Александр Васильев - Этюды о моде и стиле

• Название: Этюды о моде и стиле
• Автор: Александр Васильев
• Издательство: Альпина нон-фикшн, Глагол
• Жанр: Культурология
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-91671-059-5

В книгу вошли статьи и эссе знаменитого историка моды, искусствоведа и театрального художника Александра Васильева. В 1980-х годах он эмигрировал во Францию, где собрал уникальную коллекцию костюма и аксессуаров XIX–XX веков. Автор рассказывает в книге об истории своей коллекции, вспоминает о родителях, делится размышлениями об истории и эволюции одежды. В новой книге Александр Васильев выступает и как летописец русской эмиграции, рассказывая о знаменитых русских балеринах и актрисах, со многими из которых его связывали дружеские отношения. «Этюды о моде и стиле» написаны ярко и очень живо, что делает эту книгу доступной самой широкой читательской аудитории.

---

Как часто увиденное раз в детстве западает нам в подсознание, и непроизвольно мы ищем это видение, когда уже становимся взрослыми. Боковая стена этого здания до сих пор хранит остатки старинной рекламы товарищества «Треугольник», производившего резиновые изделия в начале XX века. Об этой рекламе мне папа часто в моем детстве рассказывал. По этому знаку мне и удалось найти дорогое моему сердцу здание в Самаре, уже после кончины папы в 1990 году. Это было в середине 1995 года, когда меня пригласили в Самарский академический театр оперы и балета из Парижа для переговоров относительно оформления оперы «Сказки Гофмана», так и не увидевшей света рампы.

Эта большая семикомнатная квартира с окнами на улицу и во двор теперь нищая коммуналка. Подъезд заколочен, люди ходят по черной лестнице для прислуги, через кухню. Меня сразу не хотели впускать, потом сжалились и позволили. Я тотчас узнал квартиру по чертежам и планам, которые рисовали мне мой папа и его старшая сестра Ирина Павловна Васильева, родившаяся в 1909 году и запомнившая больше. Время и рушит, и хранит одновременно — выборочно, по своему усмотрению. В прихожей той квартиры в 1910-е годы стояла клетка с большим попугаем, серым, но говорливым. Как часто папа в своих спектаклях или живописных работах рисовал попугаев. Запали они, эти чудные птицы, в его детскую память. В кабинете деда был большой кожаный диван, шведский шкаф для вновь переплетенных книг русской классики из приложений к «Ниве» и балкон на улицу — туда дед по-пластунски выполз, когда начались беспорядки на Предтеченской улице. А папа маленьким ребенком запомнил самосуд. Соседа из дома напротив выволокла на улицу толпа пьяной черни, разгромившей винную лавку на углу, и била ногами, пока он не превратился в красное месиво. И папа рассказывал мне в детстве об этих ужасах революции. Он помнил, как в феврале 1917 года вдруг стали снимать больших золоченых двуглавых орлов с аптеки, находившейся на первом этаже под квартирой Васильевых. Знали ли они, невежды, что в 1990-е им придется их вновь ковать и золотить?

Музыка жила в доме Васильевых. В большой зале с красивой и стильной мебелью конца XIX века, обтянутой гладким золотистым штофом, стояло пианино. Лежал горчичного цвета ковер, и стояли в вазах цветы, больше всего — гиацинты, любимые цветы бабушки. Это была музыкальная гостиная. Там играла бабушка, пел дед, который даже прошел пробу в Большой театр. Там учились музыке дети. Стоит ли удивляться, что сестра папы Ирина стала пианисткой и вышла замуж за хормейстера, профессора Московской консерватории Серафима Константиновича Казанского? Потом шла спальня родителей с венским креслом-качалкой и детская — с тремя кроватками для Пети, Иры и Шуры. Когда я зашел в детскую, потолок которой уже почти совсем обвалился, то взял оттуда и привез моей тете Ире, сестре папы, кусок штукатурки ее детства. Как она радовалась! Наш род очень сентиментален, и это прекрасно. Вхождение в театр началось для папы в этой детской спаленке. Там его старший брат Петя, родившийся в 1908 году и ставший впоследствии замечательным театральным режиссером, начал ставить впервые детские спектакли. Инсценировали они рассказ Тургенева «Бежин луг». Вешали занавесочку на окна, из настольной лампы, прикрытой красной бумагой, делали костер в ночном… И мне передалось это, наверное, генетически. Я ведь не знал всего этого до последнего времени, пока не прочел воспоминаний о детстве в Самаре моего дяди, Петра Павловича Васильева. Я тоже в детстве играл в театр и строил декорации из диванных подушек и костюмы из маминых шалей. Удивительная вещь — генетическая память. Дети играли в шарады, устраивали карнавалы на Масленицу и «издавали» журнал «Детские грезы», в который моя бабушка написала им пожелание: «Любите искусство!» Ах, как любили его у нас в семье!

В детской в Самаре стояла и игрушечная лошадка-качалка. Когда в 1917 году пришли большевики с обыском, в нее через отверстие, куда вставлялся хвост, были спрятаны мамины драгоценности. При обыске ничего не нашли. А папа мой перед уходом большевиков заявил им смело: «Я вам никогда не скажу, что в лошадке спрятано!»

Ванна у Васильевых была большая, на львиных лапах, и папа львов ставил потом в декорациях — я помню это по эскизам к «Провинциалке», хранящимся у меня в Париже, по «Сказке о девочке-неудаче» в театре Моссовета, где папа долгое время был главным художником, при Юрии Александровиче Завадском. При кухне — комната для кухарки и ледник, доживший на своем старом месте до конца XX века! Ну не чудо ли?!

