Йордан Радичков - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Йордан Радичков
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1979

В книгу включены повесть «Все и никто», интересная масштабностью нравственной проблематики, рассказы из сборника «Пороховой букварь», удостоенного Димитровской премии, — об участии болгарского народа в борьбе против фашизма, — а также несколько лирических новелл. Это наиболее талантливые произведения писателя, характеризующие его как выдающегося мастера современной болгарской прозы.

---

Двое вооруженных людей были Йона и Тодор Аныма. Когда они вошли во двор, Йона увидел, что железные вилы прислонены снаружи к закрытому окну; он обратил на это особое внимание, потому что никто не прислоняет вилы к оконному стеклу. Когда Тодор Аныма закрыл дверь кельи и лицо его заволокло туманом, он тайком от Йоны и от Шушуева переставил вилы к стене. Видно, ему пришло в голову, что кто-то приходил ночью, закрыл открытое монахом окно и припер его железными вилами. Именно поэтому монахини слышали скрип оконной рамы и звон стекла. Таким образом, думал Йона, и был отравлен бредивший в ту ночь монах. А кто был заинтересован в том, чтобы монах отравился, чтобы он так страшно умер в своей келье, Йона так и не смог дознаться.

Монаха обмыли и похоронили в монастырском дворе. Тодор Аныма присутствовал при обмывании, и Йона спросил его, не видал ли он, обрезан был монах или не обрезан. Тодор Аныма ответил на его вопрос не прямо, а следующим образом, следующими словами: «Душа у монаха была обрезана, душу свою он продал туркам!» Йона спрашивал об этом же и Шушуева, но и Шушуев не выдал тайны. Зато ему сообщили один очень странный факт. Когда монаха стали перед обмыванием раздевать, обнаружилось, что одна его нога разута и пятка почата бритвой.

Что значит «почата»? По невежественным и суеверным представлениям былых времен, человек после смерти может стать вампиром, приходить к своим близким, пугать их и так далее. Чтобы предотвратить это, суеверие придумало резать бритвой голую пятку покойника, чтобы помешать ему приходить к родственникам. В годы между двумя мировыми войнами можно было услышать, что то здесь, то там «почали» покойника, но уже много лет как этот обычай был забыт. В наше время, утверждали Тодор Аныма и Шушуев, только сумасшедший может приложиться бритвой к босой пятке покойника.

Йона чувствовал, как его пробирает дрожь, и машинально поднимал ногу, словно боялся, как бы его не полоснули по пятке острой бритвой.

Выходит, что, хотя тело монаха охранялось, кто-то тайно пробрался к нему, разул одну ногу и почал бритвой пятку. Кто был этот безумец, так и не узнали, тайна осталась тайной. В связи с этим происшествием Йона думал и о незнакомце из Софрониева, незнакомец вызвал у монаха лихорадку, когда тот увидел его у открытых монастырских ворот; но почему он не вызвал лихорадки у Доситея утром, в церковке, когда стоял, сняв фуражку, перед преисподней, и монах видел его словно бы вдали, а лихорадка затрясла монаха позже, лишь когда он во второй раз увидел незнакомца у ворот, и его здоровенные красные башмаки стояли там, точно дна бычка? А может, это случайно совпало с лихорадкой или само видение незнакомца было вызвано каким-то внезапным помешательством?

Йона так и не смог разгадать ни это, ни самую, смерть монаха: Тодор Аныма ли его убил, приперев окно вилами, незнакомец ли из Софрониева, монахини или Шушуев, который внес в келью жаровню с непрогоревшим углем и первым появился на другое утро, или же это сам монах лишил себя жизни?

8

Родственник Йоны вернулся из города, темно-розовый шарф, которым он обычно обматывал шею, а зимой завязывал уши, теперь служил повязкой для сломанной, уложенной до локтя в гипс руки. Йона сказал ему, что перекрывать монастырскую сушильню для слив они не будут, а что надо сходить в село Разбойну за известью, потому как теперь самое время гасить известь, чтоб она успела созреть: Йона собирался осенью штукатурить свой дом. Родственник Йоны, хоть рука у него и была в гипсе, отправился с дядей за известью, они сторговали сколько им было нужно, и, когда собрались идти, мастер попросил их по дороге забросить полиэтиленовый мешок с негашеной известью монахиням из скального монастырька Разбойна. Он, мол, еще неделю назад обещал послать им известь, и все не было случая, монахини бог знает что могут про него подумать, вот, скажут, обещал человек и не прислал!

И вот Мокрый Валах Йона и его родственник с перевязанной шарфом рукой постучали в монастырские ворота. Их очень удивило, что за воротами раздался враждебный лай. Они постояли, Йона положил к ногам мешок с известью, снова постучал в ворота, собака залаяла еще громче, и было слышно, как она натягивает цепь. Обычно в монастыре не держат собак, и Йона сказал своему родственнику: «Держат собаку, потому как они женщины. Страх разбирает!» Родственник поправил свой шарф и спросил Йону: «Кого ж они боятся? Кто на них нападет?»

