Саймон Скэрроу - Меч и ятаган

• Название: Меч и ятаган
• Автор: Саймон Скэрроу
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-699-71858-0

1535 год. В ходе сражения с османскими пиратами неподалеку от острова Мальта юный рыцарь Ордена иоаннитов сэр Томас Баррет освободил из лап врага юную итальянскую аристократку. Между молодыми людьми вспыхнула любовь. Но об этом непростительном для рыцаря-монаха грехе стало известно великому магистру. Томаса изгнали из Ордена — и с Мальты. На долгих двадцать лет юноша уехал на родину, в Англию. Но вот над иоаннитами — и над всем христианским миром — нависла огромная опасность: войной против неверных пошел османский султан Сулейман. И начал он с Мальты и ее обитателей, своих извечных врагов. Если остров будет захвачен, султан получит превосходную позицию для дальнейшей атаки на европейские державы. А стало быть, в обороне Мальты каждый меч на счету — тем более уже закаленный в боях. И Орден снова призвал сэра Томаса Баррета под свое знамя, на одно из самых великих сражений в истории человечества…

---

Ла Валетт на это покачал головой.

— Казнив его, вы тем самым рискуете отвадить от вступления в Орден других достойных молодых людей. Преступление сэра Томаса в том, что он молод; кто из нас в свое время сам не изведал столь же пламенных позывов и желаний, как этот совсем еще, в сущности, юноша? Ну, признайтесь же без ханжества, хотя бы самим себе, — разве нет? Если казнить его сейчас за вспышку безрассудства, затмившую временно разум, то тогда и подобные ему люди — те люди, в которых мы с вами так остро нуждаемся, — обойдут нас стороной, откажутся от нас. Мне думается, есть лучший способ… — Ла Валетт загадочно примолк, после чего продолжил: — Способ, который наглядно покажет, что мы не миримся с подобной необузданностью. Допустим, мы можем… исключить сэра Томаса из Ордена.

— Исключить? — Великий магистр нахмурился. — Это еще что за наказание?

— Мне кажется, для него не может быть ничего более постыдного. — Ла Валетт оборотился к Томасу. — Я знаю этого человека достаточно хорошо. Свою принадлежность к Ордену он почитает за высшую честь, какую только человек способен достичь в своей жизни. Именно Орден дает смысл, заданность и ценность его существованию. Уберите их, и он будет жить в несмываемом позоре, чувствовать на себе все бремя этой потери изо дня в день. Вот какое наказание следует к нему применить. Кроме того, покуда он жив, он по-прежнему сможет проявлять свой ратный талант в деле борьбы за торжество христианства везде, где бы он ни находился, даже неважно, где именно.

Эти слова ла Валетта вызвали у Томаса прилив благодарности, а еще — жгучего стыда. Да, таким образом он, в общем-то, может сохранить себе жизнь. Но его наставник прав в главном: нет для него, Томаса, бесчестья большего, чем оказаться вышвырнутым из Ордена. Что же тогда будет? Честь рыцаря в глазах тех, кто прознает про его участь, несказанно падет, смешается с грязью.

Великий магистр молчал, обдумывая участь молодого рыцаря. Наконец замершее в тяжком ожидании собрание услышало его слова.

— Я принял решение, — со степенной величавостью заговорил он. — Сэр Томас Баррет лишается своего звания и всех привилегий, обусловленных принадлежностью к Ордену. Его герб изымается из капитула рыцарей Англии, а сам сэр Томас с первым же попутным кораблем покидает пределы острова. Сюда он более не возвращается под страхом смерти; исключение составляет экстренное допущение самого Ордена. Он объявляется изгнанником и остается таковым до самой своей кончины или же пока не отменит волю сию пребывающий на тот момент в верховном сане Великий магистр Ордена, который отменит данный ордонанс исходя из требований тогдашнего момента. — Издав вздох, д’Омедес легонько стукнул по столу костяшками пальцев. — Увести задержанного.

— Прошу вначале дать мне увидеться с Марией, — с тихой строптивостью вымолвил среди общего молчания осужденный.

— Что-о? — грозно приподнялся на своем кресле Ромегас. — Да как ты смеешь? Убрать этого наглеца! Сию же минуту!

На Томаса сзади навалились стражи, поволокли к дверям, но он упирался.

— Мне всего лишь попрощаться! Я должен! Явите ж снисхождение!

— Прочь с глаз моих! — требовательно возвысил голос д’Омедес.

— Что будет с ней? Что ждет Марию? — отчаянно извиваясь, выкрикнул Томас то, что, похоже, беспокоило его больше, чем собственная участь.

— Ее черед еще настанет, — сказал в ответ Великий магистр. — Можешь не волноваться, ее тоже ждет и суд, и сообразное ему наказание.

Сердце у Томаса готово было разорваться. Уже от дверей он умоляюще выкрикнул в сторону Стокли:

— Бывшей нашей дружбой заклинаю, Оливер: позаботься о ней! Твоего гнева заслуживаю я, а не Мария! Поклянись, что защитишь ее!

Стокли стоял в молчании, и лишь легкая мстительная ухмылка выказывала истинные его чувства — или же это была видимость, из-за шрама. Томаса между тем выволокли, и двери за ним сомкнулись.

Глава 7

Родовое имение Баррета, Хартфордшир

Год 1564-й, 13 декабря, День святой Люсии

Первое послание прибыло в сумерки, холодным невзрачным вечером.

Томас на старом резном стуле сидел у себя в рабочей комнате, бездумно уставясь в окно со свинцовым переплетом. За окном устилал долину снег. Неровные красновато-желтые блики от гаснущего в камине огня поигрывали, отражаясь на стекле. Снаружи синяя предвечерняя бездна, неуютно-холодноватая, которую Томас без движения — можно сказать, безжизненно — созерцал. Сердце было таким же холодным и безмолвным, как и этот мир снаружи, подернутый саваном в сонном ожидании грядущего животворного тепла, в наступление которого сейчас даже не верилось. Хотя всему своя пора. И весна возвратится так же неминуемо, как восход солнца. А затем — опять закат. Так что, собственно, чему радоваться? Так и годы — уныло разворачиваются подобно старому, видавшему виды полотну скатерти, и какая разница, что на нем за пятна, от каких былых пиров и увеселений? Сам дух у Томаса давно обратился в камень, такой же жесткий, неподатливый и бесчувственный. Но, несмотря на непреходящий упадок духа, о своем телесном состоянии Томас, как хозяин, все же заботился — был умерен в еде, упражнялся каждый день, в любую погоду и при любом самочувствии. Привычка формирует человека. Или его подобие.

Все те годы, что минули с его изгнания из Ордена Святого Иоанна, Томас неукоснительно держал себя в поджарой худобе, и ратный опыт его не пылился без дела. Европу бередили беспрестанные войны, в которых наемником изрядно поучаствовал и Томас. Смерть в бою, от голода и мора — все это гуляло по соседству, но как-то обходило его стороной (отдельные раны не в счет). А постоянное чтение вкупе со штудиями придавали гибкость уму. Томас не предавался самодовольной праздности, в которой погрязло, казалось, все новоявленное английское дворянство — пресловутый нобилитет, щеголяющий друг перед другом помпезной роскошью своих дворов и усадеб. Смешно сказать: куда ни плюнь, всюду маркизы да бароны, а сколькие из них способны стоять в боевом строю? Один из десяти, а то и того меньше.

В свои сорок пять Томас мог пощеголять выправкой молодого. И хотя виски и бородка его серебрились, а на обветренном лице прорезались морщинки, движения его были все так же легки и пружинисты, а сторонний глаз зорко подмечал: с таким попусту не шути. Бывали, правда, случаи (теперь они фактически сошли на нет), когда где-нибудь на званом пиру или балу к нему приставал какой-нибудь подвыпивший родовитый олух, слышавший невесть от кого историю про сэра Томаса, и с дурацкой настойчивостью пытался вызвать тихого рыцаря чем-нибудь помериться — умом ли, а то и силой. Однако Томас давно уже поднаторел в осаживании этаких болванов и делал это с неброским шиком и одновременно зрелостью возраста, избегая прямого столкновения, способного закончиться лишь публичным посрамлением молодого повесы. Сам познавший в юности горечь унижения, Томас за годы научился владеть собой и знал подлинную ценность самообладания — науки, оплаченной собственными мучениями, когда в темноте и одиночестве исступленно грызешь валик подушки, стремясь скрыть от остальных безысходность своего отчаяния. Стремления наживать новых врагов у него не было; что же до неотесанности этих скороспелых английских аристократов, то Бог с ними — как говорится, чем бы дитя ни тешилось, лучше не связываться.

Лишь единожды он был вынужден ранить другого человека, и то в целях самозащиты — лет десять назад, на пиру у лондонского лорд-мэра. К Томасу тогда прицепился громкоголосый юноша — высокий, плечистый и, видимо, считающий себя непревзойденным мастером поединков. Но даже он занервничал, оказавшись с Томасом лицом к лицу: хмель как будто сошел, глаза напряженно выпучились, а рука на эфесе слегка подрагивала. Но он все-таки переместил ее на рукоять и с шелестом вытянул рапиру из тонко украшенных ножен — примерно наполовину; дальше помешала рука Томаса, сжавшая юноше запястье словно клещами. Перед тем как отвернуться, Томас с нежной предостерегающей улыбкой покачал головой. Но глупый забияка выкрикнул со спины что-то оскорбительное и снова взялся за рукоять оружия. Тогда Томас, крутнувшись, словно из ниоткуда взявшимся стилетом приколол ему руку к бедру, да так быстро, что никто и ахнуть не успел — кроме, пожалуй, самого юноши, который тотчас упал ничком. Томас невозмутимо вынул стилет и перевязал рану своим платком, после чего с извинениями откланялся.

При этом воспоминании он молча покачал головой, все еще досадуя на себя за то, что вовремя не вчитался в лицо того юноши — глядишь, обошлось бы без посмешища. И без крови. Ее на руках и без того достаточно, так что незачем больше сеять страдания, нанесенные в свое время многим, как иноверцам, так и христианам. Память об этом терзала Томаса даже спустя годы по возвращении домой, в Англию, став чем-то вроде еще одного шрама, который врачевало время наряду с познанием.