Петр Замойский - Лапти

• Название: Лапти
• Автор: Петр Замойский
• Издательство: Красноярское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1972

Роман П. И. Замойского «Лапти» — своеобразное и значительное произведение советской литературы. С большой глубиной и мастерством автор раскрывает основные проблемы социалистической реконструкции деревни конца 20-х годов.

«Крестьянство и все то, что происходит в деревне, описано Замойским с той поразительной свободой и естественностью, которых, с моей точки зрения, не достиг еще до сих пор ни один художник, писавший о крестьянстве. Это само по себе есть что-то поразительное», — говорил А. А. Фадеев.

---

Нельзя сказать, чтобы настроения на собраниях были враждебными: нет, вернее, сочувственными. Иногда казалось, вот-вот все уже готовы записаться, но как только Скребнев клал на стол лист бумаги и брал карандаш, единоличники прятались друг другу за спины, а иные проскальзывали в дверь. Скребнев злился, но на словах все еще был мягок.

Через несколько дней вновь решил созвать единоличников. Но собрания надоели всем хуже горькой редьки, и никто не пришел. Скребнев долго сидел в клубе, распекая вестовых, но и вестовые отказались уже бегать по улицам. За неподчинение Скребнев приказал арестовать их на двое суток и ушел к Митеньке.

На следующий день с утра забегали по улицам новые вестовые. Разнесся слух, что будет стоять вопрос на собрании «о советской власти в Леонидовке».

Скоро послышалось двенадцать ударов в колокол, и к клубу повалили не только единоличники, но и колхозники. Возле книжного шкафа за столиком сидел секретарь сельского совета и каждому, кто входил, предлагал расписаться или записывал сам.

— Перевыборы, что ль? — спрашивали его.

— Объявят, — отвечал секретарь.

Много пришло женщин. Кто-то сказал, что вопрос будет не о советской власти, а о церкви.

В клубе теснота, шевельнуться нельзя, а собрание все еще не открывали. Из-под занавеса, если нагнуться пониже, виднелись на сцене две пары ног. Одни — обутые в валенки, другие — в штиблеты с калошами. В валенках — Алексей, в штиблетах — Скребнев.

Сидели они молча. Скребнев пытался было заговорить с Алексеем, но тот не отвечал.

— Открой занавес, товарищ Столяров, — сухо сказал Скребнев.

— Сам открой, товарищ Скребнев.

Медленно сдергивал уполномоченный обтрепанный занавес, заправил его за фанерную декорацию, потом исподлобья глянул в зал. Вытянув руку к двери, тихо, но так, чтобы слышно было всем, сказал:

— Заприте дверь на крючок. Больше никого не пускать.

Собрание затихло. Не только шепот или кашель — казалось, дыхание прекратилось. Четко в тишине щелкнул большой крючок. Опять Скребнев осмотрел собрание и неожиданно принялся снимать с себя пальто, шапку, калоши. Снимал все это медленно, а собравшиеся с еще большим вниманием и настороженностью наблюдали за ним. Все были так напряженно настроены, что крикни им Скребнев: «Перекреститесь!», и они дружно взмахнули бы руками. Алексей оценил своеобразную способность Скребнева: «Подходец».

— Товарищи, — устало начал Скребнев, выйдя не на середину сцены, а к углу, — это собрание я считаю строго секретным и закрытым. Все, что здесь будет говориться, вы должны держать в полнейшей тайне. Особенно прошу молчать об этом женщин.

Те зашевелились было, хотели что-то крикнуть, но Скребнев поднял руку, и шепот сразу смолк. Таинственность и неизвестность всегда сближают людей. Сблизило это сейчас и все собрание со Скребневым. Присутствовавшим польстило, что они находятся не где-нибудь, а на закрытом, тайном собрании, а закрытые собрания — это же хорошо известно — бывают только в ячейке, да и то когда решаются самые секретные вопросы, а тут закрытое для всех граждан. И какой еще вопрос: «О советской власти на селе!» Что готовится? Может, перевыборы, а может, и арест сельсовета?

— Открывай собрание, давай мне слово, — шепнул Скребнев Алексею.

Тот встал и, словно торопясь, громко объявил:

— Собрание считаю открытым! Слово дается уполномоченному рику товарищу Скребневу.

Скребнев вышел теперь уже на середину сцены и глухим голосом, словно перед этим провел десять таких же собраний, начал:

— Товарищи, перед нами стоит самый важнейший на данный отрезок времени вопрос — вопрос о существовании советской власти в вашем селе. Может быть, некоторым непонятно, почему именно так поставлен вопрос? Не я как уполномоченный поставил его, а создавшееся положение. Что побудило со всей решимостью выяснить, как вы относитесь к советской власти? А то, что… прямо и открыто заявляю вам, советской власти у вас на селе нет! Факт налицо. И этого никто отрицать не может. Почему? Потому, что не вижу этой советской власти, не вижу сути ее. В чем суть? В диктатуре пролетариата. А что это слово означает? Диктатура означает — пролетариат диктует, а вы эту диктовку должны выполнять. Факт? Факт. Но так ли поняли диктатуру пролетариата у вас на селе? Совсем не так. У вас выходит, что пролетариат сам по себе, а крестьянство само по себе. Вам советская власть как орган диктатуры пролетариата предлагает в колхоз входить, а вы не идете. Выходит, что вы советской власти не подчиняетесь. Так? Факт налицо. А разве для того мы завоевывали советскую власть в Октябре, чтобы на тринадцатом году революции не подчиняться ей? Надо раз навсегда запомнить, что все диктуемое пролетариатом через свой орган — советскую власть — должно быть в точности выполнено, и никаких отговорок. Эти отговорочки только на пользу вашим кулакам, которые еще не раскулачены и которые ждут своей очереди. Как уполномоченный я заявляю, что за время своей работы я камня на камне не оставлю от кулацких гнезд в вашем селе. Эти паразиты и кровопийцы будут сметены с лица нашей советской земли!

Лица мужиков окаменели. А Скребнев, видя, как действует его речь, совсем распалился.

— Вы, единоличники, не подчиняетесь советской власти. Вы ее не признаете. Факт налицо. А нам известно, что не признают советскую власть лишь отъявленные враги, с которыми мы боремся насмерть. Если и в дальнейшем вы не будете подчиняться диктатуре пролетариата, то явно докатитесь до лагеря контрреволюционеров. Лозунг: «Кто не с нами, тот против нас» — стоит ребром. II вам надо решать, с кем вы и за кого. Или за контрреволюцию, или безоговорочно за советскую власть с ее мероприятиями. Товарищи! — вскрикнул Скребнев. — Я голосую! Товарищи, кто-о за советскую вла-асть, прошу поднять…

Высоко взметнулись руки и застыли. Голосовали не только единоличники, но и колхозники.

— Считать! — сердито приказал кому-то Скребнев и, прищурив глаза, осмотрел собрание. — Опусти-ить! — Стало быть, единогласно. Стало быть, — уже мягче проговорил, — все вы за советскую власть и за все ее мероприятия. И поэтому, товарищи, вы все считаетесь колхозниками, и в селе у вас, факт налицо, сплошной. Для формы вы должны подать в правление колхоза коллективное заявление. Оно мною набросано, и вам остается только подписать.

Вынул из холщового портфеля большой лист бумаги и начал читать:

В правление артели «Левин Дол»

От граждан-единоличников

села Леонидовки, Алызовского района

Заявление

Заслушав доклад уполномоченного рика и райколхозсоюза т. Скребнева о сплошной коллективизации, мы из подробно изложенной картины вполне осознали видимую выгодность колхозного труда и вполне одобряем мероприятие советской власти. Мы выражаем благодарность т. Скребневу за его настойчивое разъяснение и добровольно вступаем в колхоз «Левин Дол». С энтузиазмом обобществляем весь скот, ссыпаем семена и сдаем орудия производства. Да здравствует советская власть! Да здравствует сплошной колхоз «Левин Дол»!

К сему;

— Товарищи, проходите сюда и подписывайтесь! Заявление будет напечатано в газете со всеми подписями. Предлагаю начать первой скамье.

Тревога и напряженное ожидание застыли на лицах. Лишь тяжелое дыхание, словно кто за горло схватил уставшую лошадь, шумно вырывалось и свистом своим наполняло помещение. Скребнев несколько раз предлагал подписываться, но желающих не было. Взглянул на Алексея, тот склонился над столом и крепко зажал виски. Петька стоял в углу на сцене и пальцем отскабливал от декорации кусочек обоев.

— Подписывайтесь, товарищи, пока не поздно.

Послышался глубокий вздох. Закашляла баба. Кто-то промолвил:

— И жарища!

— Подписывайтесь.

И опять молчание. Тогда резко возвысил голос:

— Кто не контр…

С третьей скамьи быстро привстал мужик. Это Фома. Это один из самых отчаянных мужиков села. В старое время не боялся ни урядника, ни станового пристава и упорно не платил податей. Несколько раз налетал на урядника с топором, с колом. Фому арестовывали, но он притворялся сумасшедшим и снова возвращался домой. Что-то теперь скажет он? Не рванется ли к сцене и не набросится ли на Скребнева? Нет. Или года уже прошли, или что другое, только Фома, оглядев тревожное собрание, покачал головой и тихо, словно был в чем-то виноват, обратился к Скребневу:

— Товарищ, зачем ты нас всех к стене прижал и в контру числишь? Зачем врешь, что мы советской власти не подчиняемся? Ты нас на испуг берешь, а пишешь — добровольно! Мы советской власти подчиняемся, только от колхоза пока воздержимся!

— Воздержимся! — раздались голоса.

И собрание сразу загалдело. Повскакали со скамей, зашумели, задвигались, и то там, то в другом месте послышалась отчаянная ругань. Сколько Скребнев ни пытался кричать, сколько ни грозил, голос его тонул в этом гуле. Когда напряжение дошло до того, что некоторые потянулись к сцене и лица были недобрые, встал Алексей. Он уже видел, что теперь его очередь. И как только поднялся, собрание приутихло. Вышел на край сцены, заслонил собою Скребнева и взмахнул рукой: