Алексей Филиппов - Плач Агриопы

• Название: Плач Агриопы
• Автор: Алексей Филиппов
• Жанр: Ужасы и Мистика

Все события далекого прошлого и настоящего являются отражением извечной битвы между силами Света и Тьмы. Средневековая бубонная чума, против которой не помогают ни крестное знамение, ни алхимические таинства, обретает черты охватившей Москву пандемии: так называемого Босфорского гриппа, от которого не спасают все достижения современной медицины. Стабильное общество потребления оказывается радужной пленкой на воде. 8-летняя дочь главного героя становится жертвой неизвестного вируса, и, не верящий ни в какую дьявольщину человек эпохи Интернета, ипотеки и фастфуда, начинает цепляться за все, что лежит за пределами здравого смысла — лишь бы спасти свою единственную девочку от страданий и смерти. Его задача — выявить носителей древнего сакрального знания: Инквизитора, Деву, Стрелка и Алхимика — и сколотить из них команду чумоборцев. Никому не известный электрик, знаменитый врач-вирусолог, разведчик ГРУ в отставке и живущая в сектантском «граде» староверка становятся заложниками вселившихся в них личностей, теряя при этом свое современное «я» и начиная разговаривать на языке Овидия, Данте и протопопа Аввакума. Где-то в огромном мегаполисе живет, может быть, пьет в «Макдональдсе» кофе, может быть, заседает в Государственной Думе, Иной — мужчина или женщина, в которых воплотилась Чума.

---

- Не стой! — Третьяков потянул управдома за собой. — Будешь стоять — затопчут.

Словно в подтверждение этих слов, то тут, то там, в толпе начали раздаваться вопли и визг. Было похоже: медлительных, нерасторопных, или просто не готовых подчиниться зову, и впрямь не жалели; сбивали с ног, калечили, топтали почём зря и не замечали, как не замечают светлячка в свете прожектора.

Чумоборцы приноравливались двигаться в общей массе с трудом. Лучше всех держались богомол и, как ни странно, Тася. Хуже всех — несчастный сеньор Арналдо. Павел подумал: в шкуре профессора Струве алхимику пришлось бы ещё хуже. Интеллигент начала третьего тысячелетия от рождества Христова наверняка нуждался в «личном пространстве», а средневековый мэтр герметического искусства был готов к некоторой стеснённости — столь естественной в его время. И всё же Арналдо едва держался на ногах, спотыкался, тащился позади всех. Павел чуть отстал от Третьякова, чтобы поддержать алхимика под локоть.

- Ты можешь вывести отсюда их? — вопросил управдом Сергея, кивнув на женскую и мужскую фигуры по соседству. Получалось, дав гневную отповедь Третьякову, теперь он сам просит бойца о том же. Но Павла это, отчего-то, не смущало: он имел в виду, в первую очередь, Тасю и Арналдо — объективно, по-честному, слабых. Боец в спортивном костюме еле заметно пожал плечами:

- Я могу попробовать. Но ничего не гарантирую. Толпа — в движении. Придётся ждать, пока остановится. Сейчас — невозможно. Как остановимся — может быть…. Будет зависеть от того, куда нас протащат. Хорошо бы оказаться на тот момент подальше от центра событий. Вы должны были уходить, когда я вас просил. Есть обстоятельства… Ваш риск — не оправдан…

Павел покосился на Серго с лёгкой неприязнью: жалеть о том, чего не случилось, являлось, по мнению управдома, дурным тоном. Что уж теперь — после драки махать кулаками. А если не так? Если драка — впереди? Какой у них у всех шанс — не победить — хотя бы уцелеть? Сеньор Арналдо и Тася окажутся, попросту, обречены, да и у остальных — не факт, что получится вырваться из окружения. Тем более что Третьяков не только не стремился покинуть толпу — он ускорил шаг и напор, рвался туда, куда и все. Павел опасался оставить своим попечением алхимика. Хотя осознавал: нужно, пока не поздно, догонять «арийца», требовать от того, чтобы образумился, отказался от самоубийственной затеи.

Грузовики остановились. С того места, где теперь находились чумоборцы, уже удавалось различать рёв двигателей, доносившийся через многоголосый гомон. Фуры выстроились в ряд — оказались повёрнуты ветровыми стёклами кабин — к Павлу и компании. Но тут же принялись пятиться, разворачиваясь. Это казалось удивительным: многотонные неуклюжие левиафаны выполняли манёвр разворота посреди толпы, двигались задним ходом — и не причиняли никому вреда. Ловкость, с какой люди убирались у них с пути, — отбегали в сторону, оттесняли соседей, — походила на демонстрацию работы некоего коллективного разума. Взбудораженные, больные и жалкие манифестанты вдруг научились действовать с муравьиной слаженностью.

Грузовики тяжело присели на рессорах — и замерли — теперь уже окончательно. Они тоже показали потрясающую, почти цирковую, синхронность — и развернулись и остановились — все трое — практически одновременно. И так же одновременно со стенок их кузовов упал брезент.

На мгновение над площадью воцарилась абсолютная тишина. Пожалуй, даже на пару мгновений. Первое понадобилось людям, чтобы разглядеть дар, с которым явились грузовики. Второе — чтобы осмыслить, насколько этот дар ценен. И вдруг — расходясь от машин широкой волной, по Красной площади и Васильевскому спуску медленно начало расходиться ликование. Павел не понимал его причины. Он поднёс бинокль к глазам.

