Джим Томпсон - Сейчас и на земле. Преступление. Побег

• Название: Сейчас и на земле. Преступление. Побег
• Автор: Джим Томпсон
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Триллер
• Год: 2000
• ISBN: 5-227-00798-5

Знаменитый американский прозаик хладнокровно анализирует души своих героев - преступников и обывателей - и показывает без прикрас изнанку жизни.

В романе "Сейчас и на земле" безработный писатель Диллон устраивается на авиационный завод, но видит там то же, что и везде, - хищничество и обман.

В романе "Преступление" перед читателем предстает лицемерное общество, которое вынуждает суд обвинить невиновного подростка в убийстве девочки.

В романе "Побег" два преступника грабят банк и совершают затем серию кровавых преступлений...

Содержание:

Сейчас и на земле (роман, перевод П. Рубцова)

Преступление (роман, перевод П. Рубцова)

Побег (роман, перевод П. Рубцова)

---

Как ни пойдешь в туалет, на стульчаках обязательно кто-нибудь кемарит; в послеобеденное время охотников поспать было (и есть) особенно много. Охранники обычно забирали у них значки с номером, а это значит трехдневное увольнение без оплаты. Сейчас они просто будят их, и все. Раньше днем покурить негде было – либо натыкаешься на запретную зону, либо самолеты во дворе (а курить разрешено не ближе двадцати футов от самолета). А сейчас, когда охранник видит, как ты куришь в неположенном месте, – а они со своих постов стараются не сходить, – он нарочито медленно направляется в твою сторону, чтоб ты смотался до его прихода. Теперь не вручают штрафные талоны за беготню в проходах. А на обычные проделки шутников просто не обращают внимания. Клепальщик берет бумажный стаканчик с водой и выливает его в трубу, под которой распростерся его напарник. Охранник видит, делает шаг в его сторону, затем, словно опомнившись, отворачивается. Мне прямо жаль охранников, честное слово. Я, кажется, рассказывал об охраннике, который так нелюбезно встретил меня в первые дни моей работы. Так вот несколько дней тому назад он подошел к моему окну; он был уже не в форме охранника, а в обычном рабочем комбинезоне. Я взглянул на его значок:

– С какой стати ты хочешь получить детали капотирования? В вашем цеху они не полагаются.

– Но заведующий послал меня за ними!

– Кто ваш заведующий?

Он называет.

Я смотрю на него подозрительно:

– А где он сейчас?

– Откуда ж мне знать, куда он пошел?

– Лучше найди его. И поживей. Мы все здесь работаем, а не груши околачиваем, понятно?

Думаю, он меня узнал; и потом мне стало даже стыдно. Он и так получил свое за бестактность и грубость.

Не знаю. Не могу понять, почему мне эта работа не нравится, неинтересна. Рабочие условия более чем сносные. Платят в общем по-честному. Все, что надо сделать для работника в пределах разумного, делается. Мы уже вышли на уровень четырех самолетов в день, но у нас есть для этого рабочие руки. Аврал кончился, идет нормальная работа. Мне нечего беспокоиться, что всплывет мое прошлое. Конечно, не очень приятно работать в отделе, где к тебе относятся не очень-то дружелюбно, но мне приходилось работать и в более враждебной атмосфере, и я не особенно придавал этому значение. Вернее, придавать-то придавал, но чтоб вот так из-за этого взять да все послать – такого не было. Правда, там это были работы, связанные с писательством и...

И все же не знаю.

В полдень, когда со двора взмывает самолет, все высыпают поглазеть. Прекращают жевать и болтать, чтобы проводить взглядом самолет, который они видели на заводе тысячи раз и двойники которого громоздятся со всех сторон. И тут же все начинают обсуждать момент вращения, и силу торможения, и мощность двигателя, раздаются аргументы касательно преимуществ водяного и воздушного охлаждения, до мельчайших деталей сравнивают разные типы управления, и антивибрационных креплений, и хвостовых стабилизаторов, и Бог весть чего еще. Там и сям маленькие группки рисуют диаграммы на пыльной земле и хлопают записными книжками – настоящий дурдом. Но это так здорово. Можно подумать, что ничего важнее в мире нет... Да нет, знаю.

Для меня все это не имеет смысла, как для них не имеет смысла двухчасовая работа над абзацем. Да и разве может быть в этом смысл. Как только он появится, я брошу все к чертовой матери. Это конец дела.

Да, и, я думаю, пора сматывать удочки. Я свалю. Вот как Фрэнки выберется из передряги, только меня и видели. Пусть делают что хотят, но уже без меня. Я это точно говорю.

Если б я только знал, что делать с Робертой; все дело в ней. Раньше я думал, что я один так запутался. Но теперь вижу, что и она тоже. А как она будет выбираться, ума не приложу. Я знаю, что другого мужчины у нее не будет. Ужасно беспокоит меня и Джо. Она, должно быть, чувствует, что я готов дать деру, и ни на минуту не отходит от меня. Она все время на подлокотнике моего кресла, держит меня за руку, приносит мне то да се, и говорит, говорит не переставая, с момента, когда я переступлю порог, и пока не лягу в постель. Ее теперь спать до меня никакой силой не уложишь. Это тоже выше моего разумения – что будет делать Джо, если я слиняю? Я единственный в доме, кто понимает ее и говорит на ее языке. Потом Шеннон. Думаю, я мог бы что-нибудь сделать с Шеннон, будь у меня время. Если бы я хотя бы мог гулять с ней по нескольку часов вечером, правда, представить себе не могу, как это возможно, но если бы...

А Мак пытается научиться новым шуткам. В них, правда, все еще кусавки, и они совсем не смешные, но, если некому будет поощрять его, он вообще никуда не продвинется. Мак как две капли похож на меня в его возрасте. Он будет таким же крупным и страшно чувствительным парнишкой. А разве можно без чувства юмора. Иначе он просто пропадет.

У мамы тоже с сердцем не очень. Мне и подумать страшно: что бы я ни предпринял, все только к худшему. Все обречено.

Сколько я размышлял над этим. Скажем, можно было бы снять комнатенку здесь же, в городе. Самую что ни на есть крошечную: чтоб только разместить машинку, столик и кровать. Готовить, стирать – это я все сам мог бы, куда уж экономней. Не знаю, мог бы я написать какой-нибудь боевик, если б точно знал, что деньги пойдут на настоящую книгу. Роберта получала бы мое пособие по безработице, а я перебивался бы поденной журналистикой. Конечно, жить в одном городе с ними и не видеться – не сахар, но... Но если видеть...

Нет, не знаю. Все может обернуться гораздо хуже. Вот в чем беда. Мама и так уже намекает, что Мардж деваться некуда. У Уолтера вся зарплата уходит на десяток кредитов, жить им, по сути, не на что, и он, похоже, вымещает все на ней. Но здесь я тверд. Это уж простите...

Звонит телефон. Трубку успевает взять Мун. Что-то здесь не то. Кто бы это...

– Скажи своей матери, Диллон, чтоб больше не звонила мне сюда.

– Моей матери?

– Вот именно. Своей матери. Если она еще раз позвонит сюда, я... я – ей...

Я вскакиваю с табурета:

– Что?

– Но так же нельзя, Дилли. Ты же знаешь, что сюда из города звонить нельзя. Если б барышня на коммутаторе не знала меня...

– Я не знал, что мать собирается звонить тебе. Если б знал, конечно, сказал бы, чтоб она не вздумала.

– Я и так делаю что могу, Дилли. Ты же знаешь.

– Мама издергалась, Мун. Да и я тоже. Не может же это длиться до бесконечности.

– Я сам знаю, Дилли. Вчера вечером я заходил в два места, где можно занять, но без толку. Я столько должен, что они боятся рисковать. Они к тому же боятся, что я... – Он остановился на полуслове, и на лице у него появилось выражение, которое я не мог понять. – Ничего не говори. Твой дру... Гросс смотрит сюда.

По дороге домой Гросс спросил, о чем это мы с Муном разговаривали. Гросс ужасно любопытен; он человек без предрассудков. Свои или не свои дела – ему плевать. Пришлось сказать ему, что ни о чем.

– Мне показалось, что он что-то о твоей матери сказал.

– Ну и что?

– Мун что, бывает у вас?

– Да нет.

– У тебя есть сестра, правда?

Не нравится мне этот парень. Как мне ни жаль, но он мне не нравится. Он меня к стенке припер, черт бы его побрал.

– Что ты ел на завтрак? – говорю я. – Вы с женой трахались этой ночью? Сколько ты платишь за квартиру? Какие на тебе трусы? Как думаешь, дождь будет, а если будет, что ты предпримешь?

Он ухмыльнулся с несколько виноватым видом:

– Вечно я каждой бочке затычка. И чего мне. Просто я люблю поболтать.

Мы больше не проронили ни слова до самого моего дома.

– Я очень рад, что ты меня подвозишь, – говорю я. – Как считаешь, доллар в неделю нормально?

– Да, конечно. Я тебя и задарма готов возить, Дилли. У меня больше ни одного друга на заводе нет.

– Ну тогда до завтра, – говорю. – Всего!

Мама чистила картошку, и по тому, как двигались ее руки, я понял, что она готовится прыгнуть первой, чтоб не дать мне заговорить.

– Я звонила этому Муну, – сообщила она, – и сказала, что, если он не хочет неприятностей, лучше ему достать поскорее деньги. Сам понимаешь, женатый человек шляется...

– Мун делает что может, мама, – говорю. – И больше, пожалуйста, не звони ему. Он просто вне себя.

– Я тоже вне себя, – отвечает мама.

– Но так нельзя, мама. Он так вылетит с работы. Нам же хуже будет.

– Ты же сам говорил, что в нем так заинтересованы, что ни за что не уволят.

– Так-то оно так. Но если ему мешают работать и все время названивают...

– Если ему так мешают звонки, пусть принесет деньги.

Я налил себе выпить.

– Что попусту спорить.

– Вот именно.

– Мама, надо смотреть правде в глаза. Мун не может достать все двести пятьдесят. Я думаю, он с трудом может набрать и половину. Нам тоже придется смириться с мыслью, что Фрэнки займет часть.

Мама промыла картошку, налила воды и поставила кастрюлю на плиту. Из морозильника она достала фарш и принялась за котлеты.