Генри Олди - Бездна голодных глаз

• Название: Бездна голодных глаз
• Автор: Генри Олди
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-05960-1

Стоит в центре арены Бог-Человек-Зверь. Молчат, затаив дыхание, трибуны. Меч и трезубец против власти Права. Время пришло, время бьет в колокола! Содрогается вложенная в мир Пустота. Время пришло; Путь проходит через нас. Предтечи — человек-тигр Оити Мураноскэ, человек-чудовище Сергей, человек-бегун Эдди, человек-дельфин Ринальдо — вехи на последнем пути Человечества. Мы превращаемся...

...Мы были мудрым, сильным, гордым Сартом, чей удел — прокладывать тропу и ожидать на ее поворотах других, идущих следом; мы стояли на арене, облитой солнцем и голодной влагой глаз; наши обожженные сердца Живущих-в-последний-раз одолели нашу же вампирскую суть — мы вернулись к солнцу и вывели других... наши пальцы тронули струны лея, и взорвалось над нами Слово Последних.     

---

И не прошло и суток, как зеваки, заявившиеся на Круг, были встречены тусклым мерцанием щитов и шишаков. Дикая дружина оцепила помост тройным кольцом, и даже притащенные на площадь полуодетые невыспавшиеся девочки не смогли поколебать строя — а уж насчет поколебать девочки были весьма и весьма горазды!… Дикие стояли мирно, но прочно.

По ночам вокруг помоста — то есть внутри оцепления — творилось неописуемое. Группы факельщиков переходили с места на место, то карабкаясь по скрипучим лесенкам, то стоя у подножья или даже взбираясь на балкон, рискуя сломать никому не нужную шею и сжечь всем нужное тряпье; до горожан, решившихся подойти к внешнему строю и наплевавших на опасность получить клин под ребра от своих же ревнивых земляков — до горожан долетали обрывки странных, бессвязных реплик, по много раз повторяемых с различными интонациями. Некоторые утверждали, что видели на балконе рядом с изредка появлявшимся Девоной давно пропавшего молодого бездельника из трупожогов, и был парень в плаще и шляпе с пером, и все внизу глядели на него, затаив дыхание… и звенел в паузах грустный лей, когда пять нервных пальцев тихо трогали пять плачущих струн…

Самые ярые из любопытствующих уже стали поговаривать, что у Упурка губа не дура, и если помирать с такой помпой, то они и сами бы не прочь… и если кто подбирался к строю дружинников и кричал через их чешуйчатые головы о своем желании поучаствовать, а чтоб портить там или палить, так ни-ни — то на переговоры изредка подходил хмурый Подмастерье в сопровождении серого балахона и после кратких расспросов пропускал некоторых добровольцев вовнутрь. Оставшиеся на площади принялись поначалу было делать ставки на жизни рисковых счастливчиков, и после утреннего ухода новобранцев в каризы вместе с Подмастерьями ставки резко подскочили, но пообломались к вечеру: все возвратились целехонькие, хоть и задирающие носы к розовеющему небу.

На вопросы они не отвечали, лишь таинственно намекали на причастность к Великому Исходу Патриарха Помоста Девоны Безумного — и все с большой буквы!… Зазнаек было решено осадить, но те уже юркнули к помосту, и возмущенные, но заинтригованные горожане тоже попытались напроситься за кордоны — но добровольцы, как оказалось, уже не требовались.

Тем временем всем стало казаться, что помост торчит на Круговой площади по меньшей мере вечность, и хождение к нему у многих стало входить в привычку, и красавицы из Пляшущих Флоксов начали сетовать на падающий и никак не желающий подниматься спрос на их потные услуги, а трупожоги пытались найти приварок на стороне… время шло, и шло, и вышло совсем…

…У Скила негаданно-нежданно оказалась прекрасная память, даже на фоне привычных к Говореньям Подмастерьев, и Девона все чаще молчал на занятиях со Скилом, и лишь жмурился в углу сытым котом, подбрасывая коротенькие реплики; Пирон ревновал и злился, хотя и у него выходило вполне прилично, и вдруг пришел день, и это оказался тот самый день…

Сон

…Ночь. Рваное одеяло черного неба с просвечивающими сквозь прорехи светлячками звезд. И тихо. Нереально тихо, как бывает только ночью. И только в городе. Все это — застывшее молчание, мерцающие огоньки в складках бесконечного вселенского одеяла, пухом осыпающиеся за горизонт — все это кажется мне смутно знакомым. Сотни, тысячи раз смотрел я в ночное небо, но не воспоминания бередят сейчас мою истрепанную душу. Другая тьма, другие огни, и ближе, гораздо ближе… Когда это было? Где? Во сне? Открылась бездна, звезд полна, звездам числа нет, бездне — дна… Когда и где? Сегодня и сейчас…

В темноте передо мной возвышается неприветливая серая громада помоста. Молодцы все же Подмастерья… Славные мальчики. Сделали, как надо. Если б я еще был уверен, что именно так надо… Не уверен я. Ни в чем не уверен. И охраны почему-то нет — а должна быть, обещали…

— Они сейчас не нужны.

Я напрягаю зрение, и мне с трудом удается разглядеть угловатую фигуру, примостившуюся на краю свежесколоченного помоста. Очертания сидящего размыты ночью, но голос…

— Ты, Мом?…

— Я.

— Объявился, значит… Куда ж ты запропастился, Момушка?

— Да уж объявился, — он цедил слова сквозь зубы, и мне все чудилось, что Мом сдерживает подступающий крик. — Ты что ж это творишь, шут гороховый?! Мы так не договаривались!

