Иероним Ясинский - Терентий Иванович

• Название: Терентий Иванович
• Автор: Иероним Ясинский
• Жанр: Литература 19 века

«В один жаркий-жаркий день пришлось мне ехать из Киева в деревню, где я жил на даче. Ехал я на извозчичьих дрожках, и колёса, то и дело, прикасались к кузову, со скрипучим шорохом.

– Подвиньтесь, барин, направо…

Я подвигался направо.

– Теперь немножко на эту сторону, барин…»

---

«Про волка помолвка, а волк – толк. Глядим мы, сунется один, чтоб ему ни дна, ни покрышки, проклятому! Чёрный такой, кучерявый, усы закручены как у господ, и в сертуке, а под сертуком китайчатая рубаха навыпуск. „Это, – говорит, – блуза, господа; в нашем рукомесле без ей никак невозможно обойтиться“. – „Какое же ваше рукомесло?“ – спрашиваем. – „А, – говорит, – пущаем разные мысли в оборот. Вот, – говорит, – бумага, которой этая колбаса была обворочена. Подумали ли вы хоть раз – сколько тут мыслев? Тут, – говорит, – вот какие и вот какие мысли“. И всё добропорядочно и безо всякого крика рассказал.

Слушаем мы и спрашиваем: „Большие деньги вам за это платят?“ – „А не меньше, – отвечает, – как сорок рублей серебра ежемесячно. Этое дело не всякий может производить, оттого что буквов тридцать шесть, а слов – так тех тридцать тысяч. И надо от рождения иметь талан, чтобы на бумаге печатать. Короче, – говорит, – сказать, имею такую честь рекомендоваться: наборщик Семён Прикопкин“. Встал на этом слове, низко нам поклонился, задниками щёлкнул, локти вывернул и опять сел. Грунька сидит поодаль, покраснела как маков цвет и всё в землю смотрит. Помолчали мы и спрашиваем:

– Где же вы с Груней познакомились? Неужели на улице?

– На улице, – отвечает, – я вашу прекрасную дочь только увидел, а знакомства с ней без родительского дозволения не заводил и хочу знать, как вы насчёт этого самого благоразумно полагаете?

Посмотрели мы на его – сертук на ём, действительно, тонкий, сапоги целые; одно только сомнительно нам показалось, что при таком жалованье ни часов, ни цепочки окончательно не имеется. Однако, говорим:

– Будьте знакомы, мы не препятствуем, ежели вы с честным намерением. Не взыщите, коль не всегда угощение найдёте, а приходу вашему будем очень даже рады.

На этом слове он вторично встал, поклонился, к Груньке подсел и усом на неё моргнул. Потом этак с час прилично обо всём поговорил и стал прощаться.

– А вам далеко? – спрашиваю.

– Мне в город, на самый Крещатик, в типографию, производить своё дело.

– Хорошо, – говорю, – я вас подвезу.

А у меня намерение было всё об ём разузнать, потому что хоть и не родная дочка, но только спросить не мешает, с кем она знается. Действительно, оказалось, что всё правда, как он сказал; и жалованья сорок рублей. Стали мы его принимать с тех пор поласковее, угощали, и водочкой, и чайком. Подвернулся было другой жених, но мы ему надежды не подали, да и Груньке кучерявый наборщик больше пришёлся по вкусу. Бывало, сидят на глазах у матери, пересмеиваются меж собою, по рукам друг дружку бьют или в дурачки играют на поцелуи.

Тонкая штука был этот Прикопкин! Одно слово, долго рассказывать – стал он женихом и через месяц зовёт уже меня папашей, а Василису – мамашей. С девкой, натурально, как с невестой обходится. Отвернёшься, а он с ей балуется, не утерпит.

– Нехорошо, – говорю, – детки: до добра баловство не доведёт, надо себя соблюдать.

Между тем пришли Филипповки, и говорим мы с Василисой:

– Не пора ли свадьбу справлять? Этак долго ли до греха? Грунька – девка кровяная, потная, а Прикопкин тоже в полном образовании.

Поговорили этак, и вечерком я возьми, да и завинти жениху: так мол и так.

– Очень, – говорит, – хорошо, и я хоть в сию минуту готов, но только венчание на ваш, папашенька, счёт.

– Почему ж так на мой счёт? – отвечаю. – Угощение я поставлю, я об этом не спорю, а попу – воля ваша, жених обязан платить.

Поспорили мы, и так мне досадно сделалось.

– Не согласен? – говорю.

– Я, – говорит, – папашенька, ведь приданого с вас не беру, окромя одёжи и мебели, так можно бы попу заплатить.

– Какой такой мебели? – спрашиваю.

– А, – говорит, – мебели, чтоб на чём сесть было и на чём лечь.

– Так вы ещё с выдумками… Вон из моего дома! – как крикну, да кулаком по столу как хлопну, так мой Прикопкин драла, а Грунька – в слёзы.

Первый раз тогда с Василисой повздорил и чуть было за косы не оттаскал. Сами посудите – будь родная дочка, а то ведь не моя!.. Ну, всё-таки, уломали меня – решил я попу заплатить и мебель дать. – „Бог с ними, – думаю, – отдам свой шкаф, стулья и диван, а себе новое куплю“. – Приходит жених, я ему и говорю: „Так и так, Семён Ефимович, вот вам мебель, будем играть свадьбу“.

