Алексей Филиппов - Плач Агриопы

• Название: Плач Агриопы
• Автор: Алексей Филиппов
• Жанр: Ужасы и Мистика

Все события далекого прошлого и настоящего являются отражением извечной битвы между силами Света и Тьмы. Средневековая бубонная чума, против которой не помогают ни крестное знамение, ни алхимические таинства, обретает черты охватившей Москву пандемии: так называемого Босфорского гриппа, от которого не спасают все достижения современной медицины. Стабильное общество потребления оказывается радужной пленкой на воде. 8-летняя дочь главного героя становится жертвой неизвестного вируса, и, не верящий ни в какую дьявольщину человек эпохи Интернета, ипотеки и фастфуда, начинает цепляться за все, что лежит за пределами здравого смысла — лишь бы спасти свою единственную девочку от страданий и смерти. Его задача — выявить носителей древнего сакрального знания: Инквизитора, Деву, Стрелка и Алхимика — и сколотить из них команду чумоборцев. Никому не известный электрик, знаменитый врач-вирусолог, разведчик ГРУ в отставке и живущая в сектантском «граде» староверка становятся заложниками вселившихся в них личностей, теряя при этом свое современное «я» и начиная разговаривать на языке Овидия, Данте и протопопа Аввакума. Где-то в огромном мегаполисе живет, может быть, пьет в «Макдональдсе» кофе, может быть, заседает в Государственной Думе, Иной — мужчина или женщина, в которых воплотилась Чума.

---

- Я имею полномочия осмотреть здание, — выступил вперёд седовласый. — Вот мои документы, — он протянул охраннику краснокорое удостоверение и какую-то бумагу, украшенную многочисленными штампами и печатями.

- Хм… — охранник, не отводя «козырёк» руки от бровей, принял другой рукой канцелярские подношения, ознакомился. — Я не против, — только меня никто не поставил в известность… Что бы вы хотели осмотреть?

- Первый этаж, подвальные помещения университета, — отчеканил Овод. — Если есть необходимость, я готов поговорить с вашим начальством, договориться… Мы не ожидали, что в университете есть охрана. Простите, как ваше имя?

- Звать Михаилом. А стою, потому как времена неспокойные, хозяева за имущество волнуются, — откликнулся охранник. — Но у вас — всё честь по чести, документы в порядке. Можете проходить, только в книжке моей распишитесь. Как положено. Подвалы — по лестнице, вниз, — а первый этаж, — вот он, — рука форменного описала полукруг, — за зеркалами тоже посмотрите.

- У нас мало времени, — Овод на мгновение задумался — словно его смущало что-то в разговоре, или ситуации. — С нами — боевой отряд, члены которого не разглашают своих имён.

- Вот незадача, — в голосе охранника звучало искреннее расстройство. — Может, хоть кто-нибудь, а? Кто-то из вас? Хотя бы штатские?

- Это бессмыслица, — пробормотал Овод себе под нос, потом вдруг решился. — Хотя, если только фамилии, без паспортных данных — извольте! Я могу.

Он, недовольно пыхтя, скрылся в вахтёрской будке. Через полминуты выскользнул оттуда.

- Расписался в этой амбарной книге — теперь идём в подвалы, — сообщил и скомандовал он одновременно. — Начнём оттуда.

- Ещё хотя бы пару росписей, — попросил охранник. — Вот, скажем, вы, — он ткнул пальцем в Людвига, — и вы — палец упёрся в грудь Павла. Управдом заметил: палец этот — как будто светится изнутри: белоснежно чистый, ухоженный, с аккуратно подрезанным и, может даже, покрытым бесцветным лаком ногтем.

- Не проблема, — буркнул Людвиг. Его визит в будку продлился даже меньше, чем визит Овода.

Павел обвёл взглядом попутчиков. Ему хотелось спросить: неужели никто не чувствует подвоха? Или это его собственная подозрительность стремительно превращается в паранойю? Седовласый нервничал — но, скорее всего, из-за непредвиденной задержки. Третьяков — недоумённо изогнул бровь: «что не так?» Латинист слегка кивнул головой — словно подбадривал: «поторопись — и пойдём дальше». Павел пожал плечами, успокоился, вошёл в будку охраны.

Это была будка — как будка. Ограниченное пространство, стул, вероятно, позаимствованный из университетской аудитории, стол — исписанный скабрезностями, залитый чернилами и тоже откровенно «ученический». Посреди стола лежала здоровенная клетчатая тетрадь. Ветхая, в многочисленных жирных пятнах, с «волнистыми» страницами — как будто пережила потоп. На раскрытой странице — измусоленным грифельным карандашом — Павел нацарапал свою фамилию, расписался.

Ухо опалило чьим-то горячим дыханием.

Управдом аж подскочил, стремительно развернулся всем телом — и оказался лицом к лицу с богомолом.

Протиснулся ли тот вслед за Павлом в будку открыто, или сделал это тайно, — не было времени гадать: Авран-мучитель потеснил управдома, дорвался до тетради… Павел подумал было: того тоже изловил и заставил расписаться дотошный охранник, но богомол даже не коснулся карандаша. Он перевернул левую страницу талмуда, потом ещё одну, и ещё — «отмотал» эту «амбарную книгу» на пять или шесть страниц назад, — и протянул Павлу на рассмотрение ветхий разворот.

Здесь всё было не таким, как на странице, которую управдом удостоил своей росписи.

Вместо грифельных записей, листы были испещрены чернильными.

