Юрий Минералов - История русской литературы: 90-е годы XX века: учебное пособие

• Название: История русской литературы: 90-е годы XX века: учебное пособие
• Автор: Юрий Минералов
• Жанр: История
• Год: 2004
• ISBN: 5-691-00595-2

Пособие содержит систематический курс истории русской литературы 90-х годов XX века вплоть до 2000 года. В нем нарисована панорама разнообразных творческих исканий многих современных авторов, дается подробный анализ новых произведений В. Белова, Ю. Бондарева, Л. Леонова, В. Распутина, А. Солженицына и других крупнейших художников слова, а также произведений ряда наиболее заметных писателей, которые вошли в литературу в последнее десятилетие (А. Варламов, Л. Костомаров и др.).

Пособие адресовано студентам высших учебных заведений, обучающимся по специальности 032900 «Русский язык и литература».

---

Жена героя стала тайно от мужа, бывшего партийца, посещать церковь. Здесь она находит прибежище и утешение от всего, что творится вокруг. В квартирах северного русского города стоит стужа – «на градуснике двенадцать». На электричестве приходится экономить, ибо «демократы» ввиду наступивших свобод урезали пенсии до микроскопических размеров.

«Козел как-то сам по себе соединился в размышлениях то ли с Гайдаром, то ли с самим президентом. Кенсариныч мысленно обматерил того и другого:

– Козлы! До чего дошло, вымораживают пенсионеров, как тараканов… Лекарство в аптеке и то инвалидам не по карману. Одним банкирам, еще губернаторам по карманам».

Утром герой отправляется жаловаться на холод в бывший горсовет, ныне мэрию, где «замом мэрского зава» работает его не ушедший на пенсию приятель. Там что-то записывают, что-то вроде обещают, охотно подтрунивают вместе с ним над сегодняшними несуразностями… А воз и ныне там.

«Кенсариныч вышел из мэрии и на улице у тяжелых дверей хотел плюнуть, но удержался в культурном виде. Лишь вспомнились слова соседа Хмырева: „Все, друг ты мой, одна везде лжа!“».

В произведениях В. Распутина больше повествовательной стихии. Образ автора, всеведущего и управляющего действием, воспроизводящего прямую речь героев, обычно сохраняется в его повествовании. Белов же почти всегда торопится дать героям слово, зажечь читателя их яркими прибаутками, ввести монолог, диалог, коллективный разговор… Временами его проза на глазах читателя почти превращается в драматургическое действие с мастерски написанными репликами то подхватывающих, то перебивающих слова друг друга персонажей.

ЮРИЙ БОНДАРЕВ: ГРАНЬ ВЕКОВ

Юрий Бондарев после романов «Игра» (1985), «Искушение» (1991), «Непротивление» (1994–1995) творчески «отметил» конец XX века своим новым романом «Бермудский треугольник» (Наш современник. – 1999. – № 11 – 12).

Бондарев Юрий Васильевич (род. в 1924 г.) – прозаик, лауреат Ленинской и Государственных премий, автор романов «Тишина» (1962), «Горячий снег» (1970), «Берег» (1975), «Выбор» (1981) и др. Живет в Москве.

Роман начинается словами, для нас, людей 90-х годов, предельно ясными:

«…И был тогда октябрь девяносто третьего года…

В провонявшем нечистой одеждой, табаком и потом милицейском УАЗе, оборудованном скамейками, их было пятеро».

Героя, журналиста Андрея Демидова, и других схватили в «зоне чрезвычайного положения». Они думают, что их задержали для выяснения личности. На самом деле «родная милиция», получившая в эти дни специальные права и инструкции, везет задержанных на московскую окраину, в какую-то закрытую на ремонт развалюху, чтобы поиздеваться и, натешившись, убить. Среди милиционеров – переодетые в форму уголовники, за разные себе поблажки «помогающие» им в этой акции. Среди задержанных – депутат Моссовета и инспектор уголовного розыска. Убьют и их. Среди них есть и девушка – ее, перед тем как убить, уголовники изнасилуют. Тела убитых подложат потом к множеству трупов, мужских и женских, взрослых и детских, коими обернулись так называемые «события 4 октября».

Юрий Бондарев работает как автор-документалист, когда рассказывает о людях в УАЗе:

«– Почему молчать? Вы превышаете свои обязанности! – поднял надтреснутый голос мужчина измятого переутомленного вида, не отнимая от плеча испачканную в грязи руку. – Вы распоясались, как фашистские молодчики в Германии после поджога рейхстага! Вы понимаете, что творите? Вы избиваете и стреляете в свой народ! Вы… оглохли и ослепли!..

– Ма-алчать! Речи тут будешь еще толкать, кусок свинячий? Ельцина хотите сбросить? Заткни пасть, а то я тебе дубинку в горло засуну! – яростным басом, по оглушительной силе никак не соответствующим его плоской фигуре, заорал милиционер и даже привстал. – Ишь ты, говорун! Свободу захотели придушить? Бунт устроили?

– Я – депутат Моссовета. Я – неприкосновенное лицо, и вы, товарищ милиционер, не имеете права ни применять силу, ни кричать на меня! – возмущенно выговорил переутомленный мужчина, морщась и поглаживая опущенное плечо. – Вы дважды ударили меня палкой! Понимаете ли вы, что вы нанесли мне физическое… да, физическое увечье… вы повредили… мне ключицу. Надеетесь, вам не придется ответить перед законом?..

– Плевать хотел! Я за Ельцина таким, как ты, горло перегрызу! – опять оглушил барабанным басом плоскогрудый, и на его шее коричневыми веревками вздулись жилы. – Депутат! Ишь ты, депутат! К власти волками рветесь? Не выйдет у вас! Хребты, как щепки, переломаем! Всех достанем! Нового Ленина на загривок посадить хотите? ‹…›

– Ма-а-алчать, сучье отродье!

Плоскогрудый вскочил, стукнулся головой о потолок машины, выматерился, озлобляясь, взмахнул дубинкой. – Это кто – убийцы? Кто? Вы – убийцы! Это ваши сучьи снайпера гробили милиционеров! Ишь ты, убийцы, ишь ты!

– Заблуждаешься, господин милиционер! Снайпера стреляли с крыши американского посольства, – сказал спортивный парень. – И с гостиницы „Украина“. Стреляли ваши…».

Андрей Демидов «пребывал в том состоянии, из которого не мог вырваться и прервать его. Он все слышал, все видел в этой милицейской машине, куда-то и зачем-то везущей их от горящего Дома Советов, и одновременно видел черных толстых удавов дыма, лениво ползущих вверх из окон по высоким стенам; видел танки, стреляющие с Калининского моста; разворачивающиеся, как жуки, БТРы возле баррикад и разбросанные тела убитых, неподалеку от которых кто-то кричал в мегафон: „Пленных не брать!“, видел хаотичные пучки трасс, забрызганную кровью стену стадиона, где зло стучали автоматные очереди, а в скверике лежал на земле мальчик казачонок, после каждого выстрела дергающийся в своей мучительной казни».

Мальчика незадолго до ареста Андрея на его глазах медленно убивал у Белого дома не милиционер, а некий мерзавец в камуфляже, вопреки закону получивший в этот день от властей оружие:

«Раненый мальчик лет тринадцати, в гимнастерке, в затекших кровью лампасах, казачонок, лежал, вжимаясь в землю, и только беспомощно дергался, уже не пытаясь подняться, выдавливая стонущие звуки:

– За что вы так, дяденька-а? За что-о?..

Широкоплечий, в пятнистом костюме, в наморднике с прорезями для глаз, поудобнее расставил ноги, не торопясь наклонил пистолет и, медлительно целясь, выстрелил в правую руку казачонка, потом некоторое время он смотрел, как брызгала фонтанчиком струя крови, как мальчик судорожно выгнулся, закричал, после чего пятнистый поправил на пальцах перчатку, выговорил глухо:

– Это еще, казачонок, не смерть, сначала по ручкам, потом по ножкам, – и с прежней замедленностью выстрелил ему в левую руку. Пуля попала в локоть, раздробила его; в прорехе разорванной плоти, в клочках задымившейся гимнастерки мелькнуло что-то острое, белое, должно быть, косточки сустава, заливаемые кровью, и казачонок задергался сильнее, выгибая шею, наконец отжался щекой от земли, чтобы увидеть, кто так мучил и убивал его, рот ненасытно глотал воздух, глаза, зовущие на помощь, синели гибельной влагой. И Андрей, весь охолонутый морозной дрожью, почувствовал, что не владеет собой и сейчас в неудержимом сумасшествии выскочит из канавы, рванется к этому пятнистому, который снова не спеша подымал пистолет, целясь, но в тот же миг кто-то клещами вцепился в рукав Андрея, просипел в ухо:

– Куда ты, дурак? Ты – что? Охренел? Под пули? Это котеневцы или бейтары-палачи! Видишь, там еще трое, в кожаных куртках! В кусты пошли, там над кем-то орудуют!

Андрей мычал, сдавливая пальцами рот, крупная дрожь сбивала дыхание, видел: пятнистый выстрелил в левую ногу казачонка, затем, помедля, в правую, наблюдая за судорожными извивами мальчишеского тела, за муками в отчаянии выкрикивающего мольбу погибающего ребенка, перед смертью понявшего все:

– Убейте, убейте, дяденька, проклятый! В голову стрельните! В голову, дурак! Скорей стрельните!..

Но, продлевая мучения израненного мальчика в казачьих лампасах, пятнистый больше не стрелял».

Потом, в заброшенном доме на окраине Москвы, товарищи Андрея по несчастью будут забиты до смерти озверевшими от безнаказанности людьми в милицейской форме. Он уцелел чудом – был не добит, а когда пришел в себя, отпущен из милости каким-то настоящим милиционером, который оказался не чужд живописи и иных духовных запросов и случайно знал картины его деда, известного художника…

Дальнейшее повествование доведено до наших дней, в центре по-прежнему Андрей Демидов с молодежью из своего круга, а также его дед академик живописи Демидов и художники из дедова круга. Русская творческая интеллигенция, ее дела, ее извечные и нынешние споры, ее сила и внутренняя слабость, мудрость и непростительная инфантильность…

Приятель Андрея Виталий Татарников, «работавший в газете радикального направления», отчеканивает на дружеской вечеринке: