Сергей Юрьенен - Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи

• Название: Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи
• Автор: Сергей Юрьенен
• Издательство: У-Фактория
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-94799-057-1

Книга Сергея Юрьенена, одного из самых тонких стилистов среди писателей так называемой новой волны, объединяет три романа: «Беглый раб», «Сделай мне больно» и «Сын Империи». Произведения эти, не связанные сюжетно, тем не менее образуют единый цикл. Объясняется это общностью судьбы автобиографического героя — молодого человека, «лишнего» для России 1970-х годов. Драматизмом противостояния героя Системе. Идеологической подоплекой выношенного автором решения/поступка — выбрать свободу. Впрочем, это легко прочитывается в текстах.

---

Maubert — Mutualité.

Не раздумывая, он сбежал под название, странное, но обещающее мрачноватую взаимность, сквозь двери, в неяркое блаженство замусоренной сухости и, последовав примеру длиннющего африканца в пальто, с ходу перемахнул воротца.

Врёшь, не возьмёшь…

Поезд въехал в тоннель, и он возник перед собой, как в тёмном зеркале. Лицо оставалось европейским, но в целом он выглядел как посланец страны Москошвея, которого невесть зачем раздели посреди Парижа. Не поднимая глаз, африканец пересел с откидного сиденья, когда он снял галстук, который затем сложил, выжал на пол и спрятал в хлюпнувший карман. В собственной луже он стоял, держась за поручень, хотя вагон был почти пуст. Над выходом с расщеплённой молнии маршрута бросилось в глаза слово Grenelle. За две остановки до этого слова, непонятно, чем вспугнувшего, он вышел на станции, в названии которой было Bienvenue[4]. Пересел и ехал, повторяя в уме, что чем случайней, тем вернее, до вокзала Сен-Лазар. Пересел. На остановке Опера в соседний вагон вошли трое ажанов, белый, чёрный и женщина.

Он вышел на следующей. Bourse[5].

Раздвижная решётка была сдвинута как раз настолько, чтобы протиснуться на дождь.

Площадь с грузным дворцом. Бессоный аквариум чего-то. На углу улицы каких-то Побед дождь хлестал по металлу ярко-зелёного мусорного ящика размером в танкер. Оглянувшись, он вспрыгнул на торец, заглянул вовнутрь и перевалился. Внутри, пригнув голову, он заскользил по корпусам пишущих машинок, телетайпов, какой-то аппаратуры, сундуков, разбухших газет, детективов в оранжевых обложках, аккуратно завязанных пластиковых пакетов с мусором. Косо торчал железный шкаф. Добравшись, он обнаружил, что дверца заблокирована. Выдирая её из мусора, он увидел глубоко внутри картонный ящик вина. Бутылки смотрели снизу запечатанными горлышками. Он лёг, всунул руку в просвет мусорных отложений, дотянулся и вынул одну. На ярлыке был год: вину пять лет. Тогда он еще не печатался, писал в подполье. Он сунул бутылку в карман пиджака, уложил шкаф набок, развернул внутри него рулон содранного и обрезиненного исподу ковра и влез. Нижнюю дверцу притянул, а верхнюю, обклеенную изнутри открытками, приоткрыл так, чтобы дождь скатывался мимо. Вынул бутылку. Отдышавшись, выглянул наружу, поймал за хвост антенну, подтянул, пока приёмник или что там не заблокировало, протолкнул в бутылку пробку и приложился к горлышку ноздрёй. Градус на запах был. Он глотнул и сплюнул крошево. Пищевод разжался. Вино было отличное. По металлу барабанил дождь, бессонный аквариум светил в вентиляционные щели шкафа, а он лежал в этом железном гробу, опёршись на локоть и пил, отогреваясь. Сигареты, на несчастье, остались вместе с зажигалкой на столике. Между глотками он срывал открытки и, налюбовавшись видами стран этого мира и райских островков, выбрасывал на дождь. Главное, отвлечься, не думать, в какой тревоге сейчас весь муравейник. И отель в «красном поясе». И посольство, откуда уже вылетели в разные концы Парижа группы поиска и захвата. Неужели у них действительно там мини-крематорий?

Выкатившись на мокрый мусор, он выловил вторую бутылку. Почему выбросили? Ничего вкусней не пил.

Ковчег, подумал он.

В крайнем случае, на свалке проживу.

Утро было мглистым. Через дорогу на площади светилось кафе. За стеклом молодой парижанин курил и щёлкал шариковой ручкой над какими-то бумагами. Когда он вступил в поле зрения, в глазах парижанина появился интерес. Он вернулся, толкнул стеклянную дверь и поднял к губам указательный и средний:

— Сигарет?

— Ду ю спик инглиш? — оживился парижанин. Дал ему из синей пачки с черной цыганкой толстую белую сигарету, поднёс огонь. — Тэйк э сит[6].

Он сел.

— Кап оф ти[7]?

Он откашлялся.

— Мерси…

Официант принёс чай и кофе. Парижанин придвинул пачку сигарет:

— Австралия? Канада?

— Нет.

— Не говори… Европа?

Усмехнувшись, он полез во внутренний карман и шлёпнул по мрамору отсыревшим паспортом. Француз поднял брови на герб СССР. Он подтверждающе кивнул. Француз взял паспорт, раскрыл и повернул.

