Жан-Пьер Шаброль - Пушка Братство

• Название: Пушка Братство
• Автор: Жан-Пьер Шаброль
• Жанр: История

---

Справа от нас тянулись длинные языки дыма, прибитого ветром к земле: горел Шампиньи-сюр-Марн. Здесь нам пришлось пропустить артиллерийский обоз.

Подальше мы обнаружили какое-то странное coоружение наподобие деревянной башни и решили было, что здесь размещен штабной наблюдательный пункт, но оказалось, этот бельведер воздвигли по ходатайству господ Альфонса де Невилля и Эдуарда Датайя, рисовальщиков из "Монд иллюстре*. И впрямь мы разглядели обоих художников с палитрами в руках; стоя y своих

мольбертов, они, воспользовавшись минутой затишья, старались изобразить на полотне неоглядную панораму поля битвы.

Миновали Шампиньи. На выжженных улицах валяются лишь груды трупов -пруссаков и французов, их не подбирают, повозок не хватает для перевозки раненых. Единственный звук нарушает тишину -- перестук молотков и топоров: это оставшиеся жители баррикадируют свои жилища.

Заслышав тяжелую рысь притомившегося Бижу, взлетают тучи воронья, однако держатся невысоко. И стоит нам проехать, как они снова обрушиваются на груды застывших от мороза тел, каркают, хлопают крыльями.

-- Хорошо, хоть не разлагаются,-- процедил сквозь зубы наш хирург.-Hoc y меня уж больно чувствительный.

И тут он вскрикнул от боли: это Марта изо всех сил пнула его ногой в лодыжку. Он только молча оглянулся на дрожавшую от негодования смуглянку. Я испугался -- ну, будет сейчас история. Ho хирург улыбнулся.

Наконец нам удалось добраться до проселочной дороги, ехать по ней посоветовал главный хирург походных лазаретов, так как, по его словам, за неимением перевозочных средств туда еще никто не заглядывал. На протяжении всего пути в Шарантон, в Жуанвиль, каждый пост рассказывал нам о героизме наших солдат. Впервые после, увы, слишком долгого перерыва мы услышали знаменитые слова "furia francese* 1. Вчерa французы трижды штурмовали высокую ограду парка, превращенного вюртембержцами в крепость.

-- A ну, ребята, подрждите-ка меня здесь!

Наш хирург схватил флаг с красным крестом и, размахивая им над головой, зашагал по направлению к форгу. Ледяной ветер доносил до нас неясный, но размеренный шум, a также смех и обрывки песен -- это вюртембержцы продолжали укреплять свои позиции. Какой-то толстяк

1 Француаская ярость (имал.).

в круглом, как тарелка, берете, с длиннющей трубкой, свисавшей до самого пупа, показался из-за стены и крикнул нам что-то, чего мы не поняли. Зато жесты его оказались красноречивыми: нам разрешалось подбирать наших раненых. Вслед за толстяком из-за стены вылезло еще несколько солдат, кто с трубкой в руках, кто с пивной кружкой, и молча уставились на нас.

Зуавы и пехотинцы 42-го полка ждали здесь со вчерашнего дня, прислушиваясь к стуку пивных кружек под разухабистую песню про "Одиннадцать тысяч кельнских дев", принюхиваясь к aромату барашков, телят и поросят, которых немцы жарили целиком на вертеле, разложив костры тут же в парке. Они ждали, лежа аккуратными рядами, расцветив, словно красные и синие галуны, отвороты холма. Это курносая с косой подкосила, уложила их снопами в позе марша -- одна нога вытянута, другая чуть согнута в колене.

Hac ждали здесь с пяти часов вчерашнего дня, ждали вольные стрелки, зуавы, пехота, мобили, иностранные волонтеры. Кто молился, кто спал, раскинув руки, два разведчика сидели, поддерживая друг друга, плечо к плечу. Высоченный зуав в чине капрала тянул к нам приветственно руку, черноглазый, раскрыв, как для крика, рот...

-- Стойте!

Врач застыл на месте, a за ним мы с Мартой. Вюртембержцы там, на гребне грозной стены, вдруг замолчали, вытащили трубки из зарослей своих рыжих бород.

Раненых здесь не было. Ночной мороз добил всех до одного.

Зимние сумерки, туман, упорный снегопад, небеса какого-то грязного оттенка, небеса злые, давящие, с фиолетовыми прожилками, обожравшееся, уверенное в своем праве и потому медлительное воронье, скелеты вековых дубов.

И на эту мешанину тумана спускается вечер, и все расплывается, все размыто, все беспредельно, все огромно, все нереально.

Марта и мы с врачом приплясываем на скользкой дороге, скрестив руки на груди, нелепые, жалкие. Hac разбирает идиотский смех. Внезапно пушечный выстрел,

совсем рядом, приводит нас в себя. Мы вздыхаем с облегчением, выпрямляем согнутые спины, идем вперед.

-- Тише! -- бросает Марта.

Ho второго выстрела не последовало. Тишина разрастается беспредельно.

-- Слушайте...

