Александр Шмаков - Петербургский изгнанник. Книга вторая

• Название: Петербургский изгнанник. Книга вторая
• Автор: Александр Шмаков
• Издательство: Новосибирское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1953

---

— Он будет расти, — уверенно сказал Радищев, — илимцы будут выращивать в огородах картофель.

— Попытка — не пытка, — сказал Хомутов, — до тебя, Александр Николаич, охотников не находилось…

Радищев и не представлял, когда шёл в земскую канцелярию, что сегодняшний разговор с Хомутовым будет так богат содержанием, важным для него. И в уединённой жизни его, илимского невольника, тоже нашлись интересные и полезные архивные материалы.

— Для начала хватит…

Кирилл Хомутов аккуратно сложил бумаги, перевязал их и положил в окованный железом ящик, прибитый к полу, где хранились драгоценные архивные бумаги и все канцелярские книги.

— Заглядывай в другой раз, — весело сказал старик, — остальное покажу…

Радищев спросил:

— До книг охоч, Кирилл Егорович?

— Грешу. У купца Прейна беру, тот из Иркутска привозит, сам не читает, но другим не отказывает…

— Заходи ко мне, дам интересные сочинения…

— Благодарствую, — низко склонился Хомутов, а за ним низкий поклон повторил Аверка.

— И для тебя, Аверкий, книги найдутся. Заходи…

7

Аверка не замедлил воспользоваться приглашением Радищева. Назавтра же он направился в воеводский дом. Во дворе он встретил солдата и немного оробел. Прижавшись к заплоту, парень долго стоял в нерешительности, потом осмелел, прошёл через двор, поднялся на крыльцо и быстро юркнул в сени.

В сенях он наткнулся на Степана.

— Что несёшься, как ошалелый, не приехал ли земский в Илимск?

— Не-е! У меня своё дело…

— Даже дело?

— Ага! — бойко выпалил Аверка. — Можно к ним зайти-то?

— Ежели дело, — усмехнулся Степан, — заходи…

Аверка прошмыгнул в коридор, неуверенно стукнул в дверь и, не дожидаясь ответа, появился на пороге.

— А-а, Аверкий! — протянул Радищев. — Что остановился? — и, видя, как парень мнёт шапку в руках, пригласил. — Проходи, проходи…

Парень сбросил под порогом зипун, пригладил взъерошенные волосы и на цыпочках прошёл за Александром Николаевичем в его рабочую комнату.

— Садись, гостем будешь.

Аверка присел на табуретку, что стояла у дверей, и замер с широко открытыми глазами. Такого множества книг он ни у кого не видел! Коллекция различных колбочек, стеклянных трубок, приборов, стоявших в шкафу, большая генеральная карта России, висевшая на стене, совсем поразили растерявшегося парня.

Радищев с любопытством наблюдал за Аверкой и понимал, какое впечатление произвело на него всё увиденное в комнате.

— За книжкой пришёл?

— Ага! — только и выговорил тот, всё ещё не придя в себя.

— Какую же книгу хотелось прочитать?

— Про странствия всякие, о чём намедни говорили с Кириллом-то Егорычем…

— Путешествовать хочется?

— Страшно даже подумать-то, — признался Аверка, — уж где нам…

— А ты, Аверкий, не падай духом, добивайся своего. Подвернётся случай и поезжай…

— Тятька не пустит.

— Помогу уговорить отца…

— Что ж, мы не против.

— Ежели не против, то подходи сюда…

Аверка встал и направился к карте, у которой остановился Радищев.

— Тут вся мать Россия, Аверкий, смотри, какая она большая! Мы, русские, и то не знаем всего, что покоится в её недрах, чем богата наша исполинская земля. А придёт время и все свои богатства земля раскроет людям и станет тогда русский человек самым счастливым во всём мире. Учиться поедут к нам, как государь Пётр ездил учиться в Европу.

Александр Николаевич спохватился, что увлёкся, и пожалел, что не может излить Аверке всего, что чувствует и думает о России.

— Вот Илимск, — Александр Николаевич указал на маленькую точку, едва заметную на карте. Аверка вперил глаза и громко прочитал: «Илимск».

— То-то! У нас сейчас полдень, в столице — утро, а там, где живут шелеховские мореходы, на Куриллах — ночь… Вот она какая русская земля-то неоглядная, солнце враз её осветить лучами не может…

— Занятно, Александр Николаич, аж в голову всё не влазит.

Радищев рассмеялся.

— Поймёшь, и всё будет в порядке.