Чернила выцвели, поблёкли. Но всё же, украшенные дореволюционными «ижицами» и «ерами», записи сообщали достаточно, чтобы у Павла глаза вылезли на лоб.

«Михайло Леонтьев, генерал-аншеф, 15 февраля, 1772 года», — прочёл он.

«Николай Иванович Бахметьев, полицмейстерский бригадир, в месяца декабря первый день, в год 1774».

И вдруг, краткое: «Орлов». Одна лишь фамилия, без звания, чина, даты.

Павла, отчего-то, передёрнуло.

Он выронил тетрадь, бросился вон из вахтёрской будки.

Сделал шаг — и замер.

Перед ним расстилался всё тот же бальный зал, — только высохший, обезжизненный, пыльный. На зеркалах слой пыли был настолько толстым, что те казались покрытыми бахромой. Огромная люстра висела криво, и в её рожках теперь едва теплились свечи — восковые церковные свечи, — а не сильные электрические лампы. Никого из боевой группы, куда хватало глаз, не было видно. Зато прямо перед Павлом высился охранник. Он словно бы возмужал, вытянулся, раздался в плечах, а главное — наполнился внутренним светом. В голове управдома мелькнуло: «он потому встретил нас под сияющей люстрой, что сам хотел выглядеть тусклее». Одним быстрым движением руки охранник сорвал с себя халат, вторым — выхватил оружие.

Из ножен, потянув за длинную рукоять, с круглой гардой, — он высвободил меч.

И меч, и лицо охранника теперь горели огнём.

Павел зажмурился — и оттого, что не мог выносить буйства пламени, и оттого, что сердце наполнилось сладким предчувствием конца. «Вот сейчас… — повторял он, — сейчас!»

Сильный толчок сбил управдома с ног.

Богомол! Павел чуть не расхохотался истерично: тот, оказывается, и локтями работать умеет, не только штурмовать мозг!

А охранник не торопился рубить врага… рубить Павла…

Лучезарный обхватил рукоять меча обеими руками, как будто собирался добить поверженного — и прокричал что-то. Людвиг бы понял. Но Людвига не было здесь.

А охранник — его лицо превратилось в чистый свет, без личностных черт, — вдруг с размаху утопил лезвие в паркете.

Тут же взорвались зеркала. Пыль и осколки заслонили свет.

Люстра, с тяжёлым скрипом, качнулась. Цепь её крепления вырвала огромный кусок потолка и, в облаке извёстки и каменной крошки, хрустальная дива шарахнулась об пол. Павла укололо болью: его лицо, шея, ладони покрылись порезами от разлетевшихся осколков.

По полу побежали трещины. Переломилась и парадная лестница: казалось, кто-то располовинил её в длину, будто хрусткий крекер. И, как крекерные крошки, по линии разлома, вверх «выстрелили» обломки мрамора.

Павел ощутил, как его тянут за рукав.

Богомол, едва не волоком, подтягивал управдома к одной из лестниц, уводивших вниз. Павлу вдруг стало стыдно: Авран-мучитель был слишком хрупок, чтобы справиться с задачей. Он не годился на роль боевого товарища, способного вынести раненого командира из боя. Управдом, нехотя, как будто потакая капризу плаксивого ребёнка, начал передвигать ноги сам.

Лестница ходила ходуном. Однако, в отличие от широкой, ведшей наверх, эта хотя бы сохраняла форму, не ломалась.

Авран-мучитель и управдом скатились вниз, Павел несколько рас поскальзывался, царапал колени о мраморные ступени.

«Где же этот, в огне? — измученно думал он, боясь оглянуться. — Он идёт за нами? Тогда зачем бежать?»

Богомол нырнул в темноту. В непроницаемую чернильную темноту, которая поджидала — всего-то — в двух лестничных пролётах под роскошным торжественным залом.

Загремел металлический засов. Ржаво скрипнули петли. Зажегся тусклый свет. В его отсвете Павел успел заметить: дверь, которую удалось распахнуть богомолу, была и не дверью вовсе — чем-то вроде тяжёлого металлического люка бомбоубежища, с массивным вентилем-«ключом», вместо ручки.

Пропустив Павла в подвал, Авран захлопнул люк.

И тут же подземелье сотряс колоссальной силы удар. Слабые электролампы, забранные проволокой, — здесь источниками света служили именно они — испуганно мигнули. Но всё-таки свет, подрожав, выправился. Накал нитей в лампах вернулся к постоянству.

И воцарилась полная, абсолютная тишина.

Перед управдомом лежал узкий коридор, — скорее лаз или заброшенный проход шахты, — с вытянутыми по стенам тонкими ржавыми трубами и кабелями с повреждённой изоляцией.

Павел поискал глазами богомола — и нашёл его. Вздохнул с облегчением: ему не улыбалось остаться в удивительном подземелье в одиночестве. Впрочем, Авран-мучитель смотрел на управдома вопросительно. Пожалуй, он был готов к такому повороту событий ещё меньше Павла. А тот теперь уже понимал: надеяться на здравый смысл, в ближайшее время, не придётся; Лингвистический Университет, в который они попали, не был Лингвистическим Университетом. Не факт даже, что он был подлинным домом Еропкина. А может, так выглядели палаты: первоначальный скелет современного сооружения с советским гербом на фронтоне? Павел вспомнил слова умника с тяжеловесным планшетом: особняк в восемнадцатом веке походил на лабиринт. Вот и он — не хватает только минотавра. Хотя, кто знает, что скрывается впереди.