Дмитрий Фалеев - Бахтале-зурале! Цыгане, которых мы не знаем

• Название: Бахтале-зурале! Цыгане, которых мы не знаем
• Автор: Дмитрий Фалеев
• Жанр: Науки: разное
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-9614-3297-8

Что за народ — цыгане? Как получилось, что расселившись по всему миру, они нигде не стали своими, везде остаются на особом положении? Как изменилась их жизнь в современной России, и чем отличаются новые цыгане от новых русских? Что такое цыганский закон, цыганская правда, цыганская мораль? Откуда идет поверье, что Иисус Христос разрешил цыганам воровать и обманывать людей? В этой веселой и лиричной книге самые невероятные приключения и судьбы описаны с этнографической достоверностью. С любовью, горечью и беспощадной честностью автор изображает сцены из жизни хорошо знакомых ему цыган, преимущественно котляров.

---

Палатки возили уже больше про запас — например, ситуация: на место приехали и, пока не отстроились или же о съеме жилья не уболтались, поставили палатки.

Социальное устройство внутри общины с переходом на «оседлость» не изменилось. Я уже писал, что котлярские нэции (молдаване, сербияне…) делятся на вицы (тимони, тошони, бэорони, сапоррони…). Вицы, в свою очередь, распадаются на таборы (они же кумпании). Старейшина табора — это барон. Слово пошло от цыганского «барó» — «большой», «главный». Судя по рассказам, в прежнее время как символ солидности котлярские бароны носили жезлы с серебряными набалдашниками, однако я ни в одной кумпании ни разу не видел подобного жезла.

Своих баронов котляры выбирают на общих собраниях, по-ихнему сходках. Присутствовать на сходке и что-то решать имеют право только взрослые мужчины, иногда старухи — из самых уважаемых и незаурядных.

Титул барона является пожизненным. Наследует его, как правило, кто-то из близких родственников — младший брат, кузен или старший сын.

Влияние барона на жизнь общины некатегорично и небезусловно. Его распоряжениям подчиняются лишь до тех пор, пока чувствуют за ними правоту и справедливость. Легендам о деспотизме цыганских баронов, якобы наделенных тоталитарной властью, мы обязаны австрийцу Иоганну Штраусу, театру «Ромэн» и собственному невежеству. Котлярские бароны никогда не имели и не имеют реальных рычагов для осуществления единоличного руководства «своим народом». Табором в реальности правит сходка. К ее мнению прислушиваются все. Но каждый мужчина может сказать: «Я барон в своем доме, в своей семье».

На сходку выносятся самые важные общественные вопросы. Решение принимается демократически, но когда оно принято, оппозиционеров быть не может. Сходка вырабатывает единую точку зрения на обсуждаемую проблему, единое мнение по отношению к ней. Быть несогласным лучше про себя. Любой котляр панически боится оказаться во фрондерах — ведь тогда получается, что он восстает не против какого-то конкретного решения, а против авторитета сходки! Этого, конечно, никто не одобрит, потому что сходка в принципе единственный гарант порядка внутри общины, а порядок важен, почти бесценен, особенно в условиях замкнутой отдельности, где все перед всеми, никуда не скроешься и надо уживаться во что бы то ни стало.

Если спор или ссора, то только к сходке. Не к участковому! Не к мировому! Не в гражданский суд! Таборная жизнь из века в век регулировалась внутренними, а не внешними законами, к которым цыгане относились и относятся пренебрежительно, как к вынужденным обстоятельствам или законам второго сорта.

По особенно серьезным и сложным вопросам созывается крис — цыганский суд. Это по сути та же самая сходка, только с бóльшим апломбом. Если так получилось, что проблема касается не одного, а, к примеру, двух таборов или больше, крис объединяет самых представительных и «знатных» цыган из всех замешанных в ситуации кумпаний. Они и судят. Истец оплачивает еду и выпивку, обеспечивает приезжих «судей» жильем. Если решение не в его пользу, он имеет право собрать крис снова на тех же основаниях — с угощеньем и прочим.

Барон зависит от решения сходки точно так же, как любой другой цыган из его «народа».

Существует миф, что цыганский барон — это самый богатый человек в таборе, но это тоже неверно. Котлярские богачи, по моим наблюдениям, не лезут в бароны, предпочитая действовать иначе, влиять кулуарно. С барона — спрос, а они без спроса будут воздействовать. В современных кумпаниях власть денег куда выше, чем авторитет стариков и порядков, которые постепенно отмирают вместе с ними. Котляры добровольно строят себя под богатую родню, и это неприятно, тут какой-то душок, низкопоклонство.

А бароны, они кто? Седые старики! От дел они уже отошли. Их кормят выросшие дети и внуки. Это люди из прошлого. А в прошлом цыгане слово «барон» даже не употребляли. Они научились ему у русских.

Немного истории: как это в жизни

— Это просто так говорят — «барон», — рассказывает старейшина панеевской кумпании Греко Мустафа. — Ну какой я барон? Я бригадир! Табора бригадир! Я отвечаю за свой народ. Вот вы задали мне вопрос: «Чем барон отличается от простого цыгана?» Тем отличается, что он вежливый, культурно говорит, спокойно, по делу. Например, приходит какой-то начальник или из милиции — все ко мне; мы с ним разбираем. Или по работе — приезжают наши люди на новое место, я иду на завод, говорю там у них с главным инженером — дают нам работу. Если вдруг скандал, если драка была, опять меня зовут — чтобы я народ успокоил, чтобы спор помог решить по-хорошему. Что еще есть? Ну вот — исполком же не станет вызывать по делу весь табор; вызывает меня. Надо ж хлопотать, пособия выправить на детей, пенсии; прописать людей. У нас тут почти все матери-героини, а им «не плотят». Чем семью кормить? Приезжает комиссия, я ей показываю, я им рассказываю. Говорят: «Поможем», а ничего нет. А помогать надо! Правительство должно о народе заботиться — чтобы не бунтовали, чтобы не были бандиты! А то пенсию повысят, и продукты сразу же в магазинах дорожают! Одной рукой дают, а другой берут. Я всю жизнь копил, отнес деньги в банк — чтобы рос капитал, чтобы детям передать — и что? Сгорели мои облигации! Мне в банке сказали: «Нет ваших денег! Пропали деньги!» А куда пропали? Грабеж! Жулики!