Он увидел…

Оружие!

После того, как упал брезент, грузовики превратились в длинные платформы на колёсах, и эти платформы ломились от оружия. Но какого! Более нелепого и пугающего арсенала Павлу не доводилось видеть никогда в жизни. На платформах высокими горами были навалены: ножи, тесаки, топоры, косы, кувалды, молотильные цепы, железные рёбра арматуры, вилы, ломы, даже диски циркулярных пил. И всё это — проржавелое, будто десятилетиями лежало в мокрой трясине гнилого болота. Павлу казалось: со всего этого до сих пор стекает рыжая вода. Манифестантам предложили вооружиться ржавым железом. Всеми видами ржавого мерзкого металла. Павел не удивился бы, если б, помимо крупных, на платформах обнаружились и малые железные формы: гвозди, скальпели, опасные бритвы. Оружие внушало страх. Рационально объяснить себе его причины у Павла не выходило. Если рационально — над причудой Вьюна — или кого-то ещё, кто загружал фуры металлическим хламом, — следовало посмеяться. Пожалуй, для Особого Комитета это была хорошая новость: вместо автоматов и гранат бунтари вооружатся никчёмными ножами. Но Павла она не радовала. Ему, отчего-то, вдруг явственно представилось: люди, с перекошенными от злобы лицами, набрасываются на него с этими огрызками — и не убивают сразу; не пресекают его жизнь одним ударом, или одной милосердной пулей, — а перепиливают тупыми ржавыми лезвиями руки — в локтях — именно в локтях — и ноги — в коленях — именно в коленях. Кромсают, а дело не идёт: ножи не в состоянии рассечь кожу, а уж тем более жилы — потому его даже не режут — забивают насмерть ножами. И ржавчины, при этом, с лезвий сыплется столько, что, смешиваясь с кровью, она образует отличные чернила — хоть сейчас пиши прокламацию или поэму.

Павел пошатнулся. Потряс головой. Видение оказалось слишком ярким.

Его сильно толкнули справа: молодой человек, лет двадцати пяти, с чистым и каким-то грустным лицом, рванулся напролом, по головам, за добычей: за столовым фруктовым ножом или велосипедной цепью. Зашевелились, задёргались и другие. Близ грузовиков сутолока поднималась ещё сильнее, сравнимая с бурей. По десятку человек забрались на каждую из платформ и принялись разбрасывать оружие по площади целыми пригоршнями. И всё-таки радиус разброса был слишком мал, чтобы насытить железом всех страждавших. За право обладания проржавелой смертью люди начали вступать друг с другом в стычки. Звуки борьбы, возгласы боли и торжества наполнили площадь. Теперь они стали музыкой. Это уже походило на безумие. На массовое помешательство. И хуже всего было то, что толпа с периферии событий всё ожесточённее, всё агрессивней вконопачивала чумоборцев в самую гущу.

- У тебя есть оружие? — Павел, с раскрасневшимся, от толкотни, лицом обернулся к Серго. Тут же осознал, как нелепо прозвучал вопрос; уточнил: — Настоящее оружие?

- Да, — боец тоже вовсю работал локтями, чтобы удерживаться на ногах, потому ответ прозвучал с задержкой. — Есть… пистолет…

- Приготовься! — управдом уже кричал; опасаться огласки теперь не имело смысла: никто и ни к кому не прислушивался, никто и ни с кем в этой толпе более не считался, даже как с физическим объектом — с помехой, вставшей на дороге. Толчея превращалась в конвульсии: как будто всё огромное, единое тело толпы находилось в последней стадии неизлечимой болезни и, перед тем, как вытянуться в струну и навсегда затихнуть, в последний раз напоминало о себе божьему миру. — Приготовься, — снова прокричал во всё горло Павел. — Стреляй в любого, кто попробует угрожать нам.

- Нет! — Третьяков услышал, резко и зло обернулся. — Огонь не открывать ни в коем случае! Держитесь за мной! Попробуем сместиться в сторону Москва-реки — там не так тесно, не так людно!

Он начал отступать, прогрызать себе дорогу сквозь больных и здоровых, сквозь обезумевших, тянувшихся за топорами и косами. Павел, испытывавший, в эти минуты, немалое раздражение по отношению к «арийцу», всё же не мог не восхититься его несокрушимостью. Худощавый, хрупкий на вид, Третьяков получал бессчётное множество толчков и ударов и сам отвешивал их в изобилии, — но, казалось, даже не вспотел: походил на боевой таран; на нос атомного ледокола, раскалывавший арктический вековой лёд. Давление стало — едва заметно — ослабевать. У Павла затеплилась надежда: возможно, им удастся выбраться из толпы без потерь. Но тут случилось страшное.

Сеньор Арналдо протяжно, жалобно взвыл и не просто упал — отлетел прочь на несколько шагов от сплотившейся вокруг Третьякова команды чумоборцев. Павел успел заметить инвалидный костыль, высунувшийся из мешанины человеческих тел и тут же спрятавшийся обратно. Кто и зачем ударил алхимика пяткой костыля — оставалось лишь гадать. Хотя времени на гадание — не было ни секунды. Над Арналдо немедленно сомкнулась толпа. Павел рванулся на выручку. Он и прежде не деликатничал, но сейчас рвал и метал — в прямом смысле этих слов. Рвал на ком-то одежду, метал тело на тело. При этом выискивал под ногами хоть что-нибудь, принадлежавшее незадачливому алхимику.