Екатерина Русак - Вор черной масти

• Название: Вор черной масти
• Автор: Екатерина Русак
• Жанр: Научная Фантастика

---

30 декабря 1949 года. 10 часов 28 минут по местному времени.

Оперчасть Читинской тюрьмы.

***

Дверь громыхнула.

- Рабер! На выход.

Я помедлил. Не сразу понял, что выкрикивают меня.

- Рабер есть? На выход!

- Тут. Эвон на нарах сидит, - выкрикнул кто-то из зэка.

Я нехотя поднялся и вышел из камеры. Меня отвели на первый допрос. Он был томительно долог и бестолков.

Я стоял в кабинете следователя уже третий час. Милицейский лейтенант невысокого роста, фамилию которого я никогда не узнал, бегал вокруг меня и допрашивал, пересыпая свою речь виртуозными матерными выражениями, которые я не считаю нужным приводить. Знаю только, что эти крепкие словечки были из большого морского загиба флотских боцманов, который мало где сохранился в СССР с девятнадцатого века.

- Ты, значит, готовил контрреволюционный заговор, с целью убийства товарища Сталина? - лейтенант как бесноватый подскочил ко мне.

- Ничего подобного, гражданин начальник, - отвечал я, переступая с одной ноги на другую. - Зачем мне нужно убивать вождя трудового народа и мирового пролетариата?

- Ты не уходи от ответа, грязная вонючая свинья! - орал следователь. - Кто твои сообщники? Говори, сволочь!

- Нет у меня никаких сообщников! - я стоял на своем.

- Как это нет? - все больше свирепел этот лейтенант-недомерок. - А кочегар Веркин? А артельный рабочий Блудов? Разве не собирались вы вместе, с целью подготовки восстания?

- Какое восстание? - я ошалело хлопал глазами. - Не знаю я этих людей. Мы незнакомы.

- А у нас имеются сведения, что вы знаете этих людей!

- Кто вам сказал такую чушь, гражданин начальник?

- Кочегар Веркин и артельный рабочий Блудов признались, что знают вас!

- Очень может быть, но только я их не знаю! Кто это такие?

- Не твое собачье дело! - злился лейтенант. - Смотри мне в глаза! Сознавайся! Что щуришься, грязный еврей?

- Не сознаюсь! - внутри меня все кипело, но я как-то умудрялся сдерживать себя, чтобы не задушить этого распоясавшегося говоруна. - Мне не в чем сознаваться! И вовсе незачем незаслуженно оскорблять мою нацию. Я не грязнее других! Если хотите знать, мы, евреи вовсе не заговорщики, мы - люди, мы - жертвы немецкого фашизма!

- Ах, вот как ты запел? Жертву фашизма из себя строишь? Я тебе покажу кузькину мать! Ты мне все расскажешь, как вы хотели устроить мировой заговор сионизма, сучье вымя! Будешь говорить, паскуда?

- Буду, - зло ответил я. - Но заявляю, что ни в каком сионистском заговоре я не участвовал!

- А в каком участвовал?

- Ни в каком!

- Сколько тебе заплатили, Иуда? - вопросы следователя, который кружился вокруг меня как шмель, сыпались на меня.

- Кто заплатил?

- Твои друзья из белых эмигрантов!

- У меня нет среди них друзей.

- Врешь, тварь! Все это наглая ложь!

- Не согласен! - я твердо сдерживаю свои позиции и атаки следователя наталкиваются на стену защиты, выстроенной мной.

- Будешь сознаваться что ты китайский шпион?

- Не буду! Я невиновен!

Лейтенант вызвал конвой. Приказал:

- В камеру!

Я обрадовался передышке.

- Руки за спину! - скомандовал конвоир. - Марш!

Едва я переступил порог камеры, и за моей спиной захлопнулась железная дверь, все воззрились на меня с немым вопросом.

- Следователь покричал на меня, потом отправил обратно, - сообщил я, присаживаясь на нары.

Только я присел, дверь камеры снова издала металлический скрежет.

- Рабер, на выход! - прозвучала команда.

Я хотел возразить, что я только что вернулся с допроса, но сразу понял, что здесь такие протесты не принимаются и спорить глупо, снова вышел из камеры. Шагая по продолу[7] я гадал, куда меня поведут в этот раз, но как не странно, меня снова привели в кабинет, который я покинул десять минут назад.

В этот раз лейтенант мелкого роста был не один. Рядом находились два охранника мрачного вида с тупым безразличием на своих фотографических карточках. Они смотрели на меня, как баран на новые ворота. Никакого другого сравнения, достойного их я не могу привести.

- Будешь сознаваться, изменник? - сразу закричал следователь, едва я очутился в его комнате.

- Я не изменник! - убежденно и твердо заявил я. - Вы нарушаете права человека! Я даже не услышал обвинение, в причине моего задержания!

- Он еще и хамит! - взвизгнул следователь. - Сейчас узнаешь, где раки зимуют!

Не буду описывать во всех подробностях сцену, которая произошла дальше. Скажу только, что в течение пятнадцати минут меня осыпали градом ударов руками и ногами. Больше ногами. Я, наверное, мог посоперничать с мячом в футбольном первенстве между двумя командами. С трудом помню, как меня втащили в мою камеру и бросили там на пол. Смутно запомнилось, как сокамерники уложили меня на шконку и прикладывали мокрое полотенце к синякам на моем лице и обтирали с него кровь.

Что и говорить. Все арестанты держались вместе. Раньше люди были много добрее, что ли? Все были подавлены, но никто не выплескивал свою злость на соседей и никто в камере не подтрунивал друг над другом, а наоборот, как-то старались поддержать друг друга. Оказать посильную помощь считалось не только в порядке вещей, но даже обязательным правилом, которое те, простые люди той эпохи усваивали с детства. Даже неудачники-грабители не считали "за падлу" поднести мне кружку воды.

Второй допрос стоил мне потери двух выбитых передних зубов, взамен которых я получил жуткие головные боли.

01 января 1949 года. 16 часов 45 минут по местному времени.

Камера Читинской тюрьмы.

***

Два дня я отлеживался, отходил, постепенно наливаясь злобой против существующего в тюрьме порядка. Наступил новый 1949 год. Первый мой новый год, который я встречаю без шампанского, не в кругу семьи и друзей, а в тюрьме.

Мне были известны различные виды тюрем у различных народов. Тюрьма в СССР в конце сороковых годов, не шла ни в какое сравнение с современной тюрьмой Швеции. Но была много лучше, чем тюрьма Юго-Восточной Азии. Все познается в сравнении. Конечно, Читинская тюрьма была тоже не сахар, но по отношению к некоторым местам заключения, намного лучше.

Оказалось, что в Читинской тюрьме когда-то давно содержали дворян-декабристов, высланных сюда по приказу царя Николая-I. Теперь в этих стенах томился я. Я, конечно, не декабрист, но некоторую гордость от этого я испытал, услышав об этой почти забытой истории. Только декабристов сослали сюда "во глубину сибирских руд" за революционный мятеж с целью свержения императора, но я ничего такого не делал. В чем моя вина?

Есть еще имена которые известны многим: Сонька Золотая Ручка и легендарный красный командир Григорий Котовский, за свои лихие дела побывавшие в стенах Читинской тюрьмы.

Раньше тюрьма именовалась темницей. Название происходит, по-моему, оттого, что заключенным не полагалось открытого огня, и в ней постоянно было темно. Лампочка в пятнадцать свечей, горевшая постоянно в нашей камере давала тусклое освещение, отчего у нас присутствовал постоянный полумрак. От этого к камере казалось еще холоднее, чем было на самом деле.

Около двери находился железный чан с двумя ручками с парашей, который накрыт металлической крышкой. Крышка прочной цепью намертво соединена с чаном, что бы арестанты не могли использовать ее в качестве оружия. Но в парашу можно только мочится. Захотел по большому, вызывай вертухая[8], который отведет тебя в тюремный сортир. Эта прогулка какое-то развлечение и иногда дает возможность увидеть арестантов из других камер.

Тюремная пайка мала. Скудный завтрак и ужин. Обеда нет. Баландер с раздачи никогда не положит лишний половник жидкого варева в твою железную миску. Поэтому все зэка постоянно голодны. Голод вызывает раздражение и злобу.

Медленно тянется время. Отсчет его только можно вести по действиям попугаев, которые четко выполняют тюремные инструкции. У них все по расписанию.

Скука мне не грозит. Хотя у меня нет привычного компьютера, телевизора и книг, соседи не дают скучать. Постоянно кто-то что-нибудь рассказывает. Каждый делится наболевшим, упоминает свою работу, семью, знакомых. Очень много рассказов о фронте и немецкой оккупации. Это еще животрепещущие темы, хотя война закончилась около трех лет назад.

Я слушал рассказы сокамерников и ловил себя на мысли, что все, что они говорили, было голой правдой. Это были не пересказы из прочитанного, переработанные цензурой. Это были рассказы очевидцев.

Один из политиков, арестованный за болтовню, сидя на нарах рассказывал:

- Не согласен я, что немцы все лютые были, среди них тоже иногда человеки встречались. Тут я не загибаю. Вот, Нюрка, соседка моя из эвакуированных, рассказывала, хотя она в оккупации лишь двое суток пробыла. Как раз аккурат дело было перед нашим наступлением под Москвой в сорок первом. В деревню ихнюю немцы пришли. По избам на постой набились. Не нравился Гансам наш мороз, в тепло потянуло. Нюрка, девчонка молодая, ее один немчура подозвал и за собой манит. Она, куда деваться, пошла. А тот Ганс ей свое нижнее исподнее тычет, постирай мол. Стоит она с этим сраненьким и ссаненьким бельишком в руках и плачет от такого унижения. Тут слышит, другой немец ее окликает. Повернулась она, видит, по всему видать, офицер с крестом железным. Подошел он ближе, показывает на белье, а сам что-то по своему, по-немецки лопочет. "Ком", иди, говорит, показывай, кто тебе свои подштанники дал? Нюрка пошла с ним и показала на того солдата. Тут этот офицер немецкий выхватил у Нюрки из рук грязные подштанники, бросил в харю этому солдату, да начал его по своему, значит, матюгами крыть! А Нюрке показывает, иди, мол, восвояси. Вот так, выходит среди немцев не только эсэсовцы были.