Александр Костин - Тайна болезни и смерти Пушкина

• Название: Тайна болезни и смерти Пушкина
• Автор: Александр Костин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-4438-0173-5

Новая работа историка и политолога Александра Костина – попытка развеять мифы, сложившиеся вокруг болезни, дуэли и смерти Пушкина.

Какой недуг преследовал русского гения в течение, без малого, двадцати лет, и верно ли угадал симптомы болезни Паркинсона неопушкинист Александр Лацис? Действительно ли, что поэт написал сам на себя пасквиль, тот самый «диплом рогоносца», и, главное, какую цель мог при этом преследовать? Какие тайны семейной жизни четы Пушкиных хранили и продолжают хранить их потомки? Почему в деле военно-следственного суда фактически нет даже упоминания о том, из какого оружия был смертельно ранен Пушкин и не фигурирует описание пули, якобы выпущенной из пистолета Дантеса?.. На многие вопросы, связанные с тайнами жизни и смерти А.С. Пушкина, читатель найдёт сенсационные ответы в этой книге.

---

А.А. Краевский[76] сообщал М.П. Погодину в Москву из Петербурга 23 мая 1837 г.: «В бумагах Пушкина найдено множество отдельных стихотворений, конченных и неконченных, отрывков в прозе, выписок для истории Петра. Все это сбережено, переписано, перемечено и хранится вместе с подлинниками у Жуковского. Может быть, все будет издано, – говорю может быть, потому что это зависит от высшего разрешения». Лишь несколько произведений было отобрано Жуковским для помещения в ближайших томах «Современника» (правда, среди них оказались такие крупные вещи, как «Медный всадник», «Сцены из рыцарских времен», «Русалка», «Египетские ночи», ряд лирических стихотворений), но «Памятника» среди них не было. Вскоре Жуковский уехал за границу и дальнейшая работа по подготовке рукописей Пушкина к печати остановилась до начала 1840 г. Только в первые месяцы этого года, когда Жуковский возобновил свои работы над пушкинскими рукописями и с помощью друзей приступил к осуществлению издания дополнительных томов к посмертному Собранию сочинений Пушкина, сведения о еще не опубликованных его стихотворениях, в том числе и о «Памятнике», стали заново распространяться среди литераторов; тогда же с него могли быть сняты и списки»[77].

«Памятник» Пушкина – это своего рода черта, подведенная под всеми его трагическими поисками выхода из тупика, в котором оказался поэт отнюдь не только по причине финансового банкротства. Финансовый кризис был всего лишь своеобразным катализатором, ускорившим вызревание окончательного решения об уходе из жизни. В последний год жизни Пушкин оказался в плену многочисленных проблем, которые в совокупности могли подтолкнуть его к самоубийственной дуэли с Ж. Дантесом. Некоторые современные неортодоксальные пушкинисты среди этих проблем выделяют наиболее болезненные для Пушкина причины, затрагивающие его честь и достоинство и ускорившие развязку.

Так, например, Н.Я. Петраков увидел «загадку ухода» Пушкина в сплетнях, которые распространялись вокруг имени поэта в связи с ухаживанием Николая I за его женой. «Свет» увидел в Пушкине «рогоносца», сравнивал его с Дмитрием Львовичем Нарышкиным (1856–1838) – обер-егермейстером двора, жена которого Мария Антоновна, урожденная княжна Святополк-Четвертинская, была любовницей Александра I, и с этой точки зрения все действия и поступки – в преддуэльный период, находят как бы разумное объяснение. Именно эту причину смертельной дуэли называет М.Ю. Лермонтов в своем знаменитом стихотворении «Смерть Поэта»: «Восстал он против мнений света».

Положение и впрямь было отчаянным, поэт вступил в борьбу с самим императором, но… не смертельным. «Свет» тут вовсе ни при чем, поскольку Пушкин был частью этого «Света» – по происхождению, по образу жизни, по связям, да он чувствовал себя в этом «Свете», как рыба в воде. Против кого восставать, если недоброжелателей была жалкая кучка, высмеянная поэтом в своих эпиграммах, а друзей, великих друзей – целый легион, готовых прийти на помощь в любую минуту. На самом деле «Свет» у Пушкина серьезного раздражения вызвать не мог. Те исследователи, которые видели в адюльтере Натальи Николаевны с императором основную причину смертельной дуэли поэта, рассуждают примерно так:

«Пушкин и в самом деле тянулся к высшему свету, и его друзья не раз отмечали эту его черту, а то и просто корили его. Ну что ж, Пушкин не был «пушистым», у него были и честолюбие, и элементы тщеславия. Впрочем, и друзья, и Лермонтов не понимали, что Пушкин как никто, ощущая свою миссию, всеми силами стремился повлиять на ситуацию в стране и прежде всего именно для этого стремился в высший свет (существует несколько свидетельств такого его поведения в свете).

Единственное серьезное несогласие с мнением света у Пушкина было во взглядах на интимные отношения царя с его женой. Свет рассматривал подобные отношения не только как терпимые и вполне допустимые, успех законных жен придворных сановников у самодержца рассматривался как успех самого придворного, и не было случая, чтобы муж – а с ним и его семья – не извлек выгоды из такого успеха. А вот Пушкина чрезмерное «внимание» императора к его жене не устраивало, и он восстал.