В Комнату вбежали Павлик с Катюшей — худенькие и бледные дети Радищева. Они растерялись, увидя незнакомого подростка в длинной посконной рубахе, стоявшего возле карты, и не знали, что им делать дальние: вернуться ли обратно или подойти к отцу.

— Ну, подходите сюда, — ободрил их Александр Николаевич. — Будем с вами изучать науку о землеописании…

Так неожиданно для самого Радищева начавшаяся беседа с Аверкой у карты вылилась в урок географии, и ему пришла мысль заняться учёбой не только со своими детьми, а также и с другими подростками, желающими обучаться грамоте.

— Начертать генеральную карту России впервые решил государь Пётр Первый. По его повелению разъехались в разные концы русской земли обученные тому люди, прозванные геодезистами, и сняли на местах первоначально мелкие чертежи, а потом свели их в большую карту…

Александр Николаевич стал объяснять, как следует читать карту и как пользоваться ею в дальних походах и путешествиях. Аверка скрёб рукою затылок и встряхивал своей нечёсанной головой, слушая слова, раскрывающие перед ним мир неизвестный и незнакомый ему доселе. Расширялось его представление о земле, её величии, о строении вселенной, которую он мог теперь представить и объяснить по-другому, смотря на луну, на звёзды, то мерцающие, то стремительно падающие и гаснущие на лету.

Александр Николаевич увлёкся и проговорил очень долго.

— А теперь займитесь сами.

Радищев достал с полки большую в кожаном переплёте книгу «Атлас Российский», составленный трудами и стараниями Академии наук и, подавая Аверке, сказал:

— Садитесь в кружок, а ты читай…

Трясущимися от волнения руками Аверка впервые раскрыл такую большую книгу и, запинаясь, стал читать:

«Случающиеся на земле многие перемены и великая польза, которая от того бывает, когда всю землю или некоторую её часть вдруг осмотреть можно, кажется, что подали случай к изобретению и распространению географической науки…»

Аверка вытер рукавом градом катившийся пот с лица и посмотрел на Радищева.

— Смелее, Аверкий! Кто знает, по каким землям придётся тебе странствовать, по каким морям плавать, ежели охота у тебя к тому есть…

И Аверкий, осмелев, растягивая слова, читал:

«Египтяне не могли бы так легко пашни свои, через разливание реки Нила незнаваемыми учинившиеся, распознать, и всякому дачи свои опять назначить, ежели бы они положения оных прежде наводнения чрез измерение и ясное описание не определили.

Победоносные римляне также не в состоянии бы были согражданам своим показывать те завоевания, которые они в многочисленных своих походах учинили, ежели бы географы оных на бумаге в малой мере не представляли.

Равным же образом нельзя бы было никакого понятия иметь о толь великих и дальних путешествиях, которые от любопытных людей как сухим путём, так и морем предприяты были, ежели бы морские и земные карты мысли нашей в том не вспомоществовали, и оных бы нам ясными и вразумительными не делали…»

Аверка споткнулся.

— У-ух, упрел, как в бане…

— Наука трудом даётся, Аверкий.

Александр Николаевич смотрел на этого парня и думал: таким же вот был великий помор Михайло Ломоносов из Холмогор, прежде чем подняться к вершинам науки и стать во главе учёных России. Может и перед Аверкием откроется такая же светлая дорога? Он парень цепкий, хваткий, любознательный! А тот читал:

«Как бы можно было о отдалении других народов рассуждать, ежели бы населённые ими земли с тем местом, где мы живём, на одном листу изображены не были, и почему бы мы о близости или дальности, в которой оные от нас находятся, догадываться могли.

Славнейшие полководцы имели всегда географическую науку в почтении, потому что они чрез неё в состоянии были свои походы в неприятельских землях с надлежащий осторожностью учреждать».

— На сегодня хватит… — сказал Радищев и отпустил детей погулять, а Аверкию дал почитать книгу о странствованиях, как тот и хотел.

8

Казалось, живя в обстановке полной лишений и неудобств, среди незнакомых людей, в отсутствии какого-либо общения с ними, Елизавета Васильевна, привыкшая к обществу, должна была острее чувствовать свою подавленность и одиночество. Но с Рубановской творилось что-то совсем иное: ненасытная душа её была полна новых чувств, требовавших от неё самого горячего вторжения во всё окружающее.

В Елизавете Васильевне с выздоровлением пробудилась такая потребность к преодолению всех неудобств, которые окружали её и Радищева, что она, не медля, как только встала на ноги, принялась за домашние дела. Она находила в этом особое удовлетворение, зная, что в заботах о семье и доме полнее проявлялась её любовь к Александру Николаевичу, приступившему к работе над философским трактатом.