средстве, которое сокращает расстояния, непозволительно удлинять фразы. Ничего подобного: вам преподносят шедевр изящной словесности, образец железнодорожного красноречия. Вы имеете дело не с инженером, а с литератором. Расспросите его, поинтересуйтесь, в какой стране была проложена первая железная дорога: в ответ вы услышите рассуждения о Луксорском обелиске и Триумфальной арке на площади Звезды. Вопрос: «Кто построил первую железную дорогу?» Ответ: «Гора Валерьен[291] склоняет голову и провожает взором вагоны, быстрые, как вихрь». Попробуем еще раз. Вопрос: «Сколько в Европе железных дорог? ведь теперь они для нас важны ничуть не меньше, чем реки». Ответ: «Мимо пролетает Нантер в венке из роз; прощайте, белые домики с зелеными ставнями, мечта Жан-Жака!» Вы довольны? Спросите у этого автора, кто изобрел паровую машину, и вы получите ответ еще более удивительный. Автор солжет; он не скажет: «Ее изобрел Фултон!», он назовет изобретателем «гениального старца, которого кардинал де Ришелье заточил в лечебницу для умалишенных» и станет толковать о пресловутом письме Марьон Делорм — прелестнейшей из мистификаций, какие когда-либо выдумывали остроумные люди и повторяли парижские газеты[292]; вы узнаете на сей счет много занимательного. Но если на газетных страницах эти витиеватые фразы и блестящие фантазии приходятся весьма кстати, в брошюре они совершенно неуместны; ее открывают не за этим; в ней ищут точные цифры и достоверные факты, а не разглагольствования, да еще такие пространные. Раз уж мы едем по железной дороге, то имеем право требовать, чтобы фраза, начатая при отправлении, закончилась хотя бы при окончании поездки[293].

23 сентября 1837 г. Отлучка. — Париж, увиденный издали

Мы мечтали уехать, мы уехали и уже воротились назад. — Так скоро? — Да, так скоро. Мы ведь ездили недалеко и не ради собственного удовольствия. Мы отъехали от Парижа на небольшое расстояние и произвели разыскания; мы желали взглянуть на парижан глазами провинциала: не знать тех, для кого работаешь, — большой порок. Нужно время от времени пытаться поставить себя на место публики; так что мы последовали примеру того простодушного маляра, который, рисуя ночной колпак для лавки колпачника, то и дело слезал со стремянки и переходил на противоположную сторону улицы, чтобы полюбоваться сделанным. Он прикрывал глаза, как делают великие живописцы; он восхищался своим творением; он осматривал его со всех точек зрения, затем взбирался обратно на стремянку, наносил несколько мазков, оттенял контур колпака — и снова отправлялся на другую сторону улицы; мало того, он водружал колпак себе на голову и смотрелся в зеркало, чтобы убедиться, что ничего не упустил и сохранил верность модели; одним словом, он трудился над изображением этой скромной эмблемы буржуазной жизни так же тщательно и вдумчиво, как трудится великий художник над изображением великого подвига или прославленной битвы, Бонапарта, Океана или любимой женщины.

Так вот, теперь мы знаем, какое впечатление производит наш ночной колпак; нам известны все наши недостатки, точнее сказать, недостатки тех любезных читателей, для которых мы пишем: людям, живущим вдали от Парижа, хочется — теперь мы это знаем по себе — быть в курсе парижской жизни, а именно всех ее мелких дрязг и больших глупостей. Сплетни, выдумки, даже наветы — провинциалам интересно все; на расстоянии двадцати лье от Парижа ложные известия привлекают ничуть не меньше внимания, чем правдивые; не то чтобы в провинции им верили или хотели верить, но провинциалам хочется знать все, что обсуждают в столице. Житель провинции ценит возможность сказать: «Об этом, кажется, толковали в Париже», — пусть даже речь идет о вещи самой немыслимой. Провинциалу важно все, включая заблуждения большого города; он хочет повторять за столицей все, включая ее ошибки; если Париж пережил страшную панику, провинция не желает оставаться в стороне; если Париж вынес честному человеку несправедливый приговор, провинция хочет разделить со столицей ее вину и ее раскаяние; если Париж целый месяц с восторгом смаковал какую-нибудь клевету, провинциал притязает на свою долю удовольствия; он требует доступа ко всем, даже самым скверным выдумкам, а если вы, руководствуясь чувством справедливости, брезгливости или сострадания, желаете его уберечь, он говорит с досадой: «Подумать только, моя газета не сказала об этом ни слова!..» Что ж, отныне его газета будет об этом рассказывать, но рассказывать по-своему; мы не станем выдавать ложь за правду; мы скажем вам, раз уж вы хотите знать все: «Вот о чем вчера врали в Париже». […]

