Август Стриндберг - Красная комната. Пьесы. Новеллы (сборник)

• Название: Красная комната. Пьесы. Новеллы (сборник)
• Автор: Август Стриндберг
• Жанр: Драматургия
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-49149-0

Первым натуралистическим романом в Швеции считается «Красная комната». Этот роман, написанный в 1879 году, выдвинул Августа Стриндберга в число ведущих писателей рубежа XIX и XX веков. Стриндберг стал основоположником современной шведской литературы и современного театра, его пьесы предвосхитили появление экспрессионизма и театра абсурда. Конфликт между внешней видимостью и внутренней сущностью людей и явлений, «война полов», противостояние человека злу — этими темами насыщены произведения писателя и драматурга.

---

— Значит, у тебя это серьезно?

— Да, серьезно!

— Тогда другое дело. Спокойной ночи, брат Фальк! Олле, ты, наверное, пойдешь со мной?

— Спокойной ночи!

— Бедный Фальк, — сказал Селлен Олле. — Теперь наступила его очередь пройти через это испытание, но его не избежать, как не избежать смены молочных зубов на постоянные: пока не влюбишься, не станешь мужчиной.

— А что собой представляет эта девушка? — спросил Олле только из вежливости, потому что мысли его были далеко-далеко.

— По-своему она очень неплохая девушка, но Фальк воспринимает ее слишком уж серьезно; она подыгрывает ему, пока не потеряла надежду заполучить его, но если дело затянется, ей все это надоест, и у меня нет никакой уверенности, что время от времени она не станет развлекаться где-нибудь на стороне. Нет, здесь надо действовать по-другому: не ходить вокруг да около, а сразу брать быка за рога, не то кто-нибудь непременно помешает. А у тебя, Олле, было что-нибудь в этом роде?

— У меня был ребенок от служанки, которая работала у нас в деревне, и за это отец выгнал меня из дому. С тех пор мне на женщин наплевать.

— Ну, у тебя все обстояло гораздо проще. А быть обманутым, можешь мне поверить, — ой! ой! ой! — как это неприятно. Надо иметь нервы как скрипичные струны, если хочешь играть в эти игры. Посмотрим, чем все это кончится для Фалька; глупо, но некоторые смотрят на подобные вещи слишком серьезно. Итак, ворота открыты! Входи же, Олле! Надеюсь, нам уже постелили, так что тебе будет удобно спать; но ты должен извинить мою старую горничную за то, что она не может как следует взбить перину, понимаешь, у нее ослабли пальцы, а перья в перине свалялись, и, возможно, лежать будет немного жестко.

Они поднялись по лестнице.

— Входи, входи! — сказал Селлен. — Старая Става, наверно, только что проветривала комнату или вымыла пол, по-моему, пахнет сыростью.

— Ну и артист! Что тут мыть, когда и пола-то нет?

— Нет пола? Тогда другое дело. Куда же девался пол? Может быть, сгорел? Впрочем, это не имеет значения. Пусть будет нам постелью мать-земля, или щебенка, или что там еще есть!

Они улеглись прямо в одежде, подстелив куски холста и старые рисунки, а под голову положили папки. Олле зажег спичку, достал из кармана свечной огарок и поставил его возле себя на пол; в большой пустой комнате забрезжил слабый огонек, который, казалось, оказывал яростное сопротивление огромным массам тьмы, врывавшейся через громадные окна.

— Сегодня холодно, — сказал Олле, доставая какую-то засаленную книгу.

— Холодно? Нисколько! На улице всего двадцать градусов мороза, значит, у нас здесь не меньше тридцати, мы ведь живем высоко. Как ты думаешь, сколько сейчас времени?

— По-моему, у Святого Иоанна только что пробило час.

— У Иоанна? Но у них там нет часов. Они такие бедные, что давно заложили их.

Воцарилось продолжительное молчание, которое первым нарушил Селлен:

— Что ты читаешь, Олле?

— А тебе не все равно?

— Все равно? Ты бы повежливей, все-таки в гостях.

— Это старая поваренная книга, которую я взял почитать у Игберга.

— Правда, черт побери? Тогда давай почитаем вместе: за весь день я выпил чашку кофе и три стакана воды.

— Так, что же мы будем есть? — спросил Олле, перелистывая книгу. — Хочешь рыбное блюдо? Ты знаешь, что такое майонез?

— Майонез? Не знаю! Читай про майонез! Звучит красиво!

— Ты слушаешь? «Рецепт сто тридцать девятый. Майонез. Масло, муку и немного английской горчицы смешать, обжарить и залить крепким бульоном. Когда закипит, добавить сбитые яичные желтки, после чего охладить».

— Нет, черт побери, этим не наешься…

— Еще не все. «Добавить растительное масло, винный уксус, сливки и перец…» Да, теперь и я вижу, что это нам не годится. Не хочешь ли чего-нибудь поосновательней?

— Почитай-ка про голубцы, это самое вкусное, что я только знаю.

— Нет, не могу больше читать вслух, хватит.

— Ну, пожалуйста, почитай еще!

— Оставь меня в покое!

Они снова замолчали. Свечка погасла, и стало совсем темно.

— Спокойной ночи, Олле, закутайся во что-нибудь, а то замерзнешь.

— Во что же мне закутаться?

— Сам не знаю. Правда, здесь презабавно?

— Не понимаю, почему люди не кончают самоубийством в такой собачий холод.

— Это совсем не обязательно. Хотел бы я знать, что будет дальше.

— У тебя есть родители, Селлен?

— Нет, ведь я внебрачный; а у тебя?

— Есть, но их все равно что нет.

— Благодари провидение, Олле; нужно всегда благодарить провидение… хотя я и не знаю, за что его благодарить. Но пусть так и будет!

Снова воцарилось молчание; на этот раз первым заговорил Олле:

— Ты спишь?

— Нет, лежу и думаю о статуе Густава Адольфа; поверишь ли…

— Тебе не холодно?

— Холодно? Здесь так тепло!

— Правая нога у меня совсем окоченела.

— Втащи на себя ящик с красками, засунь под одежду кисти, и тебе сразу станет теплее.

— Как ты думаешь, живется еще кому-нибудь так же плохо, как нам?

— Плохо? Это нам-то живется плохо, когда у нас есть крыша над головой? Я знаю одного профессора из Академии, ходит в треугольной шляпе и при шпаге, а ему приходится гораздо хуже. Профессор Лундстрём половину апреля проспал в театре в Хмельнике! В полном его распоряжении была вся левая ложа у авансцены, и он утверждает, что после часа ночи в партере не оставалось ни одного свободного места; зимой там всегда очень уютно, не то что летом. Спокойной ночи, теперь я сплю!

И Селлен захрапел. А Олле встал и долго ходил взад и вперед по комнате, пока на востоке не заалел рассвет; и тогда день сжалился над ним и послал ему покой, которого не дала ночь.

Глава 25 Последняя игра

Прошла зима: медленно для самых несчастных, чуть побыстрее для менее несчастных. И наступила весна с обманчивой надеждой на солнце и зелень, а потом было лето — короткая прелюдия к осени.

Как-то майским утром литератор Арвид Фальк из редакции «Рабочего знамени» шел под палящим солнцем по набережной и смотрел, как стоят под погрузкой и отчаливают от берега суда. Внешность его давно уже не была столь изысканной, как прежде; его черные волосы отросли несколько длиннее, чем предписывала мода, а борода а la Генрих IV придавала его исхудалому лицу выражение какой-то необузданности. Глаза горели тем зловещим огнем, какой обычно выдает фанатиков и пьяниц. Казалось, он ищет подходящее судно, но никак не может решить, какое выбрать. После долгих колебаний он подошел к матросу, который вкатывал на палубу брига вагонетку с тюками. Фальк вежливо приподнял шляпу.

— Скажите, пожалуйста, куда идет это судно? — спросил он застенчиво, хотя самому ему казалось, будто он говорит смело и решительно.

— Судно? Но я не вижу никакого судна!

Все, что стояли вокруг, разразились смехом.

— Если хотите узнать, куда идет бриг, прочитайте вон там!

Фальк сначала несколько оторопел, но потом рассердился и запальчиво сказал:

— Вы что, не можете вежливо ответить, когда вас вежливо спрашивают?

— А пошел ты к черту! И не очень-то шуми здесь! Не то попадет!

На этом разговор закончился, и Фальк принял наконец нужное решение. Он повернулся, прошел по переулку, пересек Торговую площадь и свернул на Киндстугатан. Он остановился у подъезда очень грязного дома. И снова его охватили колебания, потому что он никак не мог преодолеть свою врожденную нерешительность. В этот момент появился оборванный косоглазый мальчуган с длинными полосами гранок в руках; едва он попытался прошмыгнуть мимо Фалька, как тот схватил его за плечо.

— Редактор у себя? — спросил Фальк.

— Да, он здесь с семи часов, — ответил мальчуган, запыхавшись.

— Обо мне спрашивал?

— Да, много раз.

— Злой?

— Да-а. Как всегда.

И мальчуган стрелой полетел вверх по лестнице. Последовав за ним, Фальк вошел в редакционную комнату. Это была жалкая каморка с двумя окнами, выходившими на темную улицу; возле каждого окна стоял некрашеный стол с бумагой, пером, кипой газет, ножницами и бутылкой клея.

За одним из столов сидел наш старый приятель Игберг в изодранном черном сюртуке и читал корректуру; за другим столом, где обычно работал Фальк, расположился какой-то господин без пиджака и в черной шелковой шапке, как у коммунаров. Его лицо заросло рыжей окладистой бородой, а судя по его приземистой фигуре, можно было предположить, что он из рабочих, Когда Фальк вошел в комнату, коммунар сделал под столом резкое движение ногами и засучил рукава, обнажив синюю татуировку с изображением якоря и буквы «R». Потом он взял ножницы, проткнул ими первую полосу утренней газеты, что-то вырезал и, сидя спиной к Фальку, грубо спросил:

— Где вы пропадали?