Собака полаяла, полаяла, потом ей надоело или она устала, и, проскулив напоследок, она умолкла. Йона и его родственник прислушались, не раздастся ли человеческий голос или шаги, не откроется ли где-нибудь дверь, не кашлянет ли кто и так далее, однако ничто не подсказывало, что за воротами есть люди. До ушей их достигал лишь монотонный шум, это шумела река. Река текла совсем рядом с хозяйственными постройками монастыря, делала поворот и разбивалась о южный скалистый скат. Наверху на скате, на маленьком каменном козырьке, под которым пастухи когда-то прятались от дождя, была построена церковка, прилепившаяся к берегу, как ласточкино гнездо. Деревянный мост с расшатанными перилами соединял оба берега реки, по нему можно было пройти от хозяйственных построек к церковке.

Отовсюду веяло запустением, заброшенностью, как будто здесь уже лет сто не появлялась ни одна живая душа. Йона нажал плечом на ворота, раздался недовольный скрип и свирепый собачий лай. Собака, привязанная под навесом, до отказа натянула цепь и, встав на задние лапы, порывалась кинуться на незваных гостей. Двор был пуст, заброшен, как и все постройки. Обитаемой тут казалась только северная двухэтажная часть монастыря, давно не штукатуренная, с потрескавшимся фасадом. На втором этаже на деревянные перила веранды был накинут половичок, с этого места во двор спускался вытертый до блеска деревянный желоб — для чего он служил, понять было трудно. Увидев, как облупилась на доме штукатурка, Йона заметил своему родственнику, что стену эту давно следовало побелить и что они правильно поступили, согласившись сделать небольшой крюк и отнести монахиням негашеную известь. «Монастыри должны быть белыми!» — сказал он, а его родственник, который шел за ним по пятам и все оглядывался, опасаясь, как бы собака в ярости не порвала цепь, отозвался: «Это уж конечно!» Собака охрипла от лая, устала и ушла под навес.

«Никого нет!» — сказал Йона.

Он осмотрелся в поисках тени, короткая тень ложилась недалеко от навеса, там стояли деревянные козлы, рядом — кучка распиленных дров, пила и забитый в колоду топор. За козлами зияла открытая дверь сарая с высоким деревянным порогом. Когда Йона и его родственник заглянули в открытую дверь, они увидели, что сарай пуст, а когда-то он служил конюшней — сохранилось стойло с вбитыми в него железными кольцами. Они сели на высокий деревянный порог, в спину веяло холодом. Родственник Йоны стал подтягивать узел своего темно-розового шарфа, чтоб поднять руку в гипсе повыше. Река равномерно шумела за оградой, в шум этот врезалось шипение и что-то глухо шлепнулось.

Они обернулись и увидели, что со второго этажа по деревянному желобу соскользнула увечная монахиня и шлепнулась на землю. Обеими руками она продолжала держаться за края желоба. Смотрела она на них не слишком приветливо, но ненависти в ее глазах не было. Скорее можно было сказать, что около них приземлилось бесконечно измученное, обесцвеченное временем существо, даже взгляд монахини был бесцветным — так по крайней мере показалось Йоне. Он мысленно перекрестился и шепнул на ухо своему родственнику: «Перекрестись мысленно!» Тот оставил в покое узел своего темно-розового шарфа и широко перекрестился здоровой рукой.

Река все так же шумела и билась о скалистый берег, и лишь глухой этот ропот отделял пришельцев от монахини. Йона поднял мешок с негашеной известью и встал с порога. Увечная не то прошипела, не то просипела что-то и сильно, почти по-мужски отталкиваясь, стала подниматься обратно по желобу на веранду. В эту минуту открылись ворота и во двор вошли беспамятная с корзиной грибов и Шушуев. Шушуев нес на плече срубленное дерево, на другое плечо он закинул топор и подпирал им дерево, распределяя его вес на оба плеча.

Можно сказать, что все трое мужчин были одинаково удивлены встречей. Больше удивились все-таки Йона и его родственник, не понимавшие, с чего это Шушуева занесло в женский монастырь. Они смотрели, как он прошел мимо них с деревом на плече, как он сбросил его рядом с козлами, чтобы распилить и наколоть топором, и как, пока он отряхивал рубаху, во двор по-свойски вошла большеголовая рыжая коза. Это была коза, взятая после гибели монаха Доситея из обители Старопатица. Увечная снова спустилась по желобу, в одной ее руке бренчало ведерко. Она позвала козу, коза подошли к ней, увечная ухватила ее за шею, подтащила поближе к себе и стала доить. Тут-то и выступил вперед Йона с негашеной известью и сказал Шушуеву, что они принесли известь по просьбе мастера, у которого был уговор с монашками.