Наталья Павлищева - Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)

• Название: Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)
• Автор: Наталья Павлищева
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-699-67790-0

ДВА бестселлера одним томом. Исторические романы о первой Москве – от основания города до его гибели во время Батыева нашествия.

«Москва слезам не верит» – эта поговорка рождена во тьме веков, как и легенда о том, что наша столица якобы «проклята от рождения». Был ли Юрий Долгорукий основателем Москвы – или это всего лишь миф? Почему его ненавидели все современники (в летописях о нем ни единого доброго слова)? Убивал ли он боярина Кучку и если да, то за что – чтобы прибрать к рукам перспективное селение на берегу Москвы-реки или из-за женщины? Кто героически защищал Москву в 1238 году от Батыевых полчищ? И как невеликий град стал для врагов «злым городом», умывшись не слезами, а кровью?

---

В Киеве еще только занималось морозное утро, когда на княжьем дворе уже зазвучали голоса, холопы принялись запрягать коней, тащили к возам то, что не было уложено с вечера, укладывали, увязывали последнюю кладь. Дорога обозу Переяславльского князя предстояла дальняя, потому забыть ничего нельзя. Наконец на крыльцо вышел и сам Мономах – посмотреть, как собрались. Оглядел укладку, что-то спросил, в чем-то распорядился.

Отслужили молебен, истово прося удачи в долгом пути, разобрались по возкам и саням, еще раз перекликнулись, и вот Мономах, троекратно расцеловавшись с двоюродным братом, Великим князем Святополком Изяславичем, вскочил в седло, махнул рукой:

– Трогай!

Длинный обоз с княжеским стягом впереди (нашлось что везти и сыну в Смоленск, и в сам Ростов для Гюрги) тронулся в путь, вытягиваясь по улицам к спуску на лед Днепра. К тому времени погода подпортилась, небо нахмурилось и начал падать сначала легкий снежок, но бывалые люди уже знали, что скоро залепит сильнее.

И вот наконец золотые купола Софии остались позади, кони резво неслись вперед. Пока резво, еще не устали лошади, не замерзли всадники и седоки в санях и возках. Даже Андрей, глядя на отца и старшего брата, тоже ехал верхом. Мономах понимал, что мальчик долго не выдержит, место в возке было, но решил пока дать ему возможность почувствовать себя взрослым, двигались медленно, объясняя это тем, что жену Гюрги и остальных женок может растрясти.

Если честно, то верхом хотела ехать и сама юная княгиня, она даже не поняла, почему ей-то нельзя? Но спорить не стала, уселась в теплый возок, укуталась в шубу, укрылась волчьей полостью и дремала, потому как сквозь затянутое оконце возка ничего не было видно.

Даже страшно устав и набив себе седалище, Андрей отказывался тоже уйти в теплый возок. Пришлось садиться в сани всем троим – князю и сыновьям.

До Смоленска зимник по Днепру наезжен, добрались легко, хотя морозец не давал просто стоять. Постепенно устали и люди, и кони. Сначала удавалось становиться на ночевки в деревнях и даже городах, но после Смоленска это уже трудно. По берегам стоял сплошной лес, деревни – редко. Но как проехали волоки и река стала чуть пошире, на берегах снова появились признаки жилья.

Мономах кивал на прилепившиеся к берегу избушки:

– Смотри, Гюрги, это уже твои владения. Это твои смерды…

От увиденного настроение могло испортиться у кого угодно, юный князь недовольно хмурился. Однажды отец вдруг предложил:

– Хочешь глянуть, как живут-то?

Гюрги кивнул, сам не зная зачем. Хорошо, что они поехали в деревню только с отцом, не считая трех дружинников. Окончательно разболевшийся Андрей просто спал в санях, укрытый волчьей полостью с головой, а звать супругу Гюрги и в голову не пришло.

В деревеньке из десятка худых избушек сразу и не поняли, что за гости пожаловали. Гюрги оглядывался почти неприязненно, на душе кошки скребли. И это владения, это княжество?! Избы одна хуже другой, да половина и не изб вовсе, а попросту землянок, крыши прямо от земли торчат. Все крыто соломой, ни о каких храмах и речи нет. Бедно, если не сказать – нище. Мелькнула мысль: хорошо, что этого не видят старшие братья, вот Вячеслав небось посмеялся бы!

Еще хуже оказалось в избенке, куда они вошли. Князь Владимир выбрал самую крепкую, но и в ней так воняло, что Гюрги даже шарахнулся к выходу. В полутемной избе за жердяной перегородкой явно зимовали вместе со своими хозяевами и свинья с поросятами, и овцы, и куры… Гюрги подумалось, что только лошади и не хватает. Ну, еще коровы. Непонятно, то ли живность вместе с людьми, то ли люди при ней, изба и хлев заодно. Топилось по-черному, дрова к их приходу давно прогорели, потому в избенке было совсем темно.

Один из дружинников прикрикнул на хозяина, тот засуетился, подбросил в очаг дровишек, а сидевшая на лавке старуха с трудом поднялась и стала пристраивать в светец лучину. И все равно было темно и холодно, страшно воняло, нищета производила гнетущее впечатление.

Живность, в первую очередь куры быстро почувствовали, что от убогого очага потянуло теплом, заквохтали.

Мужик все вглядывался в нежданных гостей, пытаясь понять, кого это черт принес. Что уж там понял, неизвестно, только повел рукой, приглашая сесть, и извинился, что угостить нечем, потому как сами с утра только поболтиху и ели, а к обеду вовсе ничего не осталось.

Мономах нахмурился:

– А детей чем кормить будешь?

Из угла выглядывали три детские белобрысые головки. Вместо мужика ответила старуха, резко, неприязненно:

– А тебе-то, боярин, что? Хоть и помрут наши дети, так лучше помереть, чем так-то всю жизнь.

В ее словах была правда, так вот всю жизнь – и никакого наказания не надо.

– Чьи вы?

Названное имя боярина, которому принадлежала деревенька, ничего не сказало ни Гюрги, ни даже Мономаху. Но князь все же нахмурился:

– Чего так бедно?

– А с чего быть богатым? От половцев в эти леса удирали, думали, здесь своим горбом все поднимем, а не вышло. Лошаденка пала, а без лошади куда же? У боярина взяли зерна да лошадь, чтоб хоть как-то обжиться, а отдавать как? Кляча едва живая была, а плати за нее теперь всю жизнь. А уж как женка померла, не разродившись, так и вовсе все захирело. Мать вон больная, еле двигается, дети – мал мала меньше. Один не справляюсь, чтоб и своих кормить, и долги отдавать.

Он вдруг смутился своей вольной речи, видно, накипело, говорил, уже не думал, что и кому, а тут осознал, что перед ним, судя по всему, не простой боярин, а кто-то знатный, больно одежа богатая на обоих гостях.

Мономах присел на край едва державшейся лавки, детские мордашки высунулись подальше, вот будет о чем вспоминать всю зиму – таких гостей, поди, ни у кого не было. А Гюрги с ужасом думал о том, как же живут остальные, если таково в самом крепком из домишек.

– Что надо, чтоб переселенцы на ноги встать могли?

Мужик изумленно воззрился на странного гостя. Привычно полез пятерней в затылок, без этого русскому человеку никогда хорошо не думалось:

– Дык… лошадь бы и по первости хоть пару годков не драть три шкуры, чтоб обжиться могли.

– Понял? – неожиданно обернулся Мономах к сыну. Тот кивнул, хотя не понял ничегошеньки.

– Кто староста в деревне?

– Я, – развел руками мужик.

Князь вытащил из кошеля деньги:

– Вот даю на всех. Не одному тебе. Вскладчину пару лошадей купите и еще чего нужно. Только чтоб поля пустыми не стояли. А хозяину своему скажешь, что я велел в сей год оброку не собирать. Да я и сам из Ростова передам.

Мужик, получив в руки золото, согнулся в три погибели, намереваясь поцеловать руку у благодетеля, Гюрги, не выдержав, метнулся за дверь, казалось, нутро вот-вот вывернет наизнанку. Он взметнулся на коня и с силой огрел бедного плетью, словно тот виноват в увиденном.

Мономах тоже не стал дольше задерживаться, староста нищей деревеньки выскочил за ним следом:

– Да кто ты, мил человек, как величать?

Князь только рассмеялся, за него ответил дружинник:

– Князь ваш, Владимир Всеволодович Мономах.

Мужик ахнул и чуть не сел в снег, а потом почему-то мелко и часто закрестился, глядя вслед непонятному гостю:

– Охти, как же это?

Гюрги сидел в санях мрачней тучи. Отец, не говоря ни слова, пристроился поудобней рядом, погладив по голове проснувшегося Андрея:

– Спи, спи…

Некоторое время ехали молча, потом Мономах все же усмехнулся:

– Не нравится?

– Княжество!.. – не вынес Гюрги. То, что отец определил ему ростовские земли, теперь казалось насмешкой. Да уж, князь… в этакой нищете!

– А ты мыслишь, Киев сначала не таким был? А когда сюда князь Ярослав приехал, тут и вовсе ничего не было, лес один.

– Так, может, лес и лучше, чем такая нищета?

– Может. Земля здесь богатая, Гюрги, и леса, и реки, только людей мало, живут далеко друг от дружки. Наверное, и на Днепре когда-то так же было, только потом разрослось племя людское, а тут – нет еще. Кому города строить и пашни пахать? Ты слышал, что он сказал: переселились, от половцев убегаючи, а как на ноги встать?

– Так что ж делать-то? Не станешь же во всякой деревне вот так гривнами разбрасываться, чтобы лошадей себе покупали?

– Думать, сын, придется. Много думать. Тяжко, конечно, тутошним смердам, а каково тем, кто у Переяславля живет? Там что ни год, то набег, а после него то в полон половину деревни угонят, то пожгут, то просто поля вытопчут. Всей земле Русской трудно, и смердам, и князьям, всем.

Гюрги смотрел на заснеженные берега и с тоской думал, что ничего исправить невозможно и наладить жизнь в этой спрятавшейся в непроходимых лесах земле тоже.

Отец, видно, поняв размышления сына, усмехнулся:

– Гюрги, глаза боятся, а руки делают. Для Руси главное – мир. Будет мирная жизнь без набегов и разорений – что от половцев, что от междоусобиц, встанут города, появятся новые пашни, и вместо вот таких землянок построят избы и терема. – Он немного помолчал, молчал и Гюрги, просто не зная, что отвечать.