Клайв Льюис - Любовь.

• Название: Любовь.
• Автор: Клайв Льюис
• Жанр: Религия

Clive Staples Lewis

Великобритания, 29.11.1898 - 22.11.1963

Ученый, писатель, поэт, филолог, литературовед и богослов. Любопытно, что в юности Льюис, воспитанный в набожной семье, отвергал христианское вероучение и "вернулся к Христу" лишь в зрелом возрасте.

Произведение "Любовь" выполнено в традиционной форме трактата, однако написано живым языком и охватывает актуальные проблемы как современного общества, так и современного человека.

---

Это вторит Воплощению, и ничего странного тут нет: замыслил их Один и Тот же. Христос — совершенный Бог и совершенный Человек; так и естественная любовь — совершенная привязанность, дружба, влюбленность и совершенное милосердие.

Как это делается, многие знают Любое проявление естественной любви (кроме греховных, конечно) может стать в добрую минуту и проявлением радостной, открытой, благодарной любви-нужды или бескорыстной, ненавязчивой, осторожной любви-дара. Игра, еда, шутка, выпивка, беседа ни о чем, прогулка — все может быть формой, в которой мы прощаем или принимаем прощение, утешаем или получаем утешение, не ищем своего.

Я сказал: в добрую минуту. Но минуты проходят. Полное и надежное преображение естественной любви — такой тяжкий труд, что, наверное, ни один падший человек не выполнил его. Однако без этого труда ничего у нас не выйдет.

Одна трудность — в том, что здесь, как и во всех хороших делах, мы можем пойти по соседней, неверной дороге. Иногда, усвоив этот принцип, семья начинает вести себя, а главное — говорить так, словно она достигла цели. Смотреть на это стыдно, а толку нет. Все непрестанно ищут духовного смысла любых ничтожнейших событий и поступков (не перед Богом, не закрывши дверь, а вместе и вслух), просят прощения, милостиво его даруют. Насколько проще с людьми, которые предоставят решать дело шутке, застолью или сну! Труд милосердия — самый тайный из всех трудов. Мы и сами, насколько возможно, не должны о нем знать. Вы немногого достигли, если играете с детьми в карты, чтобы показать им, что больше не сердитесь. Конечно, и это немало, но лучше бы правой руке не знать, что делает левая. Настоящее милосердие так настроит сердце, что вам больше всего захочется именно поиграть с детьми.

В труде этом нам помогают сами наши трудности. У нас всегда хватает поводов подбавить милосердия в любовь. Когда мы не ослеплены себялюбием, трения и провалы, неизбежные в естественной любви, показывают нам, что без милосердия не обойдешься. Когда же мы им ослеплены, мы понимаем их неверно. «Если бы мне повезло с детьми, я бы ничего для них не пожалела...» Да ведь всякий ребенок порой невыносим, а многие дети — чудовищны! «Если бы мой муж был поумнее...», «не так ленился...», «меньше бы выдумывал...», «если бы жена меньше ворчала...», «была поумнее...», «не так ломалась...»; «если бы отец стал помягче и посовременней...» Да ведь во всех, и в нас самих, что-то вынести невозможно, если на помощь не явятся милость, терпимость, жалость! Потому и приходится, опираясь на руку Божью, укреплять милосердием естественную любовь. Когда у близких много недостатков, догадаться об этом легче. Когда вроде бы все и так хорошо, нужно особое чутье, чтобы заметить опасность. Тут, как и везде, богатому труднее войти в Царство Небесное.

А войти в него надо, хотя бы для того, чтобы наша любовь стала вечной. Почти все мы этого хотим и надеемся, что с воскресением плоти воскреснут и земные связи между людьми. Должно быть, так оно и есть, но при одном условии — не произвольном, а вытекающем из сути вещей. В Царство войдет лишь то, что ему соответствует. Кровь и плоть, просто природа, Царства не наследуют. Человек может подняться на небо лишь потому, что Христос, умерший и вознесшийся, изобразился в нем. Так и любовь, только те ее виды, в которые вошло милосердие, поднимутся к Богу. Милосердие же войдет в естественную любовь лишь тогда, когда она разделит смерть Христову — когда природное в ней умрет, сразу или постепенно. Ничего не поделаешь, без смерти тут не обойтись. В моей любви к жене или другу вечно лишь преображающее ее начало. Только оно восставит из мертвых все остальное.

Богословы иногда задавались вопросом: узнаем ли мы друг друга в вечности и сохранятся ли там наши земные связи? Мне кажется, это зависит от того, какой стала или хотя бы становилась наша любовь на земле. Если она была только естественной, нам и делать нечего будет на небе с этим человеком. Когда мы встречаем взрослыми школьных друзей, нам нечего с ними делать, если в детстве нас соединяли только игры, подсказки или списывание. Так и на небе. Все, что не вечно, по сути своей устарело еще до рождения.

