Ляман Багирова - Смородинка (сборник)

• Название: Смородинка (сборник)
• Автор: Ляман Багирова
• Жанр: Короткие истории

Лирические рассказы Ляман Багировой под общим названием «Смородинка» — повествование о жизни, о любви, о простых человеческих взаимоотношениях, о доброте и взаимопонимание, о любви к природе, к людям, обо всем том, что автор хотела бы видеть вокруг себя в нашей порой суровой, далеко не сентиментальной и далеко не лирической действительности.

---

— Читай и рассказывай! — восклицала тетушка, и принималась яростно раскатывать тесто. Тесто хлюпало, подбиралось в комок, словно пытаясь убежать, но неумолимая скалка тети настигала его и крутила во все стороны. Священнодействие над наполеоном тетя не доверяла никому. Со стороны могло показаться, что дух неистового полководца по неизвестным науке причинам вселился в тридцатисемилетнюю женщину, и вдохновляет на приготовление торта его имени. Как бы то ни было ни одно семейное торжество не обходилось без тетиного наполеона. Но перед повестью Гоголя стушевывался даже торт. Самым бурным было обсуждение измены и смерти Андрия.

— Чушь пишут в твоих учебниках! — сердилась тетя, подкидывая тесто на скалке. — Разве человек виноват, что он полюбил девушку!

— Но, — робко возражала Дина, — она же была полячка.

— Э-э! — презрительно отмахивалась тетя. — Кто смотрит на нацию, когда любит? Тем более, значит, он любил ее по-настоящему. Знал, что она дочь врага, знал, что нельзя, а все-таки понес ей хлеб. Мужчина!

— Тетя, что ты говоришь?! — горячилась Дина. — Он предал своих, перешел на сторону врага, и он — хороший?!

— Слушай, ты совсем дура, или рядом стоишь? — кипятилась тетя. — Я, что, сказала, что он прав? Я сказала, что он не виноват, что полюбил девушку. Ты, что не видишь, что он совсем другой, не такой как отец и брат. У него душа другая с самого начала была. Нежная. Твой Гоголь-Моголь написал же об этом. Ты, что — только учебник читаешь? Чему вас в школе учат? Гоголя не читаете, а учебник по нему читаете!

— Тогда его не надо было убивать? — Дина начинала сомневаться.

— Нет! — зычно возглашала тетя, и у Дины ухало сердце. — Он военный преступник и должен был быть казнен!!!

Сраженная этим непонятным, но неумолимым доводом, Дина замолкала и широко раскрывала глаза.

— Не понимаешь?! — сокрушалась тетя, причем взгляд ее говорил, что мышление Дины оставляет желать лучшего. — Он же военный человек, мог выдать все военные тайны, расположение войск. Говорят, «чужой промахнется, а свой в своего всегда попадет». Его Тарас убил, чтобы своих спасти. Нет хуже врага, чем бывший друг.

— Но это же все из-за полячки. — Дина проникалась тихой ненавистью к красавице-панночке, сгубившей Андрия.

— Эй, девушка, ты меня слышишь, или нет?!! — Пласт наполеона, увлекаемый скалкой, с визгом взвивался в воздух. Какая скалка?! В руках тети она превращалась в копье Дон-Кихота, а бедное тесто — в ветряные мельницы! — Он ее полюбил, понимаешь?! Ай, ни черта ты не понимаешь! Любовь — это, это… любовь! Э-э-э, иди, учи свой учебник!

И что ты тут будешь делать? Раскрасневшаяся тетя склонялась над многострадальным наполеоном, а Дина удалялась, продолжая размышлять над непростой судьбой запорожского казака, которому не повезло с сыном. Ну, и заодно, над судьбой этого сына, которому достался суровый папаша.

Но даже Тарас Бульба бледнел перед химией. Химия была не только тетушкиной работой, это была пламенная страсть. Глядя, как тетя стремительно смешивает продукты на кухне, можно было представить ее средневековым ученым, соединяющим медь и свинец в надежде получить золото. Золота, как известно, таким способом добыть не удалось, но средневековой одержимости в тете не убавлялось.

— Олух царя небесного!! — гремела она. — Дубина!!! — Ну как же ты не можешь понять, что калий одновалентен, а кальций двухвалентен! Боже мой! Это, наверно, трехлетний ребенок знает! Кошмар!!!

Дина сильно сомневалась, что трехлетнему ребенку известно понятие валентности, но у тети, очевидно, были свои представления о детях. Спорить с ней было невозможно и немного опасно, поскольку безвинный учебник по химии рисковал сразу же улететь в дальний угол коридора.

При такой кипучей и деятельной натуре тети, любовь была темой, которую она тщательно избегала. Впрочем, со свойственной ей энергией переводила разговор в другое русло всякий раз, когда заходила речь о любви, семье и детях. Делала она это виртуозно, и только мама усмехалась, слушая, как тетя плетет кружевные пути отступа от опасной темы. Любовь была для тети табу, о котором можно было лишь догадываться по отрывочным фразам мамы и отца.

— У нашей Таты полно своих заморочек, но она замечательная.

— Не трогай Тату, она и так настрадалась.

Надо было поглядеть на тетю, когда она пыталась помирить маму и отца во время их кратких размолвок и ссор. Делала она это робко, трогательно, но и тут не отступала от своих железных принципов.

— Семья — это что?! — втолковывала она по отдельности маме и отцу. Причем втолковывала даже не командирским, а каким-то гренадерским басом. — Это не как в загсе говорят: «Вы пойдете вместе по дороге счастья…» и еще какие-нибудь сюси-пуси! Это как в армии присягу принимают: «Готов беспрекословно нести все тяготы армейской службы на благо Родины!». Вот в загсах вместо всяких толстых теток, должен быть такой же полковник, который бы говорил: «Готов нести все тяготы семейной жизни!! Понял?! Распишись!!!» Вы друг другу слово дали? Дали! А что же теперь ругаетесь? Не стыдно?!

Перспектива встретить в среднестатистическом загсе сурового полковника, выдающего свидетельства о браке, так веселила родителей, что они начинали хохотать. От ссоры не оставалось и следа, а тетя, удовлетворенная результатом своей военной дипломатии удалялась смотреть телевизор.

Таланты тети не ограничивались только бурлящей фантазией и работоспособностью. В тридцать четыре года она научилась играть на гитаре! Кто-то показал ей два перебора и три аккорда, тетя коротко остригла ногти, попыхтела немного и вскоре домашние торжества украсились не только наполеоном, но и тетиным пением под гитару. Особенно часто просили исполнить песню «Девушка из маленькой таверны». Тетя, как полагается, смущенно отнекивалась, впрочем, больше для виду. Прекращение уговоров было бы расценено как кровная обида! Наконец, она усаживалась на стул, брала гитару и начинала так тихо, насколько могла.

Девушку из маленькой таверны
Полюбил суровый капитан
За глаза пугливой дикой серны
За улыбку, как морской туман.

Дальше голос медленно нарастал.

Полюбил за пепельные косы,
Алых губ нетронутый коралл,
В честь которых бравые матросы
Осушили не один бокал.

Дина замирала. Тетя была чудо как хороша. Побледневшая, с подведенными глазами, она казалась не то египетской статуэткой, не то неведомой птицей. Веки ее подрагивали, руки с силой сжимали гитару.

Тетя не была красива. Господь наделил ее ладной фигурой и решил, что этого хватит. У нее был слишком плоский и пологий лоб, слишком убегающий подбородок, слишком длинный и вислый нос. Только глаза были хороши — большие и болотно-карие. Вместо пепельных кос, Бог подарил тете африканскую шапку на голове. Эту жесткую, пружинистую массу приходилось довольно коротко стричь, чтобы придать голове хоть какую-нибудь форму. Насчет нетронутого коралла алых губ тоже можно было поспорить. Нет, была, конечно, коралловая помада, были и помады поярче, но сами рот изяществом форм не пленял. Тем удивительнее было преображение в загадочную красавицу.

Каждый год с апрельскими ветрами
Из далеких океанских стран
Белый бриг, наполненный дарами,
Приводил суровый капитан.
С берегов, похожих на игрушки,
Где коврами стелются луга,
Для нее скупались безделушки,
Ожерелья, кольца, жемчуга.

Голос рос, ширился, от его звона вздрагивало сердце. Тетя смотрела вперед невидящими глазами, совершенно зелеными и глубокими. В маленькой выемке на груди проступали капли пота. Дина слушала завороженная. И так же, чуть подавшись вперед, слушали мама и папа, бабушка и дедушка, и соседка Тамара и родственница Ирада, и все, собравшиеся за столом. Что видела перед собой тетушка? Волны каких океанов плескались сейчас перед ее сердцем? Этого Дина не знала. Этого не знал никто. Но все в эту минуту желали, чтобы обманутой, брошенной мужем Тате, Тате с растоптанным сердцем — хоть немного повезло. Чтобы судьба однажды улыбнулась, и вместо камушков вложила бы ей в руки эти самые ожерелья и жемчуга. Ну, или хотя бы цветочек с тех самых лугов, стелющихся коврами. И не отнимала бы его потом.

А она с улыбкой величавой
Принимала ласки и привет,
Но однажды гордо и лукаво
Бросила безжалостное «нет»…

На этом месте тетя как-то жалко пожимала плечами. Эх, Тата, милая Тата, разве она могла бросить «нет», тем более безжалостное! А, может, все-таки могла? Кто поймет женское сердце! Может, бросила «нет» в надежде, что его сразу же опровергнут? Что «нет» сразу же накроется всеобъемлющим «да»? Что снова будут «песни и золото», любовь и счастье?! Не будут. Так же как не будут, не родятся дети, выплеснутые в таз под гинекологическим креслом. Сколько их было? Четыре или пять. Возможно, это были бы очень красивые и умные дети. Может быть, они когда-нибудь простят Тату. Муж наотрез не хотел детей. Тата выбрала не их, а его. Она проиграла. Так бывает.