Василий Ян - Том 3

• Название: Том 3
• Автор: Василий Ян
• Издательство: «Правда»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1989

---

— Ну, Вешнянка, война войной, а тесто ставить надо!

Опалёниха вздохнула и направилась к печи, но ее удержал монгол, натянув ремень, наброшенный ей на шею. Она остановилась, посматривая на Субудая. Тот обратился к монголу:

— Откуда достал этих женщин?

— Я был в сотне, которую послали обойти город. Мы ехали через лес, там бежали люди, много женщин. Одних мы зарубили, других погнали назад в наш лагерь.

— Так!

— Этих двух я сам поймал и притащил на аркане.

— Так!

— Я хочу их продать.

— Так!

— У меня очень старые, рваные сапоги. Ноги мерзнут…

— Так!

— На урусутах я не видел кожаных сапог, они ходят в лаптях из липовой коры.

— Так!

— Я хочу обменять этих женщин на пару новых сапог.

— Значит, ты хочешь, чтобы я снял свои сапоги и отдал тебе? Ты хочешь ободрать своего начальника? Ты знаешь, что тебе сейчас за это будет?

Старый монгол с клочками седых волос на подбородке смотрел испуганными глазами, раскрыв рот:

— Я этого не хотел, великий хан! Прими от меня этих женщин в дар. Пусть хранит тебя вечное синее небо!

Монгол отвязал ремень и, пятясь, вышел из избы.

Глава седьмая «МЫ И СКОТИНУ МИЛУЕМ»

К крыльцу избы, где помещался Субудай-багатур, был привязан его саврасый жеребец. Перед ним лежал ворох сена и соломы.

Бату-хан потребовал к себе старого полководца. Субудай вышел, нукер подвел ему коня. «Неудобно хану идти пешком, касаться ногой земли». Субудай верхом пересек улицу. Навстречу бежала толпа нукеров. Все кричали, толкались, стараясь подойти к монголу в заиндевевшем малахае, сидевшему на запорошенном снегом коне. Он держал на поводу другого коня. Поперек седла был привязан человек. Сознание оставило его. Лицо, побелевшее от мороза, казалось мертвым.

Внезапно Субудай заревел как безумный. Он хлестнул коня, врезался в толпу, свалился с седла и подбежал к замерзшему.

— Урянх-Кадан, очнись! Раскрой глаза! Услышь меня! — кричал Субудай и, припав лицом к платью замерзшего, хватал и ощупывал неподвижное лицо.

— Это сын Субудай-багатура, — загудели в толпе. — Видно, любил сына, Урянх-Кадана! Хоть молодой, а был он отчаянный храбрец.

— Куда его везти? — спрашивал верховой монгол. — Не лучше ли положить его прямо на костер и сжечь? Все одно жить ему больше не придется.

Субудай вырвал повод из рук всадника и сам повел коня через деревянные ворота обратно к крыльцу дома. Всхлипывая, он кричал:

— Урянх-Кадан! Ты не должен умереть! Я буду дуть тебе в ноздри, пусть мой дух перейдет в твое тело. Я вырву мое сердце и вложу к тебе в грудь вместо твоего замерзшего. Лучше я, старый, умру, а ты, молодой, будешь снова блистать победами… Подожди оставлять этот мир!..

Привлеченная шумом и криками, на крыльцо вышла Опалёниха. Сдвинув брови, она смотрела на кричавшего Субудай-багатура и поняла: «Косоглазый сына жалкует!»

Она быстро сбежала по ступенькам. Сильной рукой оторвала Субудая от сына. Уверенными, спокойными движениями развязала и сняла тело Урянх-Кадана, взвалила себе на плечо и, осторожно придерживая, поднялась по ступенькам, вошла в сени и положила замерзшего на соломе.

Князь Глеб оказался тут же. Опалёниха, стоя на коленях, расстегивала замерзшему одежду и приговаривала:

— Жив еще покойничек! Мне не впервой застывших оттирать. Дайте суконку, войлок, лампадное масло и миску снега. Нельзя, косоглазый, тащить его в избу — мясо будет отрываться клочьями.

Субудай, пораженный властными движениями Опалёнихи, сидел на корточках рядом с неподвижным телом и наблюдал, положив палец в рот.

Опалёниха стянула с Урянх-Кадана замшевые гутулы [11]и стала быстро и умело растирать побелевшие ступни снегом и войлоком. Два монгола, поняв, что она делает, начали тереть кисти рук. Опалёниха переходила поочередно от одной части тела к другой, наконец она ловко и осторожно занялась лицом.

— Вот возьми, чадо мое, потри гусиным сальцем, — косясь на Субудая, сказал священник, хозяин дома, протягивая деревянную миску. — Да еще влей ему в рот винца.

Долго возилась Опалёниха. В сенях стало тепло и душно от набившихся нукеров. Наконец раскрылись глаза, взгляд, далекий и неясный, скользнул по собравшимся, остановился на искривленном лице Субудай-багатура и засветился сознанием.

— Отец! Слушай… — прошептали губы. — Урусуты дикие волки… Их нужно убить… Они не сдаются!..

— Что ты видел, сын мой, Урянх-Кадан? Что с тобой случилось? Кто тебе причинил зло? Я его живого рассеку на мелкие куски.

— Я был в плену!

Урянх-Кадан снова забылся.

Субудай принялся теребить его.

— Не мешай! — строго отстранила Субудая Опалёниха. — Не трогай!

— Слушай, ты, урусутка, — робко попросил Субудай. — Спаси жизнь моему сыну, славному багатуру Урянх-Кадану! Я дам тебе свободу и награду, которой ты не видела даже во сне.

— Постараюсь и без награды. Мы и скотину хворую милуем. А он хоть и нехристь, а душа все же человечья…

Субудай спустился во двор, подошел к своему саврасому жеребцу, шептал ему в ухо, дул в ноздри и слушал, что ему скажет, какой знак подаст мудрый конь.

— Укажи мне, мой верный товарищ: срубить ли ей голову или одеть в парчовую шубу? Взять ли с собой дальше в поход или раздеть и вытолкать в лес? Какая урусутка! Багатур, а не женщина! Я таких еще не видал…

Конь качал головой, точно соглашаясь, и мягкими губами хватал хозяина за рукав.

Глава восьмая ТРЕВОЖНЫЕ НОЧИ

Враг замыслов своего врага не знает.

(Восточная поговорка)

Всю ночь Савелий провел в тревоге. Всматривался сквозь бойницы вдаль, прислушивался к шуму взбаламученного города. Обычная ночная тишина вокруг Рязани исчезла. Тысячи огней горели внизу под стенами и на равнине за рекой, точно щедрая рука разбросала вокруг раскаленные угли. Это татары всю ночь напролет жгли костры, безжалостно растаскивая для этого избы, сараи и заборы. Вдали, под небосклоном, полыхали огромные пожары. На низких тучах дрожали их багровые отблески.

Подошли ратники. Беспокойно смотрели вдаль.

— Вон горит Пронск!

— Сказал тоже! До него верст пятьдесят будет.

— А что же это?

— Ведь в самом деле Пронск…

— Гляди, Соболевку подпалили!

— Братцы, братцы!.. Ухорскую жгут…

— Где?

— Да вон, за лесом…

— А не Переволоки?

— Нет, их пока не тронули…

— Да что же это, братцы?!. Изверги проклятые!..

— Вон еще горит! Вон — далеко!..

— Это Ярустово…

— Как Ярустово? — застонал Савелий. — Да ведь Ярустово верст тридцать за Рязанью! — И он подумал о своих, которым советовал в случае беды бежать к Пахому-рыбаку в Ярустово.

— Зачем им ждать, пока возьмут Рязань? Что им, окаянным, тридцать верст! Вишь их сколько! Кругом так и рассыпались. Жгут да грабят погосты…

В стороне Ярустова зарево было особенно сильным. Яркое желтое пламя поднялось высоко и лизало облака.

— Дурни! — сказал молодой ратник. — Это татары себе на голову стога с сеном подожгли.

— Нет! Зря сказал! — возразил Савелий. — Татарам сено дороже хлеба. Кони-то без сена пропадут… Куда эти стервецы тогда денутся? Это наши сами сено подожгли. Будем жечь скирды и стога, татар выморим.

— Да! Уж им здесь не житье!.. Мы им не покоримся!

Ночь прошла тревожно. Стража не смыкала глаз.

Утром за рекой пропели петухи. В Рязани отозвались другие. Покрытые инеем воины всматривались в затухавшее зарево. Татарские костры продолжали мигать тысячами огней.

Солнце поднялось над синей бахромой дальних лесов. Пробежавшие по снежной равнине розовые лучи осветили татарские отряды, черными потоками направлявшиеся к городу.

Лошади и люди тащили розвальни с бревнами, жердями, досками. На стене с любопытством и волнением толпились рязанцы и гадали, что будут делать татары. Стали прибывать группы пленных. Вокруг них вертелись татары и стегали плетьми, подгоняя отстававших. Со стены было ясно видно, что на многих татарах уже надеты русские крестьянские полушубки и армяки, а пленные идут раздетые, оборванные, многие в одних портах и рубахах. Некоторые падали; на них набрасывались татары и били, пока те не вставали снова или же не затихали навсегда.

Пленные начали возводить внизу, вокруг города, деревянный забор, складывая растасканные из домов бревна и доски.

— Гляди, точно баранов огораживают!.. — говорили на стенах.

— И шкуру сдерут, как с барана…

— Посмотрим, кто кого! Пусть сюда, стервецы, сунутся!..

К воротам подъехало несколько всадников. Среди них был князь Глеб. Он кричал, клялся, что никакого вреда никому в Рязани не будет: