Сергей Юрьенен - Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи

• Название: Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи
• Автор: Сергей Юрьенен
• Издательство: У-Фактория
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-94799-057-1

Книга Сергея Юрьенена, одного из самых тонких стилистов среди писателей так называемой новой волны, объединяет три романа: «Беглый раб», «Сделай мне больно» и «Сын Империи». Произведения эти, не связанные сюжетно, тем не менее образуют единый цикл. Объясняется это общностью судьбы автобиографического героя — молодого человека, «лишнего» для России 1970-х годов. Драматизмом противостояния героя Системе. Идеологической подоплекой выношенного автором решения/поступка — выбрать свободу. Впрочем, это легко прочитывается в текстах.

---

Фыркнула и удалилась — упругая.

Ударник вправлял обратно диспропорцию.

— Бить будешь?

— Нет.

— Не бей. Я ж только пожалеть просил. Как мама, так она всегда меня жалеет. Чего ты?

— Ничего.

Даун буркнул:

— В уборную хочу.

Александр отвел. Перед тем, как скрыться за дверью туалета, ударник обратил внимание на рукоять стоп-крана. Красную.

— А это что такое?

— Забудь! — ответил Александр.

Каждому члену творческой группы не только разрешили, но и в обязанность вменили взять с собой за границу литр водки. На всякий случай для укрепления дружбы с венгерским народом. По указанию головного вагона, Комиссаров водку реквизировал: «Во избежание дорожных инцидентов». Картонный ящик с разнокалиберными бутылками он втащил в купе и разогнулся:

— Представляешь? Не хотели отдавать. Насобирал же я народ! Отныне все! Не доверяю никому. Только тебе…

— Обижаешь, — ответил Александр.

— Почему?

— А отлучаешь.

— Разве ты пьешь?

— Естественно. Такой же сын страны.

— Да, но ты знаешь меру. В отличие от них…

Комиссаров снял очки и проверил в зеркале состояние своего фонаря. Надел очки обратно и вынул из кармана две сигареты:

— На, закури моих. Мне, понимаешь, по начальству надо — на большой хурал. Придется тебе побыть при водке. Здесь у нас, значит, литров с полста. А диспозиция такая. Враг номер Один — ты его слышишь. Баянист. Затем — «Веселые ребята». Пока что все они под кайфом, но уже не доезжая Брянска возможны осложнения. Дверь при этом ты, конечно, на запоре держишь. Но если меня еще не будет, а они станут напирать, уступи им — ну, чекушку-две. Не больше. И не сразу, а как почувствуешь готовность атаковать буфеты на стоянках. До этого их доводить не надо. Еще чего, отстанет кто-нибудь в России. Главная задача на время пути — обеспечить стопроцентный выезд за границу. Почему и сложность: давать нельзя, но и не давать — тоже. Диалектика души! Надеюсь, как на специалиста. А дверь блокируй.

Он вышел.

Александр закрыл на два оборота и откинулся на бархат. Тут под голову была такая думочка специальная — для дневного забытья под стук колес.

Не доезжая Брянска, в стену постучали.

— Эй, старшой?

Он отозвался:

— Нет его!

Стена, которую он полагал сплошной, на глазах сложилась в гармошку и разъехалась с треском. Александр оказался в насильственной компании попутчиц.

— Извините за вторжение!

— Ничего…

Одна пребывала в горизонтали на верхней полке и с томиком русско-венгерского словаря, другая — инициативная — сидела анфас на нижней. Это была секретарша Союза писателей Рублева. Анатомически — все было при ней. Не груди — шары навыкате. Обтянутые телесного цвета тонким свитерком западный артикул этот поименован «водолазкой». Копна волос, выкрашенных «под сено», короткая замшевая юбка и круглые колени, облитые зеркальной кожей черных сапог типа «садо». В писательском клубе она работала на втором, административном этаже, и Александр с ней не пересекался, но однажды в кофейной очереди стоял за этим задом, обладательница которого хвасталась, что даже сам Андрюша из Америки всегда привозит ей чего ни скажешь: вероятно, за бюрократические услуги.