Но я не должен кончать на этой ноте. Я не смею и не хочу укреплять неверное и распространенное чувство, что цель христианской жизни — воссоединение с теми, кого мы любим и утратили. Слова мои покажутся немилосердными тем, кто плачет о близких, они не поверят мне, но все же я их скажу.

«Ты создал нас для Себя, — говорит Августин, — и не знает покоя сердце наше, пока не упокоится в Тебе». Это понятно в церкви или в весеннем лесу, когда мы гуляем там, творя безмолвную молитву, но у смертного ложа это звучит издевкой. Однако настоящая издевка ждет нас, если мы вцепимся в надежду на новую встречу или, чего доброго, поторопим события с помощью спиритизма.

Если мой опыт меня не обманывает, мы сразу получаем сигнал, что тут что-то не так. Как только мы захотим использовать для утешения веру в запредельное, вера эта начинает убывать. У меня она сильна лишь в те минуты, когда в центре моих мыслей Бог. Веря и Него, я верю и в небеса. Когда же я пытался верить в будущую встречу, а потом — в небо, а уж потом — в Бога, ничего не выходило. Конечно, вообразить все можно. Но человек, умеющий глядеть на себя со стороны, быстро поймет, что это его собственные выдумки. А душа попроще почувствует, что призраки ничуть не утешают, и попытается подогреть себя самовнушением, нечистыми образами или, упаси Господь, ведовством.

Словом, опыт подсказывает нам, что не стоит обращаться к небу за земным утешением. Небо дает утешение небесное и ничего больше. А земля и земного утешения не даст. В конце концов, земного утешения нет.

Мечта о том, что цель наша — рай земной любви, заведомо неверна; или же неверна вся христианская жизнь. Мы созданы для Бога. Те, кого мы любим в этой жизни, потому и пробудили в нас любовь, что мы увидели в них отблеск Его красоты, доброты и мудрости. Я говорю не о том, что нам предстоит отвернуться от близких и обратить взор к незнакомцу. Когда мы увидим Бога, мы узнаем Его и поймем, что Он присутствовал во, всех проявлениях чистой любви. Все, что было истинного в наших земных связях, принадлежало Ему больше, чем нам, а нам — лишь в той мере, в какой принадлежало Ему. На небе нам не захочется и не понадобится покидать тех, кого мы любим. Мы обретем их всех в Нем и, любя Его, полюбим их больше, чем теперь.

Но все это там, в земле Троицы, а не в нашей юдоли слез. Тут, в изгнании, не проживешь без утрат. Быть может, утраты и даются нам для того, чтобы мы это знали. Нас вынуждают поверить тому, что ощутить мы еще не в силах: единственный наш Возлюбленный — Господь. Утрата близких в определенном смысле легче для неверующего. Он может бунтовать, бросать вызов и даже (если он очень даровит) писать, как Харди или Хаусмен. А мы в страшном горе, когда ни на что сил не хватит, должны совершить невозможное.

«Легко ли любить Господа?» — спрашивает один старинный богослов и отвечает: «Да, легко — тем, кто Его любит». Я описал два вида благодатной любви. Но есть и третий. Бог может разбудить в нас благодатную любовь-оценку к Себе. Дар этот самый лучший. В нем, а не в естественной любви, даже не в нравственности — средоточие жизни. Им живут и ангелы. Когда он есть у нас, нам все возможно.

Здесь и кончится моя книга. Дальше я идти не смею. Богу, а не мне знать, видел ли я хоть отблеск этой любви. Быть может, мне только показалось, что я ее испытываю. Нам, у кого воображение много сильнее послушания, легко представить себе то, чего мы не достигли. Если мы станем это описывать, другие поверят, что мы все знаем по опыту, да и сами мы поверим себе. Но если я представил себе это, неужели мне только показалось, что перед моей фантазией все — даже мир душевный — как сломанная игрушка? Может быть. Вполне возможно, что для многих из нас все, что бы мы ни испытали, лишь очерчивает дыру, в которой должна бы находиться любовь к Богу. Этого мало, но и это кое-что. Если мы не можем ощутить присутствие Божие, ощутим Его отсутствие, убедимся в нашей немощи и уподобимся тому, кто стоит у водопада и ничего не слышит, глядится в зеркало и ничего не видит, трогает стену и ничего не ощущает, словно во сне. Когда ты знаешь, что видишь сон, ты уже не совсем спишь. Но о пробуждении расскажут те, кто достойней меня.