Григорий Гребнев - Серебряный век фантастики (сборник)

• Название: Серебряный век фантастики (сборник)
• Автор: Григорий Гребнев
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-10182-9

Советская фантастика, долгое время развивавшаяся в отрыве от мировой, была совершенно уникальным литературным явлением. И если конец XIX - начало XX века принято называть "серебряным веком" русской поэзии, то для отечественной фантастики такой эпохой стали 60-70-е годы прошлого века. Именно тогда зазвучали имена братьев Стругацких, Ольги Ларионовой, Владимира Савченко и других замечательных авторов, чьи произведения вошли в этот том. По мнению его составителя Василия Головачева, каждый истинный любитель фантастики просто обязан прочитать эту книгу!

Содержание:

01 Григорий Гребнев. Мир иной (повесть), 8-89

02 Владимир Михайлов. Стебелек и два листка (повесть), с. 90-251

03 Аркадий и Борис Стругацкие. Пикник на обочине (повесть), с. 252-397

04 Михаил Пухов. Корабль роботов (повесть), с. 398-486

05 Владимир Савченко. Вторая экспедиция на Странную планету (рассказ), с. 487-514

06 Борис Штерн. Чья планета? (рассказ), с. 515-522

07 Вадим Шефнер. Круглая тайна (рассказ), с. 523-568

08 Александр Житинский. Часы с вариантами (повесть), с. 569-656

09 Ольга Ларионова. Леопард с вершины Килиманджаро (роман), с. 657-809

10 Аркадий и Борис Стругацкие. Малыш (повесть), с. 810-941

---

В гостиной дедовской квартиры еще дотлевали поминки, еще витали в воздухе сбивчивые мемуары ветеранов, а мы с мамой и Дашей уже уединились в кабинете отца, решая, как мне быть дальше.

Даша прилетела со мною из Тюмени. В самолете я рассказал ей историю часов.

– Странно… – задумчиво сказала она. – Получается, что ты мне чужой. А я помнила тебя таким, каким ты был, когда я ходила в первый класс, и все эти годы думала, что это и есть настоящий ты. Оказывается, ты прилетал ненадолго…

– Правильно думала. Это и был настоящий я. Все остальные не в счет.

– С остальными я жила, – возразила она. – А ты прилетал как праздник… Такой же юный и непосредственный…

Даша сидела в любимом кресле деда и забавлялась с часами. Они опять ничего не весили. Приклеенный когда-то пятак затерялся где-то во временны2х пространствах. Даша отпускала часы и легонько дула на них, отчего они плыли по воздуху, как плоский мыльный пузырь.

– Как быстро все прошло… – вздохнула мама. – Но не это обидно. Не получилось – вот что главное. Не получилось…

– Ты преувеличиваешь, – сказал я. – У тебя стройная жизнь, мне бы такую. Чего не получилось?

– Семьи не получилось, Сережа. Мы все отдельно. От этого наши беды.

– Возьми их и начни сначала, – я указал на часы.

– Нет, я уже не смогу, – покачала головой мама. – Снова встретиться с отцом, помня об этих поминках… Нет, нет!..

– Ты можешь встретить кого-нибудь другого, а отцу отказать, – настаивал я с упорством, за которым скрывались мои тщетные попытки хоть что-нибудь понять в жизни.

– Нет. Это предательство, – тихо сказала мама.

– Но почему же? Почему?! – не выдержал я. – Вы прожили врозь почти всю жизнь. Вы не сошлись – не знаю уж чем! Зачем повторять эксперимент сначала?

– Во-первых, я ничего не собираюсь повторять, – холодно сказала мама. – Во-вторых, мы любили друг друга. Понимаешь? По-настоящему. А семьи не вышло. Так тоже бывает. Я не имею права искать свое новое счастье без него. Он мне не простит.

Даша думала. Часы плавали у нее над головой, отсвечивая золотом как легкий нимб. Если бы наш разговор слышал кто-нибудь из ветеранов, собравшихся в соседней комнате, он подумал бы, что мы сумасшедшие.

– Тогда я отдам часы Даше, – сказал я. – Как знать, может быть, ей они еще пригодятся.

– Спасибочки! – сказала дочь. – После всего, что я о них наслышалась! Нет уж… – и она толкнула часы в мою сторону.

Они поплыли по комнате, как снаряд, целящий мне прямо в сердце. Я перехватил их и сжал в руке с такой силой, будто хотел раздавить.

– Оставь их себе, Сережа, – сказала мама. – Каждый должен нести свой крест. По-моему, ты еще не испытал всего, что тебе суждено.

– Да, видимо, так, – сказал я, нащупывая на оболочке кнопочку открывания крышки.

– Пойдем к гостям, Даша, – сказала мама.

Они обе подошли ко мне и расцеловали, как перед дальней дорогой. Я снова остался один. Щелкнул замочек часов, и я увидел циферблат…

Безумно грустно покидать пространство, с которым ты успел сродниться. Эти разлуки равносильны смерти. Уезжая надолго, быть может навсегда, человек не воспринимает это «навсегда» как нечто абсолютное, потому что остается в том же мире, в пространстве тех же измерений, что другие. Он может вернуться к близким в принципе, даже если обстоятельства судьбы или эпохи делают возвращение невозможным.

У меня не было такой принципиальной возможности. Каждый раз я улетал навсегда. Каждый раз, возвращаясь, я возвращался другим. Мое абсолютное «я» оставалось неизвестным моим родным, они каждый раз видели его относительную оболочку – очередного Сергея Мартынцева, который был для них единственным, но на самом деле являлся лишь частичкой абсолюта.