– Вот этую мебель, папашенька, вы нам отдаёте? – говорит, а сам так и ухмыляется. – Нет, премного благодарны, а только мы беспременно хотим, чтоб новенькая была.

– Та-та-та, голубчик!

Слово за слово – опять я его протурил и опять с Василисой повздорил.

И таким способом мы цельную неделю водились – всё у нас ладу не было. Наконец того, вижу, что иначе нельзя, – махнул рукой – хорошо! Будь по-вашему! Был у меня конь, добрый конь, ах, какой конь, но только с мокрецом. Я вывел его на Конную и продал за сорок два рубля. Да валялось у меня рублей с шестьдесят прежних денег. Всё это распределил на то, на другое и так размерил, что еле-еле… Сто рублей – что ж это за деньги! Ждём жениха. Приходит он вечером не один, а с товарищем.

– Имею такую честь рекомендовать незабвенного друга моего Васю Козловского.

Оба словно бы господа какие кланяются и локти вывернули. Действительно, что друзья! Поставил я им пива, пьют они, и тот товарищ глаз с Груньки не спускает. Разумеется, девка была видная, брови аж блестят, зубы скалит, и грудь – во какая! Усмехнётся, – то всё внутре горит. На славу девка! Вот глядим, а Козловский всё ближе да ближе к Груньке присовывается, между тем жених за папашеньку и мамашеньку взялся.

– Дражайшие родители мои, – говорит, – уже не за горами день, когда злой рок соединит меня и любезную мою Аграфену Трофимовну навеки вечными узами. Но только я без фрака венчаться не желаю.

– То есть, – спрашиваю, – как это? Надевайте фрак, я разве вам препятствую в этом! Сделайте ваше одолжение, – говорю.

– Я, – говорит, – уповаю, что вы, папашенька, перед портным поручитесь, а мне фрак беспременно надо. Вася, – говорит, – тоже будет во фраке.

Тут уже и Василиса рассердилась. Во мне, поверите, всё колотится, рука зудит, чтоб хряснуть, а как подумаю, что коня продал и приданое сделал, то и осяду. Стал упрашивать его.

– Побойтесь Бога, – говорю, – что за глупость! В сертуке, а то даже в пинжаке… Нашему ли брату форсить. Виданное ли дело!

– Нет, – отвечает, – ежели без фрака, то я со стыда сгорю. Вася! – кричит. – Можно ли без фрака венчаться?

– Никак нельзя! – отвечает.

„Боже мой! – думаю. – Вот нажил зятька!“

Однако на своём решил постановить, и такой у нас спор поднялся, что чуть не до драки. Кричали мы, кричали, только что сговоримся и станет тише, и по стакану даже хлопнем, но сейчас же новый шум начнётся.

Один только приятель Прикопкина с Грунькой ши-ши-ши… шу-шу-шу, и оба на нас посматривают. А о чём шепчутся, нам невдомёк. Наконец, доспорились мы до положительного рассору.

– Девка, – кричу, – молодая, ещё успеет выйти. А таких женихов нам не надобно… Честью, господа, прошу!

На этом слове я на дверь правой рукой указал и выпроводил фрачников. Василиса видит, что Грунька плачет, давай меня увещевать, отчего мол, в самом деле, фрака не сделать Семёну. Ну, а я в ответ – по морде. Она доводит насчёт того, что вся улица про свадьбу уже знает, и что теперь слава пойдёт, а я – по морде, по морде. С этого самого времени достаётся от меня Василисе, хоть и жаль мне её, неумную. Баба! Языка сдержать не может!

Вот выспался я, выехал утром на работу, да и думаю: „Неужели ж через фрак жених убежит? – Не может быть, чудно что-то“… Проездил день, проездил и вечер, прибыл домой и, ни слова не говоря, поужинал и спать лёг. Тоска меня разбирает, ажно в голову бьёт! Сон нейдёт, смутно в хате. Вдруг слышу: брязь-брязь! „Где это?“ – думаю себе. Вторично: брязь-брязь! „Эге, – думаю, – да это к нам кто-то в окошко тихонько стучит“.

Стал прислушиваться – чую, Грунька встала и платье надевает; а Грунька с нами в спальне, известно, как при отце и матери, спала. Толкнул я Василису: „Чтось, стара? неладно!“ Выскочила Грунька в другую комнату, а я за ей, как был, босой. Положим, мне всё видно, потому что снег белеется на дворе, а ставней у нас нет. Притаился я в дверях – жду, что будет. Ещё раз: брязь-брязь. Вижу, извозчичьи санки стоят; один человек в санках, вроде как Прикопкин, а другой под окном – показалось мне так, что Козловский. Грунька подбежала к окошку, на ходу платье поправляет и рукой машет. Потом отворила форточку и начала шептаться. Шепталась, шепталась, а далее того и Прикопкин слез. О чём они говорили – мне не известно, но не к добру, думаю. Я вышел и крикнул:

– Что здесь за народы? Зачем ночью шляетесь? Ежели добрые люди, то просим днём жаловать, а ночью спать надо. Пошли прочь, канальи!

Взял и Груньку по спине смазал, за косу в спальню сволок и на кровать бросил.

– Спи, не позорь честных родителев!..

Поучил, а только мало. Стал я потом замечать, что Грунька на меня исподлобья смотрит, всё меня сторонится и что-то в уме содержит. С матерью шу-шу-шу да шу-шу-шу, и как приеду домой, то щёки у неё красные с холоду – сейчас сама, должно, домой прибежала. Говорю Василисе: