Жан-Поль Сартр - Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба

• Название: Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба
• Автор: Жан-Поль Сартр
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1997
• ISBN: 966-03-0178-2 (III)

«Смерть в душе» — третья часть тетралогии «Дороги свободы». Немцы вошли в Париж. Сопротивление. Происходит обесценивание жизни, и этой ценой снимается вековечный жизненный трагизм.

Четвертая часть «Странная дружба» — концлагерь, неудачный побег. Роман оборван на полуслове.

---

— Кто нас презирает, может убираться вон. Мы никого не задерживаем, мы здесь среди своих.

— Я никого не презираю, — возразил Матье.

Он остановился: «Они пьяные., а я не пил». Это, вопреки его воле, внушало ему чувство превосходства, и Матье ощутил стыд. Он стыдился своего терпеливого голоса, которым принуждал себя говорить с ними. «Они напились, потому что им невмоготу!» Но кто мог разделить их несчастье? Разве что такой же пьяный, как они. «Не надо было приходить сюда», — подумал он.

— Он нас презирает! — с наигранным гневом повторил Лонжен. — Он здесь, как в кино, он смеется над пьяными дураками, которые несут околесицу…

— Говори за себя! — оборвал его Латекс. — Я не несу околесицу.

— Да брось ты, — устало сказал Гвиччоли. Гримо задумчиво посмотрел на Матье:

— Если он нас презирает, я ему сейчас отолью на кум-пол.

Гвиччоли засмеялся.

— Тебе отольют на кумпол, — повторил он. — Тебе отольют на кумпол.

Менар перестал петь; он соскользнул со шкафа, с загнанным видом огляделся, потом, казалось, успокоился, испустил облегченный вздох и, отключившись, рухнул на пол. Никто не обратил на него внимания: все смотрели прямо перед собой и время от времени бросали на Матье злобные взгляды. Матье просто не знал, как поступить: он пришел сюда без задних мыслей, стараясь помочь Лонжену. Но он должен был бы предвидеть, что вместе с ним сюда проникает срам и скандал. Эти типы увидели себя его глазами; он уже не говорил на их языке, но однако, сам того не желая, стал их судьей и свидетелем. Ему внушал отвращение этот таз, полный вина и мусора, хоть он и упрекал себя за это отвращение: «Кто я такой, чтобы отказываться пить, когда мои товарищи пьяны?»

Латекс задумчиво погладил себя по нижней части живота. Вдруг он повернулся к Матье с вызовом в глазах; затем поставил котелок в развилке ног и начал болтать членом в вине.

— Я его вымачиваю — это его укрепит.

Гвиччоли фыркнул. Матье отвернулся и встретил насмешливый взгляд Гримо.

— Что, никак не поймешь, куда попал? — спросил Гримо. — Ты нас не знаешь, приятель: от нас можно всего ожидать.

Он наклонился вперед и, заговорщицки подмигнув, крикнул:

— Эй, Латекс, спорим, что ты теперь не выпьешь этого вина!

Латекс подмигнул в ответ.

— Еще чего!

Он поднял котелок и шумно выпил, наблюдая за Матье. Лонжен ухмылялся, все улыбались. Они выпендриваются передо мной. Латекс поставил котелок и причмокнул языком:

— Еще вкуснее!

— Ну как? — спросил Гвиччоли. — Что ты на это скажешь? Разве мы не весельчаки? Разве мы не лихие ребята?

— И это еще не все, — сказал Гримо. — Ты еще не все видел.

Дрожащими руками он пытался расстегнуть ширинку; Матье нагнулся к Гвиччоли.

— Дай мне твой котелок, — тихо сказал он. — Я буду веселиться с вами.

— Он упал в таз, — раздраженно сказал Гвиччоли. — Тебе нужно его выловить.

Матье погрузил руку в таз, пошевелил пальцами в вине, пошарил на дне и вытащил полный котелок. Руки Гримо замерли; он посмотрел на них, потом сунул их в карманы и посмотрел на Матье.

— То-то! — смягчившись, сказал Латекс. — Я так и знал, что ты не удержишься.

Матье выпил. В вине были какие-то мелкие и бесцветные шарики. Он их выплюнул и снова наполнил котелок. Гримо добродушно смеялся.

— Кто на нас посмотрит, — сказал он, — нипочем не удержится — обязательно выпьет. Его завидки возьмут.

— Лучше пусть завидуют, чем жалеют, — сказал весельчак Гвиччоли.

Матье помедлил, спасая муху, увязшую в вине, потом выпил. Латекс смотрел на него с видом знатока.

— Это не пьянка, — заметил он, — это самоубийство. Котелок был пуст.

— Мне очень трудно опьянеть, — сказал Матье.

Он наполнил котелок в третий раз. Вино было густым, со странным сладковатым привкусом.

— Вы случайно туда не напрудили? — охваченный подозрением, спросил Матье.

— Ты что, спятил? — возмутился Гвиччоли. — Ты думаешь, мы можем испортить вино, а?

— Да нет, — ответил Матье. — А в общем, мне плевать. Он выпил залпом и отдышался.

— Ну как? — с интересом спросил Гвиччоли. — Теперь стало лучше?

Матье покачал головой:

— Пока нет.

Он взял котелок и, сжав зубы, наклонился над тазом и тут услышал за спиной насмешливый голос Лонжена:

— Хочет нам показать, что он повыносливей нас. Матье обернулся:

— Неправда! Я пью, чтобы развеселиться.

Лонжен сидел весь одеревеневший; повязка сползла на нос. Над повязкой Матье видел неподвижные округлые глаза старой курицы.

— Я тебя не слишком люблю, Деларю! — сказал Лонжен.

— Ты это уже говорил.

— Ребята тоже тебя не слишком любят, — добавил Лонжен. — Они при тебе робеют, потому что ты образованный, но не думай, что они тебя любят.

— За что им меня любить? — сквозь зубы процедил Матье.

— Ты все делаешь не как все, — продолжал Лонжен. — Даже напиваешься — и то по-другому.

Матье недоуменно посмотрел на него, затем повернулся и бросил котелок в стекло шкафа.

— Я не умею пьянеть! — громко сказал он. — Не умею — и баста. Вы же видите, что не умею.

Никто не проронил ни слова; Гвиччоли положил на пол осколок стекла, который упал ему на колени. Матье подошел к Лонжену, твердо взял его за руку и поставил на ноги.

— Что такое? Какое тебе дело? — крикнул Лонжен. — Занимайся своей задницей, эй ты, аристократ!

— Я пришел увести тебя, — настаивал Матье, — и я уйду с тобой.

Лонжен яростно отбивался.

— Оставь меня в покое! Говорю тебе, отпусти меня! Отпусти, сучий потрох, или я разозлюсь.

Матье стал тащить его из комнаты, Лонжен поднял руку и попытался ткнуть ему пальцем в глаза.

— Мерзавец, — разозлился Матье.

Он отпустил Лонжена и залепил ему два не слишком сильных подскульника; Лонжен обмяк и повернулся вокруг своей оси; Матье схватил его на лету и водрузил его на плечи, как мешок.

— Видите, — сказал он. — Я тоже, если захочу, могу корчить из себя весельчака.

Он их ненавидел. Он вышел и спустился по ступенькам крыльца со своей ношей. Шарло, увидев его, расхохотался.

— Что с братишкой?

Матье перешел через дорогу и положил Лонжена у каштана.

— Сейчас лучше? — спросил Матье. Лонжена снова вырвало.

— Вот… так легче… — сказал он между двумя позывами.

— Я тебя оставлю, — сообщил Матье. — Когда кончишь блевать, постарайся хорошенько выспаться.

Он запыхался, когда подошел к почтовой конторе. Он постучал. Пинетт открыл ему с восхищенным видом.

— Ага! — обрадовался он. — Решился наконец.

— В конечном счете, да, — ответил Матье.

В тени за Пинетгом появилась почтовая служащая.

— Мадемуазель сегодня уже не боится, — сказал Пинетт. — Мы слегка прогуляемся по полям.

Девушка бросила на него мрачноватый взгляд. Матье ей улыбнулся. Он подумал: «Я ей не слишком симпатичен», но ему это было в высшей степени безразлично.

— От тебя пахнет вином, — заметил Пинетт.

Матье, не отвечая, засмеялся. Девушка надела черные перчатки, заперла на два оборота дверь, и они пустились в путь. Она положила ладонь на руку Пинетта, а Пинетт дал руку Матье. Солдаты, проходя, приветствовали их.

— У нас воскресная прогулка! — крикнул им Пинетт.

— Ага! — ответили они. — Без офицеров — каждый день воскресенье.

Молчание луны под солнцем; грубые гипсовые изображения, расположенные по кругу в пустыне, напомнят будущим породам, чем был род человеческий. Продолговатые белые руины будут плакать бороздками своих жировых черных выпотов. На северо-западе триумфальная арка, на севере романский храм, на юге мост, ведущий к другому храму; вода в бассейне загнивает, торчит каменный нож, устремленный в небо. Из камня; из камня, засахаренного в сиропе истории; Рим, Египет, каменный век — вот что останется от достославного места. Он повторил: «Вот что останется», но удовольствие его притупилось. Нет ничего монотоннее катастрофы; Даниель начинал к ней привыкать. Он прислонился к решетке, еще счастливый, но усталый, с лихорадочным привкусом лета на языке: Даниель гулял весь день; теперь ногам трудно было его нести, и все-таки надо было идти. В мертвом городе следует ходить. «Я заслужил эту маленькую удачу», — сказал он себе. Неважно что, но что-нибудь да расцветет для него одного на углу улицы. Но, увы, ничего не было. В пустыне всюду посверкивали дворцы: кое-где подпрыгивали голуби, незапамятные птицы, ставшие камнями, потому что кормились статуями. Единственной оживляющей нотой в этом каменном пейзаже был нацистский флаг над отелем «Крийон».

О! Штандарт цвета кровоточащего мяса на шелке морей и арктических цветов.

Посередине кровавого лоскута белый круг, точно круг от волшебного фонаря на простыне моего детства; посередине круга клубок черных змей, Аббревиатура Зла, моя Аббревиатура. Каждую секунду в складках стяга образуется красная капля, она отделяется, падает на покрытие из щебенки: добродетель кровоточит. Он прошептал: «Добродетель кровоточит!» Но его это уже не так забавляло, как накануне. Три дня он не заговаривал ни с кем, и его радость отвердела; на мгновенье усталость затуманила ему взгляд, и он подумал, не вернуться ли? Нет. Он не мог вернуться: «Мое присутствие требуется повсюду». Надо идти. Он с облегчением воспринял звучный разрыв неба: самолет блестел на солнце, это была смена, у мертвого города был и другой свидетель, он поднимал к небесам тысячи мертвых голов. Даниель улыбался: это его самолет искал среди могил. «Это только для меня одного он здесь». Ему хотелось броситься на середину площади и замахать платком. Хорошо бы они начали бомбить! Это было бы воскрешение, город огласился бы шумом работающей кузницы, изысканные цветы зацепились бы за фасады. Самолет пролетел; и вокруг Даниеля вновь образовалась планетарная тишина. Идти! Идти без остановки по поверхности этой остывшей планеты.