— А мы вообще с тобой ни о чем не договаривались, — я подошел к помосту вплотную.

— Да сколько ж можно волынку тянуть?!

— Ну знаешь… — Я начал злиться. — Ты хотел, чтоб я играл — вот и играю! Как могу и как умею!…

— Долго… очень долго… — прошептал — нет, прошипел! — он. — Не могу… не может… Бездна не может больше ждать!

— Может не может… Подождет! — отрезал я, не очень ясно представляя, чего именно не может больше ждать Момова треклятая Бездна. — Еще как подождет… А не нравится — ищите себе другого исполнителя!

Я услышал, как он заскрипел зубами.

— Некогда, некогда искать, — чуть ли не со слезами в голосе проговорил Мом. — Быстрее надо, быстрее… Очень надо…

Мне вдруг стало даже жаль его. Уж больно весь он был сегодня… неухоженный, что ли, загнанный? Непривычный Мом, плохой, совсем плохой…

— Ладно уж, не дрожи… Недолго осталось. И день назначен. Не увильну.

— Знаю.

— Так чего ты меня дергаешь?! Мне выспаться надо, а ты…

Кажется, я снова разозлился.

— Потому что время кончается! Весь песок высыпался! Я и так с трудом держу ее…

— Кого?

— Кого, кого… Ее! Если в срок не уложимся — конец всем! И мне, и тебе, и вообще всем. И всему.

— Это что же, конец света грянет? Страшный суд?

— Вроде того, — буркнул он.

— Да брось врать-то, — добродушно отозвался я. — Ничего с тобой не сделается, и вообще чушь все это… Апокалипсис… Откровение Мома Богослова. И вышел всадник бледный, и имя ему Мом…

Он метнулся с помоста, и я почувствовал руку его у себя на горле и увидел перед глазами вспышку стального лезвия.

— Вот я тебя сейчас… — прохрипел он.

— Не убьешь ты меня, — я стряхнул Момову руку, и весь он как-то сразу обмяк и неуклюже полез обратно на сцену. — Тебе ведь надо, чтоб все было, как положено. При народе… Сам знаешь. И получше меня.

— Знаю, — тихо сказал он. — Нервы ни к черту. Извини. Но мне очень трудно держать Ее. Давит. Ой, как давит… Больно. Больно и страшно. Не хочу обратно. Но еще немного, и я не выдержу.

И вновь мне стало жаль его.

— Потерпи, Мом. Чуть-чуть. Знаешь же — завтра. Завтра вечером.

— Да, завтра… Хорошо. Я выдержу. Должен. Только… Постарайся, чтоб все как положено. Без осечек. На третье действие времени не осталось. Антракт — и финал.

— Постараюсь.

— Ну, мне пора. Проверь напоследок декорации. Не унесли бы чего… Встретимся уже ТАМ.

Я не стал переспрашивать, где это — там. Там — значит, не здесь. Он неожиданно легко поднялся на ноги.

— Пошли, провожу, — предложил я, запрыгивая на помост.

— Да мне недалеко…

— Тем более.

— Ну, пошли. Ладно.

Мы молча углубились в полуразрушенный дом, прилегающий к помосту, прошли по непроглядно-темному коридору, спустились вниз по трухлявой лестнице и свернули в сторону. На секунду задержавшись, Мом нашарил дверную ручку.

— До встречи.

Дверь без скрипа закрылась за ним. Я пошел обратно, и только потом, когда я уже выходил из развалин и просыпался, до меня дошло: за дверью была — Она…

Глава четырнадцатая

Не лампу, а зарю

Приблизив к изголовью —

За все, что говорю,

Теперь отвечу кровью…

В. Рецептер

«…Он умирал, безумец Девона. Наивный, гордый, слабый человек с насмешливыми строгими глазами — и шесть часов перебирал в горсти крупицы, крохи Времени, слова, стеклянные и хрупкие игрушки, боль, гнев и смех, и судороги в горле, всю ржавчину расколотого века, все перья из распоротой души, все тернии кровавого венка, и боль, и плач, и судороги в горле… Он умирал. Он уходил домой. И мешковина становилась небом, и бархатом — давно облезший плюш, и жизнью — смерть, и смертью — труп с косою, и факелы — багровостью заката; он умирал — и шелестящий снег, летящие бескрылые страницы с разрушенного ветхого балкона сугробами ложились на помост, заваливая ночь и человека, смывая имя, знаки и слова, пока не оставался человек — и больше ничего. Он умирал. И Истина молчала за спиною, и Дух, и Плоть, и судороги в горле…

В непрочный сплав меня спаяли дни, едва застыв — он начал расползаться. Я пролил кровь, как все. И как они, я не сумел от места отказаться. А мой подъем пред смертью — есть провал. Офелия! Я тленья не приемлю. Но я себя убийством уравнял с тем, с кем я лег в одну и ту же землю. Зов предков слыша сквозь…

Он умирал, безумец Девона. Они стояли. И они смотрели. И час, и два, и пять, и шесть часов они стояли — и молчала площадь, дыша одним дыханьем, умирая единой смертью; с ним — наедине. Наедине с растерзанной судьбой, наедине с вопросом без ответа, наедине — убийцы, воры, шлюхи, солдаты, оружейники, ткачи, и пыль, и швы распоротого неба, и боль, и смех, и судороги в горле, и все, кто рядом… Долгих шесть часов никто не умер в дреме переулков, никто не выл от холода клинка, никто не зажимал ладонью раны, никто, никто, — он умирал один. И этот вопль вселенского исхода ложился на последние весы, и смерть, и смех, и судороги в горле…