Максим Горький - Жизнь Клима Самгина. "Прощальный" роман писателя в одном томе

• Название: Жизнь Клима Самгина. "Прощальный" роман писателя в одном томе
• Автор: Максим Горький
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-60557-6

«...Пишу нечто «прощальное», некий роман-хронику сорока лет русской жизни», - писал М.Горький, работая над «Жизнью Клима Самгина», которую поначалу назвал «Историей пустой жизни». Этот роман открыл читателю нового Горького с иной писательской манерой; удивил масштабом охвата политических и социальных событий, мастерским бытописанием, тонким психологизмом. Роман о людях, которые, по слову автора, «выдумали себе жизнь», «выдумали себя», и роман о России, о страшной трагедии, случившейся со страной: «Все наши «ходынки» хочу изобразить, все гекатомбы, принесенные нами в жертву истории за годы с конца 80-х и до 18-го».

---

— Портрет над роялем — это ваш отчим? У него борода очень богатого человека.

Пытливо заглянув в ее лицо, Клим сказал, что скоро приедет Туробоев.

— Да?

— Продает свою землю.

— Вот как.

Клим почувствовал, что его радует спокойный тон ее, обрадовало и то, что она, задев его локтем, не извинилась.

К ним шла мать, рядом с нею Спивак, размахивая крыльями разлетайки, как бы пытаясь вознестись от земли, говорил:

— Это будет написано нонами, очень густо: тум-тумм…

Жена бесцеремонно прекратила музыку, заговорив с Верой Петровной о флигеле; они отошли прочь, а Спивак сел рядом с Климом и вступил в беседу с ним фразами из учебника грамматики:

— Ваша мать приятный человек. Она знает музыку. Далеко ли тут кладбище? Я люблю все элегическое. У нас лучше всего кладбища. Все, что около смерти, у нас — отлично.

В паузы между его фразами вторгались голоса женщин.

— Не правда ли? — требовательно спрашивала Спивак.

— Я вам это сделаю.

— Мы кончили?

— Да.

Через несколько минут, проводив Спиваков и возвратясь в сад, Клим увидал мать все там же, под вишней, она сидела, опустив голову на грудь, закинув руки на спинку скамьи.

— Бог мой, это, кажется, не очень приятная дама! — усталым голосом сказала она. — Еврейка? Нет? Как странно, такая практичная. Торгуется, как на базаре. Впрочем, она не похожа на еврейку. Тебе не показалось, что она сообщила о Дмитрии с оттенком удовольствия? Некоторым людям очень нравится сообщать дурные вести.

Она с досадой ударила себя кулачком по колену.

— Ах, Дмитрий, Дмитрий! Теперь мне придется ехать в Петербург.

Розоватая мгла, наполнив сад, окрасила белые цветы. Запахи стали пьянее. Сгущалась тишина.

— Я пойду переоденусь, а ты подожди меня здесь. В комнатах — душно.

Клим посмотрел вслед ей неприязненно: то, что мать сказала о Спивак, злостно разноречило с его впечатлением. Но его недоверие к людям, становясь все более легко возбудимым, цепко ухватилось за слова матери, и Клим задумался, быстро пересматривая слова, жесты, улыбки приятной женщины. Ласковая тишина, настраивая лирически, не позволила найти в поведении Спивак ничего, что оправдало бы мать. Легко заиграли другие думы: переедет во флигель Елизавета, он станет ухаживать за нею и вылечится от непонятного, тягостного влечения к Лидии.

Мать возвратилась в капоте солнечного цвета, застегнутом серебряными пряжками, в мягких туфлях; она казалась чудесно помолодевшей.

— Ты не думаешь, что арест брата может отразиться и на тебе? — тихо спросила она.

— Почему?

— Жили вместе.

— Это еще не значит, что мы солидарны.

— Да, но…

Она замолчала, потирая пальцами морщинки на висках. И вдруг сказала, вздохнув:

— У этой Спивак неплохая фигура, даже беременность не портит ее.

Вздрогнув от неожиданности, Клим быстро спросил:

— Она — беременна? Она тебе сказала?

— Боже мой, я сама вижу. Ты хорошо знаком с нею?

— Нет, — сказал Клим и, сняв очки, протирая стекла, наклонил голову. Он знал, что лицо у него злое, и ему не хотелось, чтоб мать видела это. Он чувствовал себя обманутым, обокраденным. Обманывали его все: наемная Маргарита, чахоточная Нехаева, обманывает и Лидия, представляясь не той, какова она на самом деле, наконец обманула и Спивак, он уже не может думать о ней так хорошо, как думал за час перед этим.

«Какой безжалостной надобно быть, какое надо иметь холодное сердце, для того, чтобы обманывать больного мужа, — возмущенно думал Самгин. — И — мать, как бесцеремонно, грубо она вторгается в мою жизнь».

— О, боже мой! — вздохнула мать.

Клим искоса взглянул на нее. Она сидела, напряженно выпрямясь, ее сухое лицо уныло сморщилось, — это лицо старухи. Глаза широко открыты, и она закусила губы, как бы сдерживая крик боли. Клим был раздражен на нее, но какая-то частица жалости к себе самому перешла на эту женщину, он тихонько спросил:

— Тебе грустно?