Семья Васильевых состояла из шести человек, а работал только Павел Петрович Васильев, и этого было достаточно, чтобы всех содержать, а детям бабушка для домашнего образования брала еще и бонну.

По ту сторону коридора шла большая столовая, где пили чай и обедали, справляли Рождество и Пасху, Троицу, Масленицу, Крещение, Ивана Купала, Петра и Павла. Потом — бабушкина комната с чуланом, куда Иру посадили на карантин, когда она заболела. Бабушка, вдова тульского генерала, Акилина Павловна Брызжева, была строгих «викторианских» правил, но замечательная «скопидомка», великая кулинарка. На старости лет она стала просвирницей в Предтеченской церкви в конце той улицы, где жили Васильевы, а до того была просвирницей Корабельского прихода в Севастополе. Бабушка Акилина была педантична в чтении газет, которые читала от корки до корки — включая все объявления, любила варить варенье. Она получала пенсию в шесть рублей, но часто ездила на извозчике и привозила внукам булочки с маком и изюмом. Хватало, значит!

Наступало лето — дачное время, когда все окна в квартире белили мелом, чтобы вещи не выгорали. Летом дети с родителями и бабушкой уезжали на казенную дачу на «Барбашину поляну» на Волге возле Самары, которую почему-то большевики нелепо переименовали в «Поляну Фрунзе». У меня сохранилось много фотографий тех дачных дней, когда к Васильевым приезжала сестра деда — изящная и кокетливая петербургская красавица, пианистка Ольга Петровна Васильева. Она была старейшей в нашем роду, которых я когда бы то ни было встречал в моей жизни, и родилась в 1886 году, а с 1935 года жила в Саратове. Первым браком она вышла замуж за скрипача Дрябина, а вторым — за тенора Дягилевских сезонов в Лондоне Ивана Поликарповича Варфоломеева, впоследствии оперного режиссера и художественного руководителя Оперного театра при Железнодорожном собрании в Харбине. Театр и музыка, как видите, были сродни Васильевым.

У моего деда было всего три сестры, почти чеховский сюжет, и все они вышли замуж за удивительных людей. Тетка моего отца Наталья Петровна Васильева была в первом браке за офицером Хлевинским, а во втором — за хирургом-остеопатом Александром Александровичем Козловским. Он лечил ноги царевичу Алексею, а потом, в 1916 году, был хирургом в ставке государя в Могилеве. Сын от этого брака Саша Козловский, кузен папы, стал известным джазменом в оркестре Клавдии Шульженко.

Третья сестра породнилась с миром большого искусства, выйдя замуж в 1903 году за замечательного художника Михаила Васильевича Нестерова. Он писал ее неоднократно, и в Третьяковской галерее есть огромный великолепный масляный портрет Екатерины Петровны Васильевой в белой блузке в горошек с рукавами жиго. А у меня есть фотография ее в том же туалете во время позирования. Много других ее портретов находится в музее Нестерова в Уфе. Таким образом, мой папа стал племянником Нестерова, хоть родство было и не по крови, а по браку. Дочь Екатерины Петровны и Михаила Васильевича, кузина папы Наталья Михайловна Нестерова недавно скончалась в Москве. Она в свою очередь была замужем за Федором Сергеевичем Булгаковым, сыном знаменитого русского религиозного философа, отца Сергия Булгакова, высланного во Францию Ильичом за ненадобностью таковых в Стране Советов.

После большевистского переворота Васильевы, собрав ценные вещи, но оставив пианино, мебель и книги, следы которых я ищу в Самаре, бежали за Волгу, в Уфу, потом на Урал, в Екатеринбург, далее в Сибирь, к Колчаку, в Омск, в Новониколаевск, но замерзли в пути и остались в Красноярске, находившемся в руках белых. Весной 1919 года Васильевы двинулись назад в Европу с Белой армией, но дальше Омска не добрались. Потом скитались в тобольской тайге по великим сибирским рекам. Дома своего в Самаре они уже больше не видели. По окончании Гражданской войны остались в 1920 году в Красноярске. Там правили Советы, и там впервые арестовали моего деда. Бабушка добилась его освобождения. В Красноярске в статисты городского театра поступил мой дядя.

Дед, специалист по лоции рек и автор книги на эту тему, поступил на советскую службу в отдел водного транспорта НКПС в Киеве, чтобы прокормить семью. Но чуть появилась оказия, семья перебралась в 1922 году в Москву, в коммуналку в Орликовом переулке, дом 2, квартира 12, на 8-м этаже, с видом на Сухареву башню, разрушенную в 1920-е годы. В Москве папа учился в 41-й школе, которой прошел семь ступеней — так тогда назывались классы — и поступил в Художественное училище имени 1905 года. Мой папа, по совету своего дяди, Михаила Нестерова, стал художником. А дед мой поступил на службу в Народный комиссариат путей сообщения, где работал в управлении водного транспорта. Дедушку Павла Петровича вновь арестовали зимой 1931 года, осудили на три года как «врага народа» и «бывшего статского советника» и отправили в мордовский лагерь «Потьму», а затем на строительство Беломорско-Балтийского канала. Это было страшное время травли русской интеллигенции большевиками. Семья, тяжело переживая этот арест, добилась через председательницу Красного Креста Е. Пешкову свидания с ним в Бутырке. Провели перед этим бессонную ночь на асфальте перед тюрьмой. Потом, узнав о вокзале, с которого пойдет этап заключенных, бросились туда в надежде хотя бы одним глазком взглянуть на него.