— Алексей Х-х… кх-х… Это ты?

— Я.

Глядя на фото, француз усмехнулся.

— Ты в этом уверен, Алексис?

— Не очень.

— Проблемы?

— Одна.

— Осторожно! Перед тобой журналист. Бандит пера. Теперь говори.

У француза были синие глаза, орлиный нос, усы и впалые щёки. Кожаная куртка, распахнутый шарф, расстёгнутая у ворота рубашка.

— Свобода, — доверился русский. — Хочу её выбрать.

Засмеявшись, француз под взглядом бродяги с советским паспортом посерьёзнел — но не глазами.

— Диссидент?

— Нет. Писатель.

— Известный?

— Мало.

— А я вообще неизвестный. Бон! Попытаюсь тебя продать… — Француз сложил свои бумаги. — Может быть, заодно на работу возьмут. Жди меня здесь. Кстати, зовут Люсьен…

Выйдя на дождик, этот Люсьен рванул через улицу к зданию, которое было национальным Агентством новостей.

Под взглядом официанта Алексей опустил голову. Пепельница была полна окурков. Сигареты свои француз забыл. Обладатель советского паспорта, он курил их одна за другой и мысленно видел, как с визгом на тротуар сворачивает посольская машина, из которой выскакивают каменнолицые сверхмужики в плащах и шляпах…

Пан или пропал?

Париж иль Потьма?

2.

За дверью стояла Бернадетт Мацкевич.

Свежий номер «Либерасьон» вывернут наружу (материалом о театре жестокости Арто) и прижат ремешком сумки к чёрной коже. Под курткой с погончиками, шипами, молниями и свисающей пряжкой белоснежная майка впихана в джинсы, поверх которых сапоги. Такой она пришла.

Без сына.

И на высоких каблуках.

Алексей сделал шаг назад.

Бернадетт отдула свежевымытую прядь. Скулы её алели. Прекрасно зная, где сейчас Констанс, она спросила:

— Ты один?

Ответило ей эхо запустения. Тени жалюзи исполосовали её на пороге закуренной комнаты, где энергично смятые листы отбрасывались на пол. На столе гудела Ай-Би-Эм, за корпус которой он для упора взялся.

— Что ты делаешь?

— Бранлирую[8].

Оглянувшись, Бернадетт села на тахту и, расставив ноги, вынула из сумки «Никон» с навинченным объективом. Сначала она была в группускуле «Рево», потом в феминизме, который потребовал от неё невозможного, а теперь решила начать карьеру фоторепортёра.

— Продолжай…

— Хочешь снимать меня?

— Тебе помешает?

— Нет, но… Почему вдруг я?

— Потому что, — сказала Бернадетт, — я верю.

— А Люсьен?

— Давай, — нахмурилась она. — Не обращай внимания…

В перспективе финала Алексей был не в лучшей форме. После того, как с криком: «Это мой последний шанс!» Констанс увезла девочку к матери и улетела в Лондон, он выключал машинку только, когда в дверь начинали ломиться соседи. Джинсы протёрлись, фланелевая роба для джоггинга впитала марафонский пот, щетина перешла в бороду. Но Бернадетт хотела его именно таким — кружа, выгибаясь, опускаясь на колено и садясь на корточки с упором в стену. Он перестал реагировать на фотовыстрелы и втянулся вглубь страницы. Опомнился он только, когда услышал звук «зиппера». За спиной у него Бернадетт снимала джинсы вместе с трусами и сапогами, а причинное место было выбрито и припудрено.

— Les morpillons[9], — пояснила она без улыбки. — Люсьен подхватил у малолетки.

В куртке и майке она поднялась — высокая и босиком.

Он с лязгом поднял жалюзи и распахнул окно.

Бетонные дома предместья расстилались до горизонта, за который он мечтал вырваться с помощью этого романа. Там, за горизонтом, был Париж. Он вдыхал полной грудью, слыша, как по пути из ванной она волочит свою куртку, которую, увидев его, уронила на пол:

— Что это значит?

Он взял её за сильные плечи:

— Écoute…[10]

Отбросив его руки, она сорвала с бёдер полотенце и стала одеваться, обламывая ногти и опустив голову. Вбила ноги в сапоги и вышла, тут же вернувшись за «Никоном».

— Всё равно! — Сверкнув глазами, она подняла камеру за ремешок. — Ты у меня внутри.

— Бернадетт…

— Надеюсь, плёнка не пропадёт впустую.

И ушла.

3.

В кафе на площади Биржи, несмотря на жару, Констанс заказала чай с молоком и вынула пачку английских с ментолом.

Люсьен вышел из Агентства с парой сослуживцев, махнул им и бросился к ней через улицу — руки в карманах лётной кожанки, палевые джинсы, светлые усы, запавшие глаза.

— Са ва?[11] — притёрся он шершаво, упал в плетёное кресло и повернулся в сторону уходящих коллег. — Соавторы мои. Мы с ними polar[12] решили написать. Глобальный — от Ирландии до Индонезии. С говном смешаем ЦРУ и КГБ. Бестселлер будет намбер уан. Один материалы собирает, другой отвечает за сюжет…