Сейчас, помедлив несколько секунд и произведя манипуляцию с часами, он вернется в гостиную и сядет за поминальный стол, а тот, абсолютный, который и есть настоящий я, умчится в иные сферы опыта.

Куда же я бежал теперь? Чего хотел?

Я хотел найти свою истинную жизнь, то есть такую, которую мог бы полюбить после всего, что мне пришлось испытать. Я понимал, что найти такую жизнь путем случайных прыжков в другие пространства невозможно. Слишком много вариантов судеб разбросано там, слишком много…

Те варианты, что испытал я, были не лучше и не хуже других. Но везде, в любых временах, я обнаруживал одно пугающее обстоятельство – отсутствие любви.

В этом была причина несчастий и одиночества моих близких. В этом была причина бесцельности и скуки моих жизней.

Все варианты, которые я испытал, росли из одного ствола. Они росли из детства, куда я никогда не возвращался, боясь надолго утерять часы. Теперь меня уже не интересовало обладание ими. Я достаточно наигрался. Меня притягивал тот момент жизни нашей семьи, когда мать с отцом еще любили друг друга. Еще любили друг друга…

Мать сказала, что они разошлись, когда мне было пять лет. Значит, все остальные годы они делали вид, что любят друг друга, и жили вместе, чтобы не огорчать детей – меня и Светку. Вот почему отец колесил по земному шару!

И все равно они не добились своей цели, потому что нельзя делать вид, что любишь. Можно только любить.

Вся наша разобщенная ныне семья росла из того корня, когда мать с отцом еще любили друг друга. Еще любили…

А потом перестали любить – и дерево зачахло, превратилось в отдельные побеги, не связанные друг с другом.

Я вернулся на сорок лет назад. Менее чем в секунду я превратился из солидного мужчины, уже начавшего стареть, с залысинами и брюшком, в пятилетнего мальчика с прямой жесткой челкой, большими серыми глазами и тоненькими ручками и ножками.

Этот мальчик ничего не забыл, ни единого варианта. Он знал жизнь почти на полвека вперед.

Я оказался в семьдесят втором году, в декабре месяце. Была середина дня. Я лежал в кроватке в детском саду, видимо отдыхая после обеда. Вокруг меня лежали современники.

Сначала я осторожно рассмотрел свои ручки и ножки, пытаясь к ним привыкнуть. Они были нежными и слабенькими. Я чуть не расплакался от жалости к себе, и мне стало страшно: что смогу сделать я в этом пространстве, обладая столь слабым телом, лишенный спасительных часов?..

Но раздумывать было некогда. В спальню вошла воспитательница Виолетта Михайловна, которую я смутно помнил взрослой высокой тетей с громким голосом. На самом деле она оказалась молоденькой девушкой, которая годилась бы мне в дочери и могла быть подругой Даши, находись мы в предыдущем пространстве. И росту она была невеликого, и голосок у нее был негрозен.

– Дети, пора вставать, – сказала она, проходя между кроватей.

Я откинул одеяло, нашел свою одежду и со смешанным чувством стыда и изумления стал натягивать детские колготки.

– Сережа, тебе помочь? – спросила воспитательница.

– Благодарю. Я сам в состоянии, – ответил я.

Она удивленно посмотрела на меня, но ничего не сказала.

Дальнейшие события показали, что в этом пространстве мне нужно быть весьма осторожным, чтобы сохранить в целости психику окружающих. Уже после полдника на занятиях по лепке из пластилина, что мне было как-то неинтересно, я отвлекся и, найдя на столике Виолетты Михайловны газету «Комсомольская правда», углубился в нее. Мне хотелось узнать, что происходит в мире, точнее, что происходило в мире в период моего раннего детства. Просматривая хронику международных событий, я почувствовал, что кто-то смотрит на меня. Я поднял глаза. Виолетта Михайловна стояла рядом, глядя на меня с неподдельным ужасом.

– Сережа, что ты делаешь?

– Читаю, – сказал я. – Разве не видно?

– Ты умеешь читать? – растерянно спросила она. – Мы же прошли всего три буквы…

– Мне достаточно, – ответил я и снова углубился в чтение.

– Ах ты, проказник! Ты разыгрываешь меня! – рассмеялась она, давая мне легкого шлепка по задней части. – Иди лепи зайчика.

– Виолетта Михайловна, вы позволите мне не лепить зайчика? – вежливо спросил я. – Меня больше интересуют ближневосточные проблемы.

У нее остановились глаза, а затем она вихрем вылетела из комнаты. По коридору застучали ее каблучки.

«Видимо, побежала к заведующей», – подумал я, свертывая газету. Когда Виолетта Михайловна вернулась с нашей пожилой заведующей, я уже мирно лепил зайчика, общаясь со своими сверстниками по пространству.

– А мой зайчик лучше! – сказала моя соседка, белокурая толстая девочка с бантом.

– Я бы не сказал, – пожал я плечами.

Воспитательница и заведующая смотрели на меня во все глаза.

– Лучше! Лучше! – выкрикнула подружка и смяла моего зайчика. Я понял, что если сейчас иронически усмехнусь и проявлю рыцарскую сдержанность, то меня тут же уведут на обследование к детскому невропатологу. Поэтому я, переживая внутренний стыд, ибо был человеком воспитанным, вцепился ей в бант, крича: