Александр Шмаков - Петербургский изгнанник. Книга вторая

• Название: Петербургский изгнанник. Книга вторая
• Автор: Александр Шмаков
• Издательство: Новосибирское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1953

---

Разговор между иркутским губернатором Пилем и надворным советником профессором Эриком Лаксманом происходил деловой. Иван Алферьевич чувствовал себя усталым от настойчивых требований Лаксмана. Надворный советник привёз рескрипт Екатерины II и верительное письмо статс-секретаря графа Александра Андреевича Безбородко.

Эти два наиважнейших документа Пиль помнил почти наизусть. В них очень много было высказано доброжелательных слов об Эрике Лаксмане, о готовящейся экспедиции в Японию, но ничего не сказано о нём, наместнике этого края, где совершаются такие важные государственные дела. Ему лишь поручалось сделать одно, другое, третье, осыпать новыми милостями и вниманием надворного советника Лаксмана, участников экспедиции, взять на себя всю тяжесть ответственности за подготовку к поездке в Японию.

Пиль поморщился и, скося глаза, взглянул на себя в зеркало, отражавшее важную, позу сидящего в кресле губернатора, и остался доволен выражением своего лица.

В рескрипте императрицы было расписано всё до мельчайших подробностей, выражена надежда на его «усердие и радение» и желание — «предписанное исполнить с наилучшею точностью». Указ императрицы гласил:

«Вам известно, каким образом японские купцы, по разбитии их мореходного судна, спаслись на Алеутский остров, и сначала тамошними промышленниками призрены, а потом доставлены в Иркутск, где и содержаны были некоторое время на казённом иждивении. Случай возвращения сих японцев в их отечество открывает надежду завести с оным торговые связи, тем паче, что никакому европейскому народу нет удобностей к тому, как Российскому, в рассуждении ближайшего по морю расстояния и самого соседства…»

Всё это, он — генерал-поручик, правящий должность Иркутского и Колыванского генерал-губернатора, хорошо знал сам, обо всём этом в своё время было говорено и с Эриком Лаксманом, и с Григорием Шелеховым. В беседе они подсказали ему грандиозные планы экспедиции в Японию. У Шелехова с Лаксманом был смелый взлёт мечты. Они давно уже вынашивали, каждый по-своему, мысли об экспедиции в неизведанные края.

И когда японцы, потерпевшие кораблекрушение у Курилл, с побережья Охотского моря были доставлены в Иркутск, энергичные профессор Лаксман и мореходец Шелехов переговорили с ними и окончательно пришли к мысли — возвращение японцев на их родину надо использовать, как самый удобный момент для посылки большой экспедиции и установления добрососедских торговых связей с неизведанной страной Восходящего Солнца.

Генерал-губернатор Пиль горячо их поддержал. Он лелеял свою заветную мечту, не дававшую ему покоя, — проявить какое-то новое попечение о далёком крае, поднять свой авторитет в глазах императрицы Екатерины II.

В столицу было направлено экстраписьмо с известием об японцах, потерпевших кораблекрушение у Алеутских островов. Столица молчала. Ей было не до экспедиций в Японию и иноземных купцов, доставленных в Иркутск.

На юге России беспокойно вела себя Оттоманская Порта, жившая мечтой о реванше. Мир в Кучук-Кайнарджи был короткой передышкой. Григорий Потёмкин навязывал Екатерине II свою идею о необходимости изгнать турок из Европы, завладеть Константинополем, объединить славянские народы Балкан под эгидой российской императрицы. Это был его «Греческий проект».

Узел событий завязывался всё туже и туже. Воинственный дух султана поддерживали в Англии и Франции, в водах Балтики крейсеровали шведские корабли, угрожавшие безопасности Санкт-Петербурга. Оттоманская Порта начала войну. Но воинство российское под руководством Суворова одержало блестящие победы под Очаковым, Рымниками, Измаилом. На севере был заключен мир со Швецией.

Японские купцы, потерпевшие кораблекрушение, жили в эти годы в Охотске и в Иркутске, обучались русскому языку и учили русских японскому. О них вспомнили в столице, когда «поутряслись европейские дела». Екатерина II приказала доставить пострадавших в Санкт-Петербург. Сопровождал их в столицу Эрик Лаксман.

И вот, сейчас упрямый надворный советник категорически настаивал на своём. Он хотел, чтобы быстрее была снаряжена экспедиция в Японию, возглавлять которую поручили Адаму Лаксману, сыну профессора — юному поручику, служившему исправником на Камчатке. Эрик Лаксман успел уже уговорить двух иркутских купцов, они примкнули к экспедиции и брали с собой в Японию отборные товары для установления торговли с далёкой страной.

Надворный советник был очень настойчив в просьбе, Иван Алферьевич обещал ему, что не задержит экспедицию, но инструкция, подписанная его рукой, должна была полно отражать намерения Екатерины, требовала ответственности и губернатор размышлял: — Нельзя ли как-нибудь переложить эту ответственность на другого?

Но в рескрипте императрицы было сказано ясно: ответственность за экспедицию возлагалась на него. Пиль хорошо запомнил это место:

«При сём обратном отправлении японцев вы долженствуете отозваться открытым листом к японскому правительству с приветствием и с описанием всего происшествия, как они в Российския области привезены были и каким пользовалися здесь призрением, что с нашей стороны тем охотнее на оное поступлено, чем желательнее было всегда здесь иметь сношения и торговые связи с японским государством, уверяя, что у нас подданным японским, приходящим к портам и пределам нашим, всевозможные пособия и ласки оказываемы будут».

Об этой же ответственности предупреждал его в письме и граф Безбородко. Пиль привстал и отодвинул кресло, плавно скользнувшее по полу, натёртому восковой мастикой. Иван Алферьевич ещё плохо представлял, каким будет этот «открытый лист японскому правительству», но мысли, забегая вперёд, подсказывали ему, что, если экспедиция в Японию увенчается успехом, государыня не забудет его своей милостью и пожалует награду.

«Да, воздаяние трудов его, прилежание к сему делу, достойны излияния монаршей особы». Мысль эта вселила надежду на благополучный исход всего дела, затеянного Шелеховым и Лаксманом.

Пиль всегда был больше занят самим собой, чем другими, хотя и стремился показать о них внешне заботу. Тщеславный от природы, он частенько ради этого чувства, сознательно шёл и на подлость, скрывая это от других. Ему казалось, что стяжать себе славу лучшего в империи наместника края — самое главное в его жизни. Он не гнушался ничем: чужие мысли о благоустройстве и попечительстве отечества Пиль мог выдать за свои и был доволен этим. Он мог поссорить друзей лишь бы самому выйти правым, а иногда и показать при этом добродетель наставника, чтобы составить о себе хорошее мнение.

Иван Алферьевич лёгкой, лисьей походкой прошёлся по кабинету. Самодовольный, он остановился по середине и окинул всё строгим взглядом. Чего не хватало ему для полноты человеческого счастья? Дом его был — полная чаша, он ни в чём не отказывал себе. Иркутские купцы и мещане уважали в нём наместника края и боялись его. Он умел держать их в руках. Ему не хватало славы, да, славы.

В кабинет вошла губернаторша Елизавета Ивановна. Она не удивилась, застав мужа в задумчивой позе.

— О чём размечтался, Иван Алферьевич? — участливо спросила Елизавета Ивановна.

Мысли Пиля оборвались.

— Почему я больше других должен заботиться о попечении этого холодного края, — с подчёркнутым огорчением произнёс он, — и оставаться забытым от излияний светлейшей государыни-матушки?

— Не гневай бога и монаршей особы, — строго заметила жена. — Взоры её видят твои неусыпные труды и матушка-государыня не забудет твоих прилежании…

— Хочу верить в твои слова. Живу лучшими надеждами, душа моя…

— А я зашла напомнить о письме графу Воронцову, — нежнее сказала Елизавета Ивановна.

— Забыл, признаюсь, забыл, не до письма… Тут дела-а с экспедицией в Японию закручиваются, куда поважнее письма…

— А ты написал бы графу коротенькую весточку… Дашенька-то всё сохнет и сохнет… Пожалел бы дочь свою… Может слова твои и дойдут до сердца Александра Романовича и зятёк обрадует нас своим приездом…

Иван Алферьевич хотел было отмахнуться от просьбы жены, но потом отцовское сострадание к дочери смягчило его.

— Повод-то есть к письму, — продолжала жена. — Андрей Сидорович говорил, вернулись плотники из Илимска, сказывали, дом воеводский отделали что надо, Радищевы довольны будут и письма от них поступили, письма…

— И правда, написать непременно о сём следует…

Иван Алферьевич твёрдыми шагами прошёл к письменному столу, сел в кресло и, откинувшись на спинку, взял перо, взглянул в зеркало. Он обмакнул перо в китайские чернила и размашистым почерком стал писать графу Воронцову.

«Александр Николаевич, выехав из Иркутска 19 декабря, приехал в определённое ему место. Хотя расстояние от Иркутска не весьма далеко, но по глубоким снегам и просёлочной дороге скорее не мог; но пишет, что доехали здоровы и нашли там приготовленный для них дом довольно спокойным, а летом и ещё поспокойнее сделать можно будет. Полученные после их посылки я на сих днях и письма к нему отправлю с коляскою на рессорах, случившеюся у меня, в чём они там и могут ездить… Смею уверить, что они там, кроме скуки, никакой нужды не потерпят…»