— Скучаем, молодой прозаик? — развивала вторжение Рублева. — Тогда как надо мной вот критик Рита О*** — исключительно даровита. При этом мама-одиночка. Меня зовут Аглая. Не знаете меня? А я вас знаю. И про вас…

— Что именно?

— А все!

Александр заставил себя усмехнуться.

— Неужто?

— А сказать, где ты загар свой приобрел?

— Под лампой кварцевой.

— А вот и нет! В Таджикистане. — Веско и ласково Аглая похлопала его по вельветовому колену. — Уж ты мне, Александр Александрович, поверь… И знаешь, к какому выводу пришла я о тебе? Твой принцип в жизни — дорого и штучно. А мой наоборот. Дешевка не смущает, лишь бы много.

— Это вы о чем?

— А обо всем. Не только в смысле шмоток. Хотя от дорогого тоже не отказываемся. Так что давай на «ты». Это, кстати, что там «на винте» торчит? уж не «Посольская» ли? — Она нагнулась и вынула бутылку. — Точно! Ты смотри!.. Заделаем междусобойчик?

— Комиссаров не велел.

— Комиссаров? Он в кармане у меня сидит… Давай стаканы! — Щурясь от дыма своей сигареты, Аглая свернула головку экспортной водки и налила в тонкий стакан, вынутый Александром из бара. — Прими наверх, Ритуля.

— Пойдет ли без закуски? — усомнилась критик О***, но опустила руку и приняла. Ее ногти матери-одиночки были обкусаны.

— Эх, ребята! — задушевно сказала Аглая. — В Москве-то на балконе у меня такая капустка пригнетена — пальчики оближешь. Мой охламон из деревни кадку приворотил. Закусывали всю зиму, да еще и на Майские ему хватит. Вплоть до Девятого — до моего возвращения. Ну, ладно, ничего. Засигаретим! Бери. И говори скорей за что.

Александр взял.

— Не знаю…

— То есть?

— Ну, нет у меня слов.

— Ты же писатель?

О*** сверху заметила:

— Они, Аглая, не словами пишут. Цезурами они. Немая генерация.

— Тогда вам слово, — ответил Александр.

— Давайте выпьем за Мадьяросаг.

— Это еще что?

— Не знаешь разве? Самоназвание Венгрии.

— Интеллектуалка, говорю ж тебе, — подмигнула ему Аглая. — Только за Венгрию, Ритуля, с какой нам стати? Русским-то? Курица не птица, Венгрия не заграница. За нас — в Венгрии. Поехали, мальчики-девочки!

Они ехали.

Брянск, Киев, Винница…

Жмеринка, Тернополь, Львов…

Банкноты предстоящей маленькой страны были большими. Утонченно декадентских оттенков, неведомых Госзнаку и его рублям, эти ассигнации потрясли его барочной сложностью орнаментов, этими вензелями и овалами, откуда спесиво взирали пораженцы прошлого века — мятежные усачи в бакенбардах, аксельбантах и шнурованных своих «венгерках». Пачка за пачкой на стойке пограничного отделения Госбанка вырос целый блок венгерских форинтов, который еле влез в старый пластиковый мешок с потертой надписью «Beriozka» — одолженный Аглаей.

Комиссаров взял мешок, доверив Александру папку с паспортами.

На первом этаже проходила таможенный контроль молодая еврейская семья. Она и дети уже отрешились от этой реальности, а он, суетливый и запаренный, еще донашивал маску благонамеренности, услужливо открывая чемоданы. Мордатые таможенники рылись в них с небрежной снисходительностью. Чемоданов было много, приобретенных с прицелом на новую жизнь: ярко-оранжевые все.

Перрон был пуст. Они спрыгнули и пошли через пути. Комиссаров сказал:

— Отъезжанты…

Александр молчал.

— Ты вообще к ним как относишься?

— К кому?

— Ну, к этим. Кочевникам.

Александр подумал и произнес:

— …Да будет благословен еврей. Да будет благословенен и русский.

— Кто это сказал?

— Человек один.

— Наш бы человек так не сказал.

— А он и не был ваш.

— Да-а, — сказал Комиссаров. — Запустил предшественник работу со сменой соцреализма…

Шутка вышла тяжеловатой.

Солнце зашло, но было светло, и рельсы вдали еще удерживали оттенок розовости. Воздух по эту сторону Карпат был хрустально чист. Голова Александра кружилась от кислородного отравления на станции Чоп — ворот отечества.

Невероятно провинциальных.

Все еще в СССР, но уже на европейской колее.

Раздали паспорта и обязали затвориться. Было тихо. Закрывая окна, прошел по коридору проводник.

За переборкой дамы рассуждали на тему железных путей сообщения.

«Исторически они у нас возникли слишком поздно, — просвещала спутницу критик О***. — Николай Первый никак не мог решиться на этот шаг. А министр финансов его, Канкрин был такой, отказывался финансировать строительство. Дескать, железные дороги только подстрекают к частным путешествиям без нужды и таким образом увеличивают непостоянство духа нашей эпохи. И это еще было мягкое мнение. Снизу же Россия восприняла железную дорогу, как нечто инфернальное. Звезда Полынь! Апокалипсис! Страшный суд! Помнишь, как Лебедев в „Идиоте“ рассуждает?» — «Отдаленно», — честно ответила Рублева. «И Лев Толстой свою Анну на рельсу уложил…» — «А знаешь, — сказала Рублева, — почему у нас железные дороги шире, чем на Западе?» — «По стратегическим причинам?» — «А вот и нет… Мне рассказал наш проводник. Так, значит, было — исторически. Этот же немец был, который взялся у нас за первую?» — «Граф Клейнмихель, верно…» — «Вот-вот! Так этот граф приходит к нашему царю. Как будем делать промеж рельсов, Ваше Высочество? как в Европе? Царь рассердился. „На хуй, больше!“ Ну, а тот дословно понял: немец! Смерил свой, и стала у нас больше колея. Кажись, на восемь с чем-то сантиметров». — «Это сколько?» — «С гулькин! Ну, вот так примерно…» «Маловат золотник…» — «Зато Европа!» Дамы расхохотались. «Но ведь и правда, дело не в размере», — вздохнула критик О***. — «Скажи уж, вовсе не в хую». — «Нет, не скажу, конечно. Но был бы человек хороший, там же… В конце концов, мы не животный мир». — «А лично мне без разницы: хороший человек или плохой. Был бы живой и доставал. У меня строение такое, что…» — «Ты, Аглая, все же потише. Еще услышит наш прозаик…» — «А пусть! не Радио Свобода. А вот что интересно… Есть ли в Венгрии, к примеру, стриптиз?» — «Вряд ли. Все же социализм. С сексуальными аттракционами несовместим». — «Скажешь тоже! В Варшаве вот этими глазами видела. Мы туда кофе в зернах взяли, он там дорогой. Целую гитару „арабикой“ забили. И так гульнули, что…» — «Разве ты была в Польше? Я не знала». — «Ха! Окромя Югославии, я, мать, соцлагерь, считай, уже объездила. Вот только Венгрия пока что белое пятно. А мужики там, вероятно, зажигательные. На грузин, наверное, похожи. У меня в Гаграх был один — в доме творчества. У тебя не было? Ну, мать! Про могучую пружину, помнишь? Женька не преувеличил. Хотя, конечно, москвичей и ленинградцев обидел он напрасно. Конечно, не сперматозавры. Но приемов больше знают. Эй, молодой писатель? Верно говорю?!» — «Тише, — сказала критик О***. — Идут!..»