21 октября 1837 г. Классификация. — Расы. — Холерики и сангвиники. — Ведущие и ведомые. — Люди, которые моют руки, и люди, которые рук не моют. — Люди-кошки и люди-собаки

Каждый из нас имеет свое собственное представление о роде человеческом; каждый создает собственную классификацию и выделяет внутри огромной семьи, именуемой человечеством, разные группы согласно их вкусам, добродетелям и порокам. Ученые разделили людей на расы: египетскую, греческую, славянскую и проч. и указали отличительные черты, по которым можно немедленно узнать любого представителя той или иной расы; именно этой премудростью они руководствуются в своих сношениях с обществом, например, при выборе знакомств: настоящий ученый, уверенный в выводах своей науки, никогда не возьмет в жены женщину неподходящей расы, никогда не наймет слугу, принадлежащего, например, к расе греческой. Греки, скажет он, народ смышленый, но все сплошь воры и чревоугодники. Под греками он разумеет не жителей Пелопоннеса, но людей, имеющих определенное телосложение, определенную форму черепа, определенные руки, ноги и челюсти. Грек — воришка и чревоугодник, он съест у меня сахар, — думает ученый и нанимает слугу, принадлежащего к расе более почтенной, не такой смышленой, но зато отличающейся безупречной честностью и преданностью; правда, этот слуга — болван, и у него на глазах из дома ученого выносят все столовое серебро. Вот до чего доводит ученость[294].

У врачей — другая система, основанная на показаниях их ремесла; они делят людей по темпераментам и с первого взгляда определяют, к какому разряду принадлежит тот или иной человек; для них вы не господин Такой-то и не госпожа Такая-то, не мужчина и не женщина, а холерик или сангвиник, меланхолик или флегматик. Мы знаем одного высокоученого доктора, который так пристрастился к этой медицинской классификации, что выражается исключительно следующим образом: «Этот юный холерик, которого я вчера у вас видел, не глуп». — «Это господин де Икс…» — «Ах вот как! Я когда-то был хорошо знаком с его матушкой; прелестная была женщина, а насколько сангвиническая!» Если вы приметесь в его присутствии журить нерадивую горничную, он покачает головой и шепнет: «Да ведь она же флегматичная!» А если прелестное дитя подбежит его обнять, он приласкает ребенка со словами: «Превосходный темперамент! Сангвинический с примесью меланхоличности!..» Впрочем, каков бы ни был темперамент у больных, холерический, флегматический или сангвинический с примесью меланхоличности, этот врач лечит их всех одинаково и сводит в могилу с самой восхитительной беспристрастностью.

Со своей стороны, философы делят человечество на разряды согласно нравственным свойствам людей; в такой системе есть большой смысл, особенно если приложить ее к жизни общественной. Один остроумный человек объяснил нам, что, по его мнению, род человеческий делится на две части: ведущих и ведомых, на тех, кто всегда и везде командует, и тех, кто, напротив, ничего не начинает делать без команды; на предметы и их отражения, на пастухов и баранов, на Орестов и Пиладов; собеседник мой прибавил, что искусство управлять, иначе говоря, искусство выбирать, полностью зависит от правильного применения этой классификации. В самом деле, есть такие занятия, которые подходят исключительно ведомым; напротив, с другими способны справиться лишь ведущие. Наконец, есть такие дела, которые вначале следует поручать ведущим, а по прошествии известного времени передавать ведомым; ведущие будут создавать, готовить почву, давать толчок, закладывать фундамент великих предприятий; потом настанет черед ведомых, они будут слепо исполнять все, что им поручили, и ни на йоту не отклонятся от пути, указанного ведущими. Первые наделены гением, отвагой и волей; вторые — терпением, которое порой заменяет силу. Достоинство одних — энергия; достоинство других — мера; и те и другие могут совершить очень многое, при условии, что попадут на подобающее место. Все дело в том, чтобы каждого к этому месту приставить. Все наши французские беспорядки имеют причиной именно то обстоятельство, что ведомые у нас частенько занимают место ведущих и, повинуясь указаниям других, невидимых ведущих, действуют, сами того не понимая, в интересах этих тайных руководителей и в ущерб себе самим. Вдобавок в нашей стране ведомые— большая редкость; а вести за собой нацию, где каждый второй — ведущий, дело нелегкое.