Греко поднимает очередной тост:

— Чтобы у нас все было хорошо!

На нем старинная шапка из каракуля. Он носит длинную белую бороду, которую в беседе временами оглаживает, чтоб не топорщилась. Высокого роста. Широкий в плечах. Стакан перцовки шаркнет, не сморгнувши — и не посыплется, не поплывет. В руках тоже довольно силы еще остается, хотя Греко за восемьдесят.

Он славно улыбается, не перебивает, когда с ним говоришь, не раздражается — само благодушие, но совсем не простачок — старик он лукавый, себе на уме и свое смекает. Кивнет, а не согласен. Темна вода. Но не обидит. Потому что он добрый. Пожил и знает.

Греко вообще удивительный цыган. «Его в Красную книгу надо занести!» — смеются цыгане с большой симпатией и уважением. Греко — справедливый, мудрый, отзывчивый. Недаром его выбрали бароном! У него, пожалуй, и Путин мог бы поучиться тому, как людьми управлять, чтобы все были довольны и никто не распоясался.

В таборе Греко называют «старик». «Спроси старика», «Говори, старик!», «Старик, дай ответ!» — говорят цыгане.

— Он — хозяин. Это наш отец, барон, атаман! — восклицает его сын — Женико Мустафа. Они все Мустафы, а Греко — главный. Цыгане скажут: «Мустафа-барон».

Мустафони — кумпания котляров-молдавайа. Люди тут незлые и жизнь благополучная. Из всех мне известных табор в Панеево — самый четкий и дружный, накрепко сбитый, и это, конечно, заслуга Греко; он вел его по жизни долгие годы.

— Герой всегда остается героем! — повторяет Греко от случая к случаю любимую фразу.

Он и есть герой.

Отец Греко — Тома ле Банчоко[25] — тоже был бароном. Греко работал с ним с малолетства. Они тогда «качавали» в Закарпатье. Это было еще до войны. А в Закарпатье пришли из Румынии, но этого Греко уже не застал — знает по рассказам.

— Мы делали работу — лудили пекарни, — вспоминает Греко. — Эти пекарни относились к облпотребсоюзу. У нас была бригада.

— Семейный подряд?

— Да, семейный.

— А с какого возраста начинали привлекать мальчика к работам?

— Лет в тринадцать. У нас дети помогают семье, работают вместе — кто воды принесет, кто дров; раньше мы все на костре лудили. Для хлебозаводов, воинских частей: походные кухни, термоса, котлы — столитровые, двестилитровые. Отец с братьями своими работали, а я на них смотрел и всему учился. Потом мои дети учились у меня. У нас такая цыганская школа.

— А в чем заключается лудильный процесс?

— Вредная работа. Берем бачок — сначала кислотой снимаем с него ржавчину, потом кладем в кислоту цинк, кладем в нее олово, ставим на огонь, оно нагревается, и этим мажем — это мы уже начинаем лудить. Потом промываем бачок от кислоты, чистим его щетками, красим, как надо. Он получается как никелированный! Приходит комиссия, санэпидстанция, они берут скоб — проверяют работу: качественно сделали или некачественно. Так мы работали и везде ездили — в Молдавии, Грузии, Прибалтике, Сибири.

— А на чем ездили?

— Вагоны брали, на грузовиках.

— Почему переезжали?

— Из-за работы. Мы заводы обошли, везде все сделали — работа наша кончилась, и мы уезжаем в другой уже город, где работа есть. Чтоб семью накормить. Семьи-то большие!

Лошадей Греко в таборе не помнит, но несколько лет он провел в палатке.

— Палатки по-нашему — это цэры. Они большие — танк накрыть можно. И вот, помню, была зима, снег повалил — день идет, два… На третий день все палатки засыпал! Не видно их стало! Русские приходят, руками разводят: «А где же цыгане? Неужели уехали?» Тут мы раскопались из-под сугроба, русские нас пожалели, говорят: «Давайте лучше в дома перебирайтесь, пока совсем вас не замело». Мы им заплатили — пустили нас в комнаты, там печки, тепло. Смотрим, а бабушка наша умирает. Вставать не может. «Что ты умираешь?» — спрашивает Тома, который мой отец, а она отвечает: «Мне в квартире жить нельзя — воздуха нет! Вот и умираю». Спасать надо бабушку! Ее сыновья — Тома, мой отец, Здреля, Бимбай — прямо перед домом расчистили снег, поставили палатку, соломы принесли, положили перину, вынесли мать. Смотрят теперь, что она сделает. А она встает — платок повязала, рукава засучила, развела костер, мясо с фасолью в кастрюлю бросила, сидит довольная — варит суп. Чай сделала. Уже здоровая! Как богатырка! Всех накормила. Сыновьям говорит: «Не привыкла я в домах жить. Мне здесь лучше!» Ее звали Пабаица[26].