Вздрогнув, она прикрыла глаза.

— В моем возрасте мало веселого. Затем, оттянув дрожащей рукой ворот капота от шеи, мать заговорила шопотом:

— Уже где-то близко тебя ждет женщина… девушка, ты ее полюбишь.

В ее шопоте Клим услышал нечто необычное, подумалось, что она, всегда гордая, сдержанная, заплачет сейчас. Он не мог представить ее плачущей.

— Не надо об этом, мама.

Она судорожно терлась щекою о его плечо и, задыхаясь в сухом кашле или неудачном смехе, шептала:

— Я не умею говорить об этом, но — надо. О великодушии, о милосердии к женщине, наконец! Да! О милосердии. Это — самое одинокое существо в мире — женщина, мать. За что? Одинока до безумия. Я не о себе только, нет…

— Хочешь, принесу воды? — спросил Клим и тотчас же понял, что это глупо. Он хотел даже обнять ее, но она откачнулась, вздрагивая, пытаясь сдержать рыдания. И все горячей, озлобленней звучал ее шопот.

— Только часы в награду за дни, ночи, годы одиночества.

«Это говорила Нехаева», — вспомнил Клим.

— Гордость, которую попирают так жестоко. Привычное — ты пойми! — привычное нежелание заглянуть в душу ласково, дружески. Я не то говорю, но об этом не скажешь…

«И — не надо! — хотелось сказать Климу. — Не надо, это унижает тебя. Это говорила мне чахоточная, уродливая девчонка».

Но его великодушию не нашлось места, мать шептала, задыхаясь:

— Надо выть. Тогда назовут истеричкой. Предложат врача, бром, воду.

Сын растерянно гладил руку матери и молчал, не находя слов утешения, продолжая думать, что напрасно она говорит все это. А она действительно истерически посмеивалась, и шопот ее был так жутко сух, как будто кожа тела ее трещала и рвалась.

— Ты должен знать: все женщины неизлечимо больны одиночеством. От этого — все непонятное вам, мужчинам, неожиданные измены и… всё! Никто из вас не ищет, не жаждет такой близости к человеку, как мы.

Чувствуя необходимость попытаться успокоить ее, Клим пробормотал:

— Знаешь, о женщинах очень своеобразно рассуждает Макаров..

— Наш эгоизм — не грех, — продолжала мать, не слушая его. — Эгоизм — от холода жизни, оттого, что все ноет: душа, тело, кости…

И вдруг, взглянув на сына, она отодвинулась от него, замолчала, глядя в зеленую сеть деревьев. А через минуту, поправляя прядь волос, спустившуюся на щеку, поднялась со скамьи и ушла, оставив сына измятым этой сценой.

«Конечно, это она потому, что стареет и ревнует», — думал он, хмурясь и глядя на часы. Мать просидела с ним не более получаса, а казалось, что прошло часа два. Было неприятно чувствовать, что за эти полчаса она что-то потеряла в глазах его. И еще раз Клим Самгин подумал, что в каждом человеке можно обнаружить простенький стерженек, на котором человек поднимает флаг своей оригинальности.

На другой день, утром, неожиданно явился Варавка, оживленный, сверкающий глазками, неприлично растрепанный. Вера Петровна с первых же слов спросила его:

— Что, эта барышня или дама наняла дачу?

— Какая барышня? — удивился Варавка.

— Знакомая Лютова?

— Не видал такой. Там — две: Лидия и Алина. И три кавалера, чорт бы их побрал!

Тяжелый, толстый Варавка был похож на чудовищно увеличенного китайского «бога нищих», уродливая фигурка этого бога стояла в гостиной на подзеркальнике, и карикатурность ее форм необъяснимо сочеталась с какой-то своеобразной красотой. Быстро и жадно, как селезень, глотая куски ветчины, Варавка бормотал:

— Туробоев — выродок. Как это? Декадент. Фин дэ сьекль [4]и прочее. Продать не умеет. Городской дом я у него купил, перестрою под техническое училище. Продал он дешево, точно краденое. Вообще — идиот высокородного происхождения. Лютов, покупая у него землю для Алины, пытался обобрать его и обобрал бы, да — я не позволил. Я лучше сам..

— Что ты говоришь, — мягко упрекнула его Вера Петровна.

— Я — честно говорю. Надобно уметь брать. Особенно — у дураков. Вон как Сергей Витте обирает.

Варавка насытился, вздохнул, сладостно закрыв глаза, выпил стакан вина и, обмахивая салфеткой лицо, снова заговорил:

— А этот Лютов — прехитрая каналья, ты, Клим, будь осторожен…

Тут Вера Петровна, держа голову прямо и неподвижно, как слепая, сообщила ему об аресте Дмитрия. Клим нашел, что вышло это у нее неуместно и даже как будто вызывающе. Варавка поднял бороду на ладонь, посмотрел на нее и сдул с ладони.

— Это что же — наследственная тяга в тюрьму старшей линии Самгиных?