Как восстал? Вызовом на дуэль. Царя на дуэль он вызвать не мог, вот он и оскорбил Геккерена (а тот подставил вместо себя Дантеса)»[78].

По этой логике получается, что Пушкин стремился убить на дуэли совершенно невинного человека? За свою жизнь Пушкин участвовал в 28-дуэльных поединках, но ни в одном из них он не только никого не убил, но даже мыслей таких не допускал, чтобы убить человека. Как бы он смог жить тогда с таким грехом? Случись такое, Пушкин скончался бы сам как творец. «Никаких новых художественных созданий, – писал B.C. Соловьев, – Пушкин нам не мог дать и никакими сокровищами не мог больше обогатить нашу словесность». Стало быть, выходя к барьеру на Черной речке, он не мыслил убивать Дантеса. Напротив, он видел в Дантесе своего палача. А если это так, то сплетни «Света», которые, безусловно, задевали его честь и отравляли жизнь Пушкину, но стать причиной самоубийства никак не могли.

Бытует версия, выдвинутая В. Листовым в книге «Голос музы темной» (М., 2005), что причиной самоубийственной дуэли послужила неудача, связанная с написанием «Истории Петра». Автор версии весьма убедительно показывает, что Пушкин в 1835 году уже точно знал, что написать «Историю Петра» в том апологетическом виде, как ее ждал от него царь, он не сможет, а то, что он может написать, – абсолютно неприемлемо для императора. Он не мог открыто сказать об этом, объяснить невозможность для него продолжения работы над «Историей Петра», а между тем под эту работу были получены авансы, за которые надо было как-то отчитываться. И хотя он взбадривал себя, что вот уедет в деревню после того, как соберет все материалы, и в два год напишет «Историю», он и сам в это не верит: в одном из разговоров он признается, что затея с написанием «Истории Петра» была убийственной.

Но так ли на самом деле было безнадежно положение дел с написанием «Истории», что одно это могло подтолкнуть его на самоубийство? Чем грозила ему эта довольно неприятная ситуация? Вопрос заключался не в том, Пушкин мог или не мог написать «Историю Петра», а в том, мог ли он найти подходящую причину, чтобы отказаться от ее написания, не потеряв при этом лица и избежав пересудов и обвинений в литературной беспомощности.

Учитывая свойственную Пушкину изобретательность, с помощью которой он не раз выходил из труднейших положений, можно предположить, что и в этой ситуации он смог бы что-нибудь придумать. Например, сослаться на свое пошатнувшееся здоровье, прикрыться, как щитом, своей аневризмой. Что не только не может писать «Историю», но и выжить вряд ли сумеет, если срочно не уехать в деревню, чтобы поправить здоровье. А «Историю Петра» напишет кто-нибудь другой, например, М.П. Погодин[79], который рвется ее написать. Конечно, положение с «Историей Петра» было отчаянное, но не безнадежное, не смертельное. Хотя невозможность разрешить ее, не потеряв лица, конечно, отравляла Пушкину жизнь, но не настолько, чтобы думать о добровольном уходе из жизни. Возможно, что одной из причин, по которым Пушкин всячески избегал присутствия на дворцовых балах, была и эта тупиковая ситуация, поскольку Николай в любой момент мог спросить, как продвигается «История Петра».

Спору нет, что все три довольно правдоподобные версии о причине самоубийства Пушкина (финансовое банкротство, «мнения света» (сплетни), «историографические» долги) не могли не стать дополнительным «наслоением» к основной причине, к рассмотрению которой пора приступить.

Известно, что сразу после окончания лицея у Пушкина был весьма краткосрочный роман с Анжеликой Дембинской, закончившийся благополучным рождением первенца – сына Леонтия. Здесь, пожалуй, не потребовалось даже ждать «результата» в течение «медового месяца», все могло обойтись одной «медовой неделей», а то и «медовыми сутками». Гиперсексуальность 18-летнего выпускника лицея просто выпирала наружу.

А теперь вспомним романтическую историю с Михайловской «поломойкой», закончившуюся рождением сына Павла. Один из самых близких друзей Пушкина И.И. Пущин, навестивший поэта в Михайловском в январе 1825 года застал роман Пушкина с Ольгой Калашниковой в самом разгаре, что и было зафиксировано им в своих «Записках о Пушкине». Сексуальные отношения поэта с Ольгой далеко выходили за рамки традиционных отношений барина с крепостной девушкой. Эти отношения ассоциируются у Пушкина с самыми высокими образцами мировой поэзии и находят свое воплощение в переведенной им элегии Андрея Шенье («К шевалье де Панжу»). В вольном переводе элегии Пушкин как бы делится с друзьями переполнившим его радостным чувством любви к «простой, но чем-то милой» молодой девушке:

О боги мирные полей, дубров и гор
Мой Аполлон ваш любит разговор,
Меж вами я нашел и Музу молодую,
Подругу дней моих невинную, простую,
Но чем-то милую – не правда ли, друзья?
И своенравная волшебница моя,
Как тихий ветерок иль пчелка золотая,
Иль беглый поцелуй, туда, сюда летая…
. . . . . . . .

Отзвуками любовных встреч с Ольгой наполнены строфы вольного перевода поэмы Аристо Людовико (1474–1553 гг.) «Неистовый Орланд» (Orlando furioso):