Леонид Пантелеев - Верую…

• Название: Верую…
• Автор: Леонид Пантелеев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-265-01169-2

Вошедшие в книгу произведения Л. Пантелеева (1908–1987), классика советской литературы для детей, не предназначались автором для прижизненной публикации: их безоглядная исповедальность и правдивость слишком резко контрастировали с общественными нравами застойной эпохи. Кроме автобиографических записок «Верую…» в книгу включена также документальная повесть «Дочь Юпитера» — о дочери последнего петроградского военного диктатора генерала С. Хабалова, в неожиданном ракурсе освещающая интереснейшие страницы нашей истории.

---

— Писатель?! О чем же, интересно, можно с ней переписываться?

Вот один из подводных камней, о которых Вы спрашиваете. Их много, этих камушков.

Уже в первый же день, когда зашла речь о том, чем я буду здесь занята, она, смеясь, сказала:

— Мы постараемся выдрессировать ее для мелких домашних поручений.

Выдрессировали довольно быстро. На мне лежат мелкие ежедневные хоззакупки, мытье посуды и приготовление обеда или ужина. Затем — ремонт белья.

Одним словом, я делаю все, чтобы не быть „инородным телом“ в этой семье, а быть, наоборот, полезной и нужной. Работы я никогда не боялась, во мне отцовская закваска, а про него когда-то говорили братья, что если бы его посадить одного в пустую комнату, то он и там нашел бы себе работу.

…Желаю Вам здоровья и доброго пути! Привет Елене Семеновне! Она тоже едет в ГДР? Или едете с писательской делегацией?

P. S. Кто такой Анатолий Алексин — знакомы ли Вы с ним? Он пишет в „Комсомольской правде“, „Литературной газете“ и „Литературе и жизни“ — мне нравятся его статьи.

Читаю мало, урывками и только то, что дают мне они… Читали ли вы „Год жизни“ Ю. Германа? Мне еще в Россоши советовали прочитать этот роман, но я не дождалась очереди. А „Год жизни“ Чаковского я знаю».

Из письма от 26.VIII.60 г.:

«Дорогой мой друг Алексей Иванович!

Что же сказать Вам, о чем написать?

Живу в своей семье, а скучаю по людям. Дело в том, что мне запрещено общаться с кем-либо и заводить знакомства: „во избежание сплетен“.

Сегодня пришло Ваше письмо от 20 августа, и опять было сказано:

— Интересно, о чем можно с тобой переписываться!..

Когда я приехала и она, придя с работы, обняла меня

и поцеловала, я была тронута и заплакала.

— С чего это ты расчувствовалась, — сказала она. — Заботиться о тебе — не только наш родственный, но и гражданский, и партийный долг…»

Пишет Наталия Сергеевна и о внуках. Пишет осудительно, иронически. Избалованные, испорченные парни. Как хорошо, что одного взяли в армию. Она их не любит, этих молодых Маркевичей. И они ее тоже… Не чувствуют себя эти ребята ее плотью и кровью, ее отпрысками, внуками. Да и для нее они — совсем чужие.

А кто ей по-прежнему близок, этой женщине? Вот пишет она мне в ту же Лугу:

«Мне очень понравилось описание Ваших занятий с Машей — замечательно остроумный способ. Я с хорошим чувством завидую Вам: какая радость наблюдать и участвовать в развитии ребенка, да еще родного, любимого! Только бы школа не убила то, что заложено Вами!

…Читая в газетах письма и статьи о воспитании ребят в школах-интернатах, мне приходила на ум Ваша „Республика Шкид“ и ее „президент“ Викниксор. Ведь не только Макаренко, но и Викниксору приходилось туго от вашей братии, особенно если принять во внимание, что им-то не у кого было учиться управлять этой буйной вольницей. А теперь и дети не те (хотя кто знает, которые лучше), и „нянек“ хоть отбавляй, а педагоги и администрация интернатов разводят руками: „не приложим ума, как быть…“

…Еще раз прошу Вас ничего не писать мне о нем. Мои письма проходят строгую домашнюю цензуру. Что так будет, я знала. В Россоши у меня осталась одна приятельница (не учительница), с которой мы условились переписываться частично по-немецки и готикой…»

Но сама Наталия Сергеевна нет-нет да и вспомнит о нем. Послал ей поздравительную открытку с рисунком художника Верейского, и вот она пишет:

«Ваша открытка с иллюстрацией художника О. Верейского к „Тихому Дону“ перенесла меня к дням моей юности на Ново-Петергофский проспект. Молодых людей в такой, то есть казачьей, форме будущие корнеты называли почему-то ногайцами и третировали их. Так что во избежание нечаянных недоразумений на домашние вечера отец приглашал юнкеров порознь, но в самом училище я танцевала и с теми и с другими. Завсегдатаями у нас в доме бывали Савицкий, вышедший в Конвой, и будущий гусар-ахтырец Левушка Панаев. Для меня они были только танцоры, разговаривал же с ними больше мой отец. Один был родом из станицы, где служил в молодости Сергей Семенович, он был знаком с родителями Панаева. Мне же нравилась только их форма…

…К нам в те годы приходили на выходные — с субботы до понедельника — трое сыновей товарища отца, служившего на Кавказе. Мальчики появились у нас один за другим по мере поступления в кадетский корпус и исчезали после производства в офицеры. Потом появилась и их сестренка, которую отец называл „второй дочкой“ и навещал в институте. Я была у них у всех за старшую.

Из мальчиков — старший, Леша Екимов, умер трагически. Это был очень замкнутый юноша, к нам пришел уже юнкером. Он говорил только с отцом, а со мной мог пробыть полдня и ничего от него не услышишь, кроме „да“ и „нет“. Будучи офицером, он участвовал в усмирении крестьянских волнений в Прибалтике и однажды застрелился на своей квартире, оставив записку, что он отслужил за годы, проведенные в военном училище, и теперь считает себя свободным располагать собой. После репрессий над ни в чем не повинными людьми он не считал возможным оставаться офицером».

69. СМЕРТЬ ВИКНИКСОРА

Из письма от 9.X.60 г.:

«Дорогая Наталия Сергеевна!

Неделю назад я вернулся в Ленинград и не успел переступить порога своей квартиры, как зазвонил телефон и незнакомый человек сообщил мне, что умер, трагически погиб наш шкидский зав. президент нашей беспризорной республики Викниксор, Виктор Николаевич Сорока-Росинский — тот, о котором Вы еще совсем недавно вспоминали. В субботу 1 октября он переходил у Могилевского проспекта Садовую и попал под трамвай. Шестого его хоронили… Я стоял у его могилы и — впервые в жизни — произнес надгробную речь. В этой речи я, между прочим, выразил убеждение, что к могиле В. Н. будет еще протоптана тропа и что еще будет сказано — и сказано громче и лучше, чем сумел это сделать я, — то слово, которого заслужил покойный.

Вот почему я не ответил Вам сразу.

Но были у меня и добрые новости. Получил помилование, вышел на свободу один из моих „подшефных“, человек, протомившийся в тюрьмах и лагерях 14 лет (сейчас ему 30). Срок у него был 25 лет! В том, что его освободили, нет моей прямой заслуги. Он сам, по своей инициативе написал на имя правительства заявление — с просьбой или освободить его, или расстрелять.

Освобождение он заслужил. Я переписывался с ним

6 лет, и знаю, что он давно и решительно порвал с преступным миром».

Из письма Н. С. от 3.XI.60 г.:

«…Я вполне понимаю и разделяю Вашу печаль, вызванную смертью В. Н. Сорока-Росинского. Знали ли Вы о его несчастье или узнали уже о смерти? Виделись ли Вы с ним эти годы? Помните, я уговаривала Вас написать о нем и подробнее, чем в „Республике Шкид“. Не надумали?

…Недавно умер в Россоши учитель математики, пенсионер, в своем роде музейный экземпляр. Жил одиноко (лет пять как вдовел), сторонился людей, без электрического света, без радио, без газет, очень религиозный, писал стихи ученицам (частная практика), переводил какие-то статьи для каких-то журналов. Умер, упав в коридоре своей квартиры, пролежав до вечера, когда соседи вернулись с работы. Вызванный врач помочь не мог. Высокого роста, представительный, выросший в Киеве, барин по манерам, взглядам, привычкам, свысока относившийся ко всем. Мне пришлось познакомиться с ним несколько лет назад у одних моих знакомых после смерти его жены. Он мог быть небанальным собеседником. Узнав, что я люблю музыку, он пригласил меня прийти послушать его игру на скрипке. Сказал, что играет только для себя, но тут сделает исключение. Я поблагодарила и заметила, что мужчина первый делает визит для знакомства, назвала свой адрес. Он не пришел, но передал через знакомых извинение. У него было пять скрипок, две из них — дореволюционной хорошей работы (так говорили мне)… В домашнем быту он был деспот и самодур.

…Сейчас передавали по радио репетицию барабанщиков для Октябрьского парада, и эта мелодия напомнила мне отца, как он переводил словами эту мелодию:

— Что ты пил? Что ты ел? По-че-му не за-бо-лел?

P. S. Не объясните мое ироническое замечание в адрес N „уязвленным самолюбием“. Встретились мы у знакомых случайно. Статьи он переводил из каких-то старых журналов (с украинского на русский) о музыке. Все советское отрицал… P. P. S. На похоронах его я не была…»

Из письма от 14.XI.60 г.:

«…Мне кажется, „Республика Шкид“ очень вовремя вернулась к читателям. Пусть теперешние ребята увидят, как трудно жилось их сверстникам во всех отношениях, и все-таки они стремились к знаниям, а теперешние, сытые, одетые, и не как-нибудь, а хорошо, даже роскошно одетые, не желают проглотить то, что им учителя буквально в рот кладут.