Мы поворачиваем голову, вслушиваемся в неясное бормотание. Там, на обочине, какие-то коленопреклоненные люди, недвижные, словно изваяния, читают молитвы.

-- Отходную читают!

-- Да нет, я о другом! -- твердит свое Марта.

Приходится напрягать слух. Сквозь молитвенный бормот мы различаем какой-то слабый стук, даже, скореe, треск, удары клювов. A в небе воронья уже нет.

Мы усаживаемся в повозку, но метров через десять Бижу решительно останавливается.

-- A ну, мужайся! B лазарете y нас имеется овес для мобилизованных лошадей!

Ho ни мольбы, ни угрозы не способны сдвинуть Бижу с места.

-- Я ведь не как Трошю обещаю,-- заявляет врач,-- y нас действительно есть овес...

-- По-моему, нам лучше сойти, он совсем из сил выбился.

Ho даже с пустой повозкой Бижу не желает двигаться, сколько мы ни тянем его за узду, ласкаем, подбадриваем.

Ho тут Марта, которая даже на колени перед Бижу опустилась, подзывает нас.

Снегом чуть запорошило груду костей, валяющихся поперек дороги. Не хватает самых пустяков, чтобы восстановить полностью лошадиный скелет.

-- Не в первый раз я такое вижу,-- вздыхает врач, и мы с ним сошвыриваем ногами в придорожную канаву останки трап-езы какой-нибудь пехотной роты.

Бижу трогается рысцой, даже не дав нам времени впрыгнуть в повозку. O-вес! Эти два слога еще пробуждают в его памяти что-то далекое.

Разрозненные записu с пямницы 2 декабря

no воскресенъе 4-го,

выправленные и дополненные в последующие дни.

Шампиньи. Пробуждение: рушатся потолки, разлетаются в щепы перегородки... Порa удирать подобру

поздорову. Пруссаки начали контрнаступление; заря с трудом пробивается на небосклоне. Мобили покидают ими же вырытые траншеи на подступах к городку. Что-то будут делать батальоны Национальной гвардии? Я их видел вчерa, они расположшrась y Марны, разбили лагерь, сложили ружья в козлы, дневной рацион хлеба нацепили на острие штыка. Дан приказ разжигать побольше костров, чтобы ввести неприятеля в заблуждение.

Толпы запыхавшихся людей бегут со всех ног, надеясь укрыться под порталом уже загоревшегося дома. A оттуда мчатся к другому какому-то строеншо, оно рушится, загорается y них на глазах. Толпа дружно поворачивает обратно и рассыпается.

Офицеры, подхваченные этим людским круговращением, хватают людей за руки и, если кого-нибудь удается задержать, жадно спрашивают: "Что? Отступаем?* Многие солдаты даже не успели обуться. И все как один твердят: "Мы разбиты". Все чаще ложатся рядом снаряды; грохот, толчки, разрывы, пыль, пламя, дым...

Солдаты любой армии, лишившись военачальников, сражаются только ради того, чтобы вырваться; единственный помысел -- удрать от пруссаков. Они и между собой дерутся, шагают по раненым, сминают подбежавшего майорa.

На дороге из Шампиньи мешанина повозок, пехоты и кавалерии, все это рвется к Марне, стесняя действия наспех сформированных батальонов, направляемых на линию огня. Орда беглецов с блуждающим взглядом, с побелевшими от ужаса лицами не желает уступать дорогу ни воинским обозам с боеприпасами, ни даже санитарным повозкам. Бомбы падают прямо в это людское месиво, падают до ужаса метко.

Французские пушки брошены в канавы, опрокинуты вверх колесами, но болышшство не повреждено; попадаются даже совсем новенькие, с зарядными ящиками и повозками. Артиллеристы, поддавшись общей панике, перерезают постромки y лошадей и удирают верхом.

A мы-то, мы-то, как мы бьемся, чтобы купить себе пушку! Взяли бы здесь любую, нам никто и слова бы не сказал.

-- Это было бы не то.

-- Почему не то, Марта?

-- Это была бы не наша пушка. Не бельвильская. Не "Братство".

* # *

Два огромных амбара забиты ранеными. Лежат прямо на соломе, вернее, на тоненьком ee слое. Двадцать распряженных мулов чего-то ждут. B углу, y стены, валяется труп расстрелянного солдата со связанными за спиной руками. Какой-то майор не отстает от санитаров:

-- Мне еще вчерa утром раздробило бедро. И даже перевязки не сделали! Что же мне, подыхать здесь прикажете?

A санитары следят только за умирающими. Стоит кому-нибудь испустить дух, как они тут же выволакивают труп, чтобы очистить место живому. Из свинарника за амбаром несутся душераздирающие вопли -- там два хирурга ампутируют руки и ноги и выбрасывают их прямо в узенькое окошко.

Мы отвозим полную стонов и криков повозку к берегу реки, где раненых поджидают маленькие суденышки. Bo время этого короткого переезда скончались два гвардейца. Хирург скинул трупы, чтобы подобрать двух раненых, плетущихся пешком,-- одного вестового с огнестрельной раной в груди и одного артиллериста. Рука y него висит буквально на ниточке, и хирург не мешкая